Дикие карты - Джордж Мартин

Но девушка уже тянула его к столику в уголке.

— Идем же. Поболтаем о старых скверных временах.

Именно об этом он безнадежно мечтал добрых три четверти своей жизни. Очутиться лицом к лицу со своим идеалом любви и красоты, и чтобы оркестр на сцене наигрывал битловского «Черного дрозда» — и вот, когда все это почти осуществилось, он даже не знает, что сказать.

Но Кимберли-Энн была более чем рада взять все разговоры на себя. Она болтала о том, как изменилась со времен доброй старой школы имени Рексфорда Тагвелла. О замечательных людях, с которыми познакомилась в колледже в Уиттиере, о том, как они изменили ее жизнь, открыв глаза на очень многие вещи. Поэтому она бросила колледж, учась на последнем курсе, и приехала сюда, в Бэй-Эриа, в бурлящую мекку Движения.

Может, он и не изменился, но она изменилась, и еще как. С прямым черным конским хвостом, плиссированными юбочками, бледной помадой и лаком для ногтей в тон — словом, строгой безукоризненностью единственной дочери подающего большие надежды управляющего «Бэнк оф Америка» — было покончено. Теперь она распустила волосы до лопаток, и они окутывали ее головку пушистым кучерявым облаком в духе Йоко Оно. На ней была расшитая грибами и планетами блузка с оборочками в сельском стиле и широченная юбка, больше всего напоминавшая фейерверк в Диснейленде. Он знал, что девушка босиком, — успел наступить ей на ногу. И она казалась ему такой красивой, что у него просто дух захватывало.

А ее глаза цвета зимнего неба, которые прежде представлялись ему глазами неприступной Снежной Королевы, лучились такой теплотой, что он не мог заставить себя взглянуть в них. Они сулили рай, но он почему-то им не верил. Будучи Марком, он не мог не усомниться.

— Кимберли... — начал он.

Она вскинула руку.

— Никаких «Кимберли». Я оставила это имя в прошлом, вместе со своими буржуазными корнями. Теперь я Подсолнух.

Он закивал головой, и кадык у него на шее задергался вверх-вниз.

— Хорошо... Подсолнух.

— Так как ты очутился здесь, парень?

— Это эксперимент.

Девушка настороженно взглянула на него поверх бокала.

— Я только что окончил Массачусетский технологический институт, — поспешно пояснил он. — А теперь вот приехал сюда, чтобы получить докторскую степень по биохимии в Беркли.

— А эта забегаловка здесь при чем?

— Ну, я вообще-то работаю над тем, как ДНК зашифровывает генетическую информацию. У меня даже несколько статей вышло на эту тему. — На самом деле в институте его сравнивали с Эйнштейном, но он ни за что не упомянул бы об этом. — Но этим летом я наткнулся на кое-что гораздо более интересное. Это химия мозга.

В ее голубых глазах не промелькнуло ни искры понимания.

— Психоделики. Психоактивные наркотики. Я прочитал все, что было по этой теме, и просто... как это говорят? Просто обалдел. — Марк подался вперед; его пальцы машинально пощипывали фломастеры в пластиковой коробке, которая торчала у него из нагрудного кармана. Он так разволновался, что изо рта у него полетела слюна, но он этого даже не заметил. — Это действительно очень значительная область исследований. Думаю, она поможет ответить на по-настоящему важные вопросы.

Она смотрела на него с озадаченной полуулыбкой.

— Что-то я пока не очень тебя понимаю.

— Я собираю данные, чтобы установить контекст для своих исследований. По культуре употребления наркотиков... неформальной культуре. Пытаюсь рассмотреть вопрос, как употребление галлюциногенов влияет на мировоззрение человека. — Он облизнул губы. — Это по-настоящему захватывающе. Целый мир, о существовании которого я никогда и не подозревал, и он — здесь, — Марк судорожно обвел рукой дымное помещение «Луковицы». — Но мне почему-то не удается... гм, установить контакт. Я чувствую себя чужим здесь. Я... мне почти хочется тоже стать хиппи.

— Хиппи? — пренебрежительно фыркнула Кимберли-Подсолнух. — Марк, да ты что, с луны свалился? На дворе шестьдесят девятый год. О хиппи уже два года как никто не вспоминает. — Девушка покачала головой. — Ты вообще пробовал хоть один из тех наркотиков, которые пытаешься изучать?

Он вспыхнул.

— Нет. Я... э-э... я не готов перейти к этому этапу.

— Бедный Марк, ты такой закомплексованный! Чувствую, мне придется немало потрудиться, чтобы объяснить вам, что происходит, мистер Обыватель.

Это обращение пролетело у него мимо ушей, но внезапно его лицо просияло, а нос, скулы и все остальное сморщилось в счастливой улыбке, обнажившей лошадиные зубы.

