До свидания, мальчики. Судьбы, стихи и письма молодых поэтов, погибших во время Великой Отечественной войны - Коллектив авторов

боевой документации по разведке, обеспечивает своевременное и точное исполнение заданий, способствуя этим успешному ведению боевой операции в борьбе против немецких захватчиков.

Когда в 1966 году вышел в свет сборник Всеволода Лободы, то название – «От рядового с берега Ловати» – ему дали по строчке из стихотворения, которое Сева написал в октябре 1943 года и посвятил своему дедушке:

…По мостовым, шуршащим листопадом,

Придет освобожденье. Скоро. Верь…

Впервые за два года не прикладом,

Без окрика, негромко стукнут в дверь.

Мой хворый дед поднимется с кровати.

Войдет веселый первый почтальон.

От рядового с берега Ловати

Привет вручит заждавшемуся он.

Старик откроет окна. В шумном мире

– Осенний день, похожий на весну.

И солнце поселится в той квартире,

Где я родился в прошлую войну.

Предсказание поэта сбылось – его родной Киев освободили осенью, 6 ноября 1944-го. Сева не дожил до этой радостной вести всего несколько дней.

Незадолго до гибели военного корреспондента Всеволода Лободу перевели из редакции дивизионной газеты в артполк. Командование ссылалось на то, что он был сверхштатным сотрудником.

Всеволод получил тяжелое ранение при освобождении Латвии на плацдарме у реки Айвиексте.

Из воспоминаний поэта Василия Субботина, однополчанина Севы Лободы: «Повсюду валялись противогазные сумки, клочки бумаг, чьи-то блокноты и записные книжки. Только на поле боя бывает разбросано так много бумаги!.. Меня окликнули. Ко мне подошла девушка. Она указала на палатку.

Она сказала, что он – там.

Я влез в палатку и споткнулся о его ноги. Палатка была маленькая. Свет плохо проходил через брезент.

Он лежал на земле, ничком. В гимнастерке. Опустившись на колени, я осторожно его перевернул. Он, его губы.

Опухшее лицо. Голова забинтована, но кровь проступала. Голова была забинтована, но кровь проступала. Я положил руку ему на плечо и позвал его. Он не отвечал. Он только тихо, чуть слышно не то стонал, не то что-то шептал.

…Я вышел из этого укрытия, где он лежал, вскочил на крыло проходившего грузовика. Я был потрясен и потому помню все хорошо. Мы проехали поле и по брошенным мосткам перевалили траншеи. На дне их лежали полузасыпанные немецкие солдаты, накрытые нашим огнем.

Помнится: немцы – убитые – лежали в траншеях, наши – на открытом поле…

Мы пошли дальше. Здесь нельзя было задерживаться. Все должны были идти вперед.

Он похоронен в Добеле. Там, где был госпиталь.

Говорят, он не умер в тот день. Его даже успели довезти до госпиталя, хотя в медсанбате считали, что он безнадежен, что не имеет смысла его везти…

Его рукописи, записные книжки и стихи были в его вещевом мешке. Вещмешок пропал. Ничего уже не нашли…»

Стихотворения Всеволода Лободы

* * *

Рвется в темень белая беда -

предок мой Григорий Лобода.

Скачет гетман.

Все его добро -

стремени да чуба серебро.

Ночь наполнив цокотом коня,

скачет, скачет прямо на меня.

Я проснусь, я встану, побреду.

Переулки мечутся в бреду

и шуршат у вашей конуры

люди, по профессии – воры.

И шуршат сугробы. И с ума

сводит вьюгой скользкая зима,

ляжет на исхоженном пути

так, что ни проехать, ни пройти.

Лед или глухая лебеда

там, где скачет, скачет в никуда

запорожский гетман Лобода.

А в Москве – летая, тает снег,

переулки мечутся во сне,

переулки тянутся к весне.

Что ж! Я по распутице пройду.

Я в тебя, Москва моя, иду,

песни зажигая на ходу.

Я иду. Мечтаю о Москве,

птицей в клетке – жилка на виске.

Я иду. Так времени топор

разрубает с прадедами спор.

1930-е

* * *

В тундре, воя, рыщет вьюга

по ярангам, по снегам.

В тундре вьюга вяжет туго

по рукам и по ногам.

В нерпу вкутавшись по брови,

прыть упряжек удержав,

мне б дурман оленьей крови

с чукчей пить на брудершафт.

И опять – ныряя в нарты,

под глухой собачий гам

мчать на край полярной карты -

к ледовитым берегам.

Дальше!.. Умереть и выжить,

как промерзшая река,

чтобы с белой бурей к рыжим

звездам ехать по векам.

И тогда порывом броским

сесть на золото травы

у платформы Маленковской

близко города Москвы…

1936

Долг

Невесел в дыме канонады

сугубо штатский человек.

Дрожи.

Повелевает век

запомнить -

как звенят снаряды,

как завывает самолет,

огнем одаривая землю,

как пьют удушливое зелье,

как рвутся в панике вперед.

Век не под стать страстям квартирным

и пенью птичьему.

А ты

писал стихи,

вдыхал цветы

под небом розовым и мирным.

Теперь положено черстветь

рукам,

сжимающим винтовку,

и смерть берет на изготовку,

хотя ты прожил только треть.

Ну что ж, погодки молодые,

посуровеем -

и не жаль:

ведь нам видения седые -

как полю град на урожай.

Заголосят витые трубы,

и ты -

во мраке и в крови, -

забыв о нервах,

стиснув зубы,

как ветер,

тучу изорви.

Не под луной прогулка -

встретить

на расстояньи локтя бой.

Еще не мы,

но наши дети

задышат радостью одной.

Чтоб им легко в беседы птичьи

вникалось,

ты

имей в виду

гадюку, жившую в саду,

змеиной жизни двуязычье,

под зданье дней твоих подкоп,

любовь, несущую проказу.

Пристрастным пришлых меряй глазом

на стыках дел, ночей и троп.

Коль не зияют сзади бреши,

растает скоро бранный дым.

Умрешь

иль выйдешь постаревшим,

но сильным,

светлым

и большим.

Умрешь иль нет,

тебе по праву -

поэта первая строка,

непререкаемая слава,

сплошное солнце на века.

1942

Партизан уходит в разведку

Неприятель прорвался к Дону.

Сталью вытоптаны поля,

заскрипели возы бездомных,

по дорогам степным пыля.

Над гремящей землей томится

темнота. Ни луны, ни звезд.

Как пылает твоя станица,

ночью видно за много верст.

Уходя с боевым отрядом

за реку, где ярится враг,

на пожарище долгим взглядом,

сжав поводья, глядит казак.

Где вчера еще цвел пригорок -

яма круглая, смерти след.

Дым сражения сер и горек,

но другого исхода нет.

Ветер голосом человека

тихо стонет в ветвях ракит.

Задыхаясь, как после бега,

командиру казак твердит:

– Я стреляю довольно метко,

и отточен, востер клинок…

Отпустите меня в разведку…

За беду посчитаться срок…

Командир отвечает:

– С Богом,

поезжай.

Погоди немного,

мы добьемся погожих дней, -

утро вечера мудреней!

В трудном деле станичник весел:

на плечо автомат повесил,

снарядился в опасный путь

ради завтрашних легких песен,

чтобы ровно дышала грудь.