Чайная на Малберри-стрит - Шэрон Оуэнс

— Вот, — сказала Пенни. — Какая удача, что я как раз стояла и разговаривала с бригадиром, когда нашли твои вещи. Иначе они могли бы оказаться в мусорном контейнере!

Бренда прислушивалась к себе и ждала, когда внутри у нее начнут клокотать пузырьки радостного волнения, обычно заполнявшие ее при мысли о Николасе. Но внутри были холод и пустота, как в пещере, в которой она однажды оказалась, когда с классом ездила на экскурсию в Фермана. Вне стен ее тускло освещенной квартиры вся история с Николасом Кейджем показалась ей немного удручающей. Его милое лицо, толстая пачка писем, которые она сочиняла с такой страстью, больше не трогали ее. И тогда она поняла, что любовный роман, которого никогда и не было, кончился. Ей двадцать пять. Пора взрослеть.

— Знаешь, Пенни, я могу показаться тебе неблагодарной, — начала Бренда, — но мне все это теперь ни к чему. Я решила бросить живопись. Я собираюсь стать обыкновенным человеком и найти обыкновенную работу.

— Как же так, Бренда, картина ведь замечательная! — Пенни подняла портрет, чтобы получше его рассмотреть. — Ты не хочешь попробовать начать все сначала, как мы?

Дэниел положил руку на плечо Пенни и нежно ей улыбнулся. Бренда не могла припомнить случая, чтобы они раньше прилюдно обнимались.

— Ну да, я начну все сначала, только не здесь. Я уезжаю. Подвернулась работа, хочу принять предложение. А вам обоим желаю всего самого лучшего, — добавила она и серьезно пожала им руки.

Дэниел неловко потрепал ее по плечу, а Пенни поцеловала в щеку.

— Спасибо, Бренда, — поблагодарила Пенни. — Без тебя мы, возможно, никогда бы так и не поняли, в чем наше счастье.

Бренда улыбнулась и кивнула.

Медленно, очень медленно она пошла прочь, скрестив руки и поеживаясь, как будто ей было холодно. Она ни разу не обернулась.

— Что мне с этим делать? — крикнула ей вслед Пенни, поднимая портрет и коробку.

— Выброси в ближайший мусорный контейнер.

— Как можно, Бренда!

— Удачи вам.

И Бренда ушла, завернула за угол на Лисберн-роуд. Она шла назад к маме, чтобы отоспаться.

— Я ни за что это не выброшу, — решила Пенни.

— Но куда нам это девать, Пенни?

— Придумаю что-нибудь. Подожди минутку, Дэниел.

— Нам нужно пройтись по магазинам, купить что-нибудь из одежды. Нам же нечего носить во время отпуска.

— Знаю, знаю.

Пенни открыла обувную коробку, вынула пачку писем и опустила их в почтовый ящик.

— Пенни! Нельзя этого делать!

— Почему нет? Марки наклеены, все в порядке, — ответила Пенни, просовывая в щель очередное письмо.

— Она же сама сказала: с этим покончено.

— Мало ли что она сказала, Дэниел. Она просто удручена. Погоди, вот получит мистер Кейдж все письма разом — уж тогда он как пить дать обратит внимание на нашу бедную маленькую Бренду.

— Вот-вот! Еще выдвинет против нее обвинение за то, что она его преследует.

— Ничего подобного. Ему будет приятно иметь такую поклонницу.

— Не будет.

— Вот увидишь! — И она опустила в ящик последнюю партию писем.

— А картину ты тоже собираешься ему послать?

— Нет. Картину я оставлю себе и повешу в кафе. Посмотрим, может, удастся устроить Бренде несколько приличных заказов. Помочь ей снова встать на ноги. Не сомневайся, когда мы откроемся, она наверняка придет нас проведать.

Глава 42 Стихотворение для Бренды

Последнюю ночь в Белфасте Бренда провела в родительском доме на Сентфилд-роуд. Ей хотелось побыть с мамой, прежде чем навсегда уехать из города. Они приготовили чудесный обед: жареный цыпленок со сложным гарниром и ванильное мороженое с вафлями. Выпили по бутылочке белого вина. Отца и сестер тоже пригласили, и вечер прошел как в старые добрые времена.

У Бренды было такое жуткое похмелье после того, как она целую неделю не переставая пила джин, что каждый глоток вина давался ей с трудом, но нужно было пить, чтобы притупить боль. Потеря картин настолько потрясла ее, что она плохо соображала, что к чему, но миссис Браун изо всех сил старалась подбодрить ее. Когда все разошлись по домам, мать и дочь устроились на кухне обсудить все в последний раз.

— Послушай, я сказала, что не буду вмешиваться, но ты точно не хочешь остаться? — осторожно спросила миссис Браун.

Какое-то время, прижав пальцы ног к батарее, Бренда обдумывала эту идею. Она могла бы снять другую квартиру и найти другую работу, начать выплачивать задолженность по кредиту, принимать рекомендованные врачом антидепрессанты и снова вернуться к живописи. Одна картина в неделю в течение года — и она будет готова позвонить в галерею «Голубой осел». Могла бы принести извинения менеджерам Николаса Кейджа за причиненное беспокойство и пообещать, что больше никогда не станет ему докучать. Но в глубине души она знала: у нее не хватит сил.

— Спасибо, мама, спасибо. Но это все в прошлом.

— Глупости. Ты только начинаешь жить.

— Мам, два года работы пошли прахом. Целых два года жизни.

— И что? Ты не можешь сдаваться из-за потери нескольких картин. Тем более сейчас, когда на твои работы обратили внимание.

— Я знаю, мам. В последние дни я много думала об этом. Пора двигаться дальше. Пожар был знаком.

— Опять ты со своими предзнаменованиями! А если Николас Кейдж возьмет и ответит тебе?

— Послушай, мам, ты должна пообещать мне кое-что.

— Все что угодно, милая.

— Обещай, что никто не узнает, куда я уезжаю. Ни мой банк, ни хозяин квартиры, ни галерея «Голубой осел», ни Клэр Фицджеральд, ни даже Пенни Стэнли, ни сам Николас Кейдж. Наверное, я была не в своем уме, когда отправила ему эту картину. Я больше никогда не стану ему писать. Я никакая не поклонница его таланта, мам. Я чокнутая. Вот кто я такая. Охотница за знаменитостями, которые смеются над такими, как я. Мы жалкие создания. Зачем такому, как он, связываться с такой убогой неудачницей, как я? Мне еще чертовски повезло, что все обошлось без последствий.

— Не говори так. Какой вред от нескольких писем поклонницы?

— Ты не понимаешь, мам. Знаменитости не пишут своим фанатам. Да почем он знает, может, я прячусь в его мусорном баке с хлебным ножом за пазухой? Пожар меня просто убил, но в каком-то смысле это мой шанс начать все заново. Знаешь, я, может быть, даже брошу пить. Боюсь, я слетаю с тормозов, когда пью.

— Ты уверена, что хочешь устроиться на эту работу, детка? Мне кажется, она тебе совершенно не подходит.

— Да, уверена. Я напишу тебе, а с папой и сестрами свяжусь, как только приду в себя. И я выплачу все долги, когда встану на ноги. Но ты единственный человек, который знает, куда я еду, и я хочу, чтобы ты пообещала никому не говорить, где я. Что бы ни случилось. Обещай мне.