Карл Маркс - Галина Серебрякова

— Браво! — зааплодировал Борнштедт. — За вами, несомненно, пойдут народы. Я полностью разделяю вашу тактику. Пришел последний час тиранов!

— Да будет так! — обрадовался Георг.

— Осанна! — сказал Бакунин и сложил комически пальцы крестом.

Он взглянул на часы и стал прощаться. Уже стоя у двери, Бакунин вдруг хлопнул себя по лбу.

— Кстати, чуть не запамятовал. Нынче видел Маркса и сговорился встретиться с ним здесь. Мне кажется, немецкий философ все еще не понимает, что главное сейчас — это разрушение. А созиданием пусть занимаются потомки. Слов нет, он многое постиг в материалистических науках, а вот не понял до сих пор, что главное — это стихия… Пожалуй, мне лучше уйти. Не по сердцу мне этот немец. Побегу в студенческий клуб. Там Ламартин, отлично прозванный кем-то Большой шарманкой революции, будет удивлять народ фейерверком красноречия.

— Да, Ламартин — оратор искусный, — заметил Гервег, — на днях начал речь так: «Мы творим сегодня высшую поэзию…» Сей певец жирондистов, католицизма, Луи Филиппа и, наконец, — кто мог бы подумать! — республики взлетит высоко.

— Власть заманчива, и на ее огне сгорают, как в аду, души честолюбцев, — скрипучим, глуховатым голосом без малейшей улыбки на мертвенном лице сказал Борнштедт.

Вскоре после ухода Бакунина раздался удар молоточка по входной двери. Вошли Карл и Женни. Их радостно встретили хозяева и несколько немецких изгнанников, недавно прибывших в революционный Париж. Завязалась шумная беседа.

В это время Борнштедт в самых изысканных выражениях пригласил обеих женщин, а затем Гервега и Маркса поехать вместе с ним в театр. Он достал ложу в «Комеди франсез». Сама Рашель, лучшая актриса Франции, должна была выступать в этот вечер.

Вскоре все пятеро вышли из дому. Стемнело. Зажглись фонари. Будничный вечер казался праздником. Никогда так громко и весело не смеялись на улицах Парижа. Смех, беспечный, безудержный, счастливый, вызывающий, дерзкий, несся над толпой. Исчезли накрахмаленные банты и тугие цилиндры. Появились простые шляпы и свободно повязанные галстуки. Продавцы газет заглушали уличный шум, выкрикивая последние известия.

— Заговоры в Вене — Меттерних исчез из замка Иоганнесберг!

— Луи Филипп высадился в Дувре!

— Всеобщая революция приближается!

Маркс и Гервег остановились у киоска и купили вечерние выпуски газет.

— Земля минирована, пороховой шнур прокладывает себе дорогу под царские дворцы, — сказал Гервег. — Наше дело — поднести огонь.

В газетах перечислялись делегации иностранцев, побывавшие в этот день на заседании Временного правительства.

— Вот это уже подлинный церемониальный марш демократов Европы, — заметил Гервег. — Прочти сообщение, как через своих сынов, живущих в Париже, приветствовали победу революции норвежцы, англичане, греки, болгары, итальянцы, румыны, ирландцы, поляки.

У самого здания театра улицу запрудило шествие пожарных. Вслед за ними со знаменами и песнями прошли, возвращаясь с торжественного заседания, рабочие сахарного завода.

Наконец можно было снова продолжать путь.

Георг и Карл шли поодаль и тихо разговаривали.

— Борнштедт разработал удивительный план, который поддерживаю я и Бакунин, — начал Георг. Но по мере того как он рассказывал о затее с вторжением в Германию вооруженного отряда, лицо Маркса мрачнело.

Поэт заметил это и вспыхнул.

— Ты не согласен с тем, что это единственный способ вызвать революционный взрыв в Германии? — спросил он запальчиво.

— Здесь не место и не время для такого разговора, — сумрачно ответил Карл. Они подходили к зданию «Комеди франсез», переименованной теперь в театр Республики.

— Нет, скажи мне сейчас же, что ты думаешь об этом, — настаивал поэт.

— Ваш план в корне порочен. Нельзя импортировать революцию. Вы с Борнштедтом обрекаете людей на бессмысленную гибель. Что могут сделать несколько сот человек, даже если они хорошо вооружены, против регулярных армий германских королевств и княжеств?

— Ты всегда боялся риска, Карл. Нельзя жить только головой, иногда надо слушать голос сердца, — твердил Георг, задерживая Маркса у входа.

— Сердце — плохой советчик, если нет головы, — пытался отшутиться Карл.

Они вошли в фойе.

Театр был переполнен. Сощурив утомленные от постоянной ночной работы глаза, Маркс с интересом разглядывал зрителей. Рабочие в широких блузах и их жены в дешевых шалях поверх простых платьев восхищенно и вместе с едва уловимой робостью оглядывали нарядный театр. Женщины прятали натруженные руки и смущенно улыбались. Мужчины нарочитой развязностью старались прикрыть неуверенность. Рядом с пролетариями сидели люди, одетые в такие же блузы из хлопковой или грубой шерстяной ткани. Из-под воротников, из широких манжет предательски вылезало тончайшее нижнее шелковое белье, а из грубых башмаков — пестрый дорогой чулок. Еще разительнее выглядели богатые женщины. Исчезли великолепные прически и накладные локоны, украшения, меха и кружева. Не только одежда, но и манеры изменились у переодетых богачей. В то время как рабочие переговаривались шепотом, буржуа старались шуметь и бесцеремонно толкаться в проходах, щеголяя растрепанными головами и давно не бритыми лицами, стремились замаскироваться в этой разнородной толпе, сойти за тех, кто, поднявшись с житейского дна, с поражающей легкостью опрокинул королевский трон, изменил образ правления в стране и создал республику.

На большой сцене, убранной красным бархатом, стояла огромная гипсовая статуя Свободы. Ее охраняли Спартак, Брут и несколько статистов в костюмах солдат революционной армии 1789 года.

На сцене появилась знаменитая актриса Франции Рашель. Аплодисменты заглушили барабанный бой в оркестре. Задрапированная в складки трехцветного знамени, простирая вверх руки, Рашель начала декламировать. Ее голос то падал, напоминая на самых низких нотах виолончель, то взлетал вверх и становился певучим, как флейта.

Рашель металась по сцене. Ее тонко очерченный профиль напоминал камею. Локоны, собранные узлом, рассыпались.

Вступая в битву мировую,Мы памятью отцов горды.Они уже не существуют,Пред нами славы их следы.Сиротской доли нам не надо,Одна лишь нам знакома страсть.Отмстить за них иль рядом пасть —Вот наша высшая награда.

И вслед за Рашелью весь театр повторял, точно клятву перед боем:

К оружью, граждане! Равняй военный строй!Вперед, вперед, чтоб вражья кровьБыла в земле сырой[9].

Простирая руки перед собой, как сомнамбула, Рашель подошла к рампе. Ее замечательный голос теперь был полон металла. Звуки его заполняли зал, проникали в человеческие сердца.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});