— Хочешь сказать, что поможешь мне? — Он схватил ее за руку, но тут же отдернул пальцы, как будто испугался, что они могут оставить следы. — Покажешь мне все?

Девушка кивнула.

— Здорово! — Он поднял чашку, стукнулся о нее верхними зубами, понял, что она пуста, и снова опустил ее на стол. — Я никак не могу понять, почему... ну, то есть, я... в общем, ты никогда раньше не разговаривала со мной так.

Она взяла его руку в свои ладони — его сердце сейчас разорвется!

— Ох, Марк, — проговорила она ласково. — Вечно тебе нужно разложить все по полочкам. Просто с тех пор, как у меня раскрылись глаза, я поняла, что каждый из нас прекрасен по-своему — кроме тех скотов, которые притесняют человечество. И я вижу тебя: ты все такой же правильный, но — не предатель. Я знаю это, я вижу это по твоей ауре. Ты все тот же старина Марк.

Голова у него пошла кругом, хотя мозг тут же цинично подкинул гипотезу, что Кимберли одолела тоска по дому, а он был частью ее детства и того прошлого, от которого она, возможно, слишком поспешила отречься. Марк отбросил эту мысль. Скорее всего, возможно другое: она в любой миг может прийти в себя и понять, что перед ней самозванец.

Они проболтали полночи — вернее, болтала девушка, а он слушал, желая поверить, но не в состоянии сделать это. Когда оркестр отправился на давно заслуженный перекур, кто-то поставил первую сторону новой пластинки «Дестини». Этот момент бесповоротно врезался в его память: темнота и цветные огни, играющие на волосах и лице самой прекрасной женщины в его мире, и хрипловатый баритон Тома Мэриона Дугласа, поющий о любви, смерти и утрате своего места в жизни, о стареющих богах и судьбах, на которые лучше даже не намекать. Эта ночь навеки изменила его — просто Марк еще об этом не знал.

Он был почти пресыщен чудесами, чтобы возликовать или даже просто удивиться, когда в середине скучного второго отделения Кимберли вдруг поднялась и схватила его за руку.

— Ну и тоска. Этим ребятам только на похоронах лабать. Пойдем ко мне, винца выпьем, оттянемся? — Ее глаза бросали ему вызов, в них вдруг появился отблеск ее былого высокомерия, прежней ледяной надменности. Она натянула грубые туристические ботинки с красными шнурками. — Или ты слишком правильный для этого?

Черт бы побрал его косноязычие!

— Э-э... я... нет. Я был бы очень рад.

— Идем. Ты не совсем безнадежен.

Ошарашенный, он последовал за ней на улицу, к винному магазину с массивными решетками, которым позавидовала бы сама тюрьма Сан-Квентин, на окнах, и лысеющий одутловатый хозяин с неодобрением в рыбьих глазах продал им бутылку «Риппла».

Марк был девственником. Его посещали сексуальные фантазии, и среди научных статей, сваленных под шаткой кроватью в его квартирке на окраине китайского квартала, попадались и номера «Плейбоя» со слипшимися страницами. Но даже в самых своих дерзких фантазиях он ни разу не осмелился вообразить себя наедине с ослепительной Кимберли-Энн. И вот он уже парит над улицей, как будто утратил вес, едва замечая наркоманов и бездомных, обменивающихся приветствиями с Подсолнухом.

Он едва услышал, когда на шаткой черной лестнице девушка сказала:

— ...Познакомлю тебя с моим старичком. Он тебе понравится, вот увидишь. Он клевый чувак.

Эти слова вломились в его мозг, как свинцовый молот. Он споткнулся. Кимберли подхватила его под локоть и рассмеялась.

— Бедный Марк. Ты такой закомплексованный. Давай, мы уже почти пришли.

Так он очутился в ее тесной однокомнатной квартирке с плитой и текущим краном в ванной. У одной стены поверх двери, уложенной на шлакоблоках, был брошен помойного вида матрас, покрытый одеялом в полосочку. На покрывале под огромным плакатом с канонизированным Че по-турецки сидел Филип, «старичок» Подсолнуха. Решительный и черноглазый, он был в обтягивающей мускулистую грудь черной футболке с кроваво-красным кулаком. На экране крохотного переносного телевизора с рогатой антенной мелькали кадры какой-то демонстрации.

— Так их, — приговаривал он, когда они вошли. — Король ящериц знает, что к чему. Эти генетически чистые тузы, которые сотрудничают с системой, как Черепаха, и понятия не имеют, каково противостоять фашистской Америке. А это еще что за хмырь?

После того, как Кимберли (Подсолнух?) отвела его в уголок и горячим шепотом объяснила, что Марк «вовсе не полицейская крыса, а давний-давний друг, и вообще, не позорь меня, свинья», он смилостивился и пожал гостю руку. Марк вытянул шею и через его плечо взглянул на экран: бородатое лицо мужчины, у которого теперь брали интервью, показалось ему смутно знакомым.