Знойное лето - Александр Кутепов

Рязанцев быстро уловил идею «непрерывки». Молодой цепкий ум его в течение следующего дня обкатал ее, разглядывая с разных сторон. К вечеру идея уместилась на листочек бумаги, расчерченный на колонки. Показал свои расчеты Басарову, поскольку главная нагрузка ляжет на машиниста пресса. Егор Харитонович только хмыкнул.

— Не голова у тебя, Саша Иванович, а черт-те что! За Егора не волнуйся, Егору самому рекорды нужны для успокоения нервов.

Тут подвернулся и повод для разговора. Из областного штаба пришел пакет. В нем были листовки с письмом-обращением ко всем, кто работает на соломе.

После ужина, спев частушку, из которой можно повторить только слова «распроклятая солома, что ты не прессуешься…», Егор Харитонович объявил, что главный инженер колхоза Александр Иванович Рязанцев собирает митинг.

Собрались, расселись по кроватям-раскладушкам. Лица у всех черные, руки черные, опаленные южным солнцем. Хмурые, сердитые, поскольку знают, что митинги здесь собираются с одной целью: усилить темпы, мобилизоваться, использовать резервы, равняться на передовиков, укреплять трудовую дисциплину.

Рязанцев вышел к сцене, постоял, посмотрел на невеселых соломозаготовителей.

— Сегодня получено, — тихо заговорил он, — обращение областного штаба. Ко всем нам, кто приехал на Кубань, лично к каждому из нас. Прочитайте, подумайте, а потом обменяемся мнениями.

Он раздал листовки, сел на свою раскладушку и тоже стал перечитывать обращение.

«Дорогие товарищи! — говорилось в нем. — Вот уже почти месяц мы ведем заготовку соломы, находимся на самом переднем крае борьбы с засухой. От того, как мы выполним задание, во многом будет зависеть ход зимовки и сохранность поголовья общественного скота. Нам трудно. Надоела неустроенность быта, усталость валит с ног к концу дня. Надоели остановки прессов, авралы на погрузке вагонов. Нам трудно, но и тем, кто остался дома, — не легче. Тысячи людей, отстояв смену у станков, берут в руки серпы, рубят камыш и на руках выносят его из болот. На заготовке кормов работают все — от детей до пенсионеров. Сотни людей уехали в Сибирь и косят там сено. Так имеем ли мы право терять не только часы, но и минуты? Вспомните, с какой надеждой провожали нас сюда, на юг. Так неужели мы не оправдаем эту надежду, упустим время, дотянем до дождей? Областной штаб обращается к каждому: подумайте, как ускорить работу, поднять производительность прессов и автомобилей, посмотрите внимательно, где и какие резервы еще не использованы. Надо! Это слово мы произносим в трудную минуту. Сегодня оно звучит как приказ преодолеть усталость, лишения, неудобства. Помните, дорогие товарищи: в ваших руках судьба совхозных и колхозных ферм! Безусловное выполнение заданий по заготовке и отгрузке соломы должно стать законом для каждого коллектива».

Прочитали. Молчат, ждут, кто первый заговорит.

— Нашли дураков! — подал голос Скородумов. — Ты, Рязанцев, лучше бы сказал, когда смена приедет? Пускай они под это обращение вкалывают, а мы свое отработали, наглотались пыли. Так ведь, мужики?

Иван вскочил, забегал, замахал длинными руками.

«Вот, началось» — подумал Рязанцев.

— Погоди, Иван, не мельтеши, — Семен Ипатов тоже вскочил. — Мы твою веселую музыку с первого дня слушаем. А я вот что скажу. Устали мы — да! Надоело нам — да! Но все равно надо работать. И не так, как сейчас, а лучше!

— Семен прав! — подал голос Костя Петраков.

— Да что тут говорить.

— Как на дядю работаем!

— Порядка мало, а мы виноваты!

— Домой надо ехать! — это опять Скородумов кричит.

— Заткнись!

— Не хапай меня руками!

— Погодите, мужики, дайте Егору речь толкнуть, — это Басаров возник на сцене — босиком, в майке. — Зачем базарить, между протчим, когда всем ясно, что работаем мы плохо, если не сказать — хреново. Что у нас получается на нонешний день? Каждая смена два-три часа нормально идет, а потом шаляй-валяй. Прошу не гудеть, потому что оно так на самом деле. Вот тут, — Егор Харитонович потряс листовкой, — одно очень хорошее слово есть. Надо! И мы должны сказать себе, что надо — и никаких гвоздей! А чтоб вы не думали, что Егор треплется, так я вам говорю: если нужда заставит — Егор еще смену отработает. И отработаю, между протчим! А инженеру нашему товарищу Рязанцеву давно пора бы подумать насчет хорошей организации работы. Тебя зачем сюда направили? Руководить! Обеспечивать! Так ты берись и руководи!

«Спасибо, Егор Харитонович» — поблагодарил его Рязанцев, понимая, что хитрый Басаров готовит почву для объявления о новом распорядке работы.

Еще пошумели, покричали, поругались. Потом только снова поднялся Рязанцев.

— С завтрашнего дня, — заговорил он как о решенном, — работать будем в одну смену. Предлагается такой порядок. В шесть часов начинает первая группа. Три человека у пресса и двое на укладке тюков. Они делают ровно сто тюков, это двенадцать-пятнадцать минут. Затем к прессу встает вторая группа, потом — третья. Они меняются тоже через сто тюков. Пресс будет работать практически без остановки весь день. Чередование отдохнувших звеньев позволит все время держать высокий темп.

Наутро Егор Харитонович чуть свет убежал к прессу, понимая, что если в этот день по его вине будут остановки, тогда пиши — пропало, всякий интерес пропадет у людей.

В шесть часов к прессу собрались все, кому назначено здесь работать. Рязанцев волновался, словно сегодня ему предстояло сдать важный экзамен.

— Не дрейфь, Саша Иванович, — Басаров подмигнул ему и обратился к остальным: — Ну что, соколики? Работнем или не работнем? Молчанье — знак согласья. Тогда держи хвост трубой!

Пресс загрохотал, окутался облаком пыли. Закружил трактор, подгребая и подталкивая солому. Трое подавальщиков швыряли и швыряли навильники в ненасытную пасть. Двое оттаскивали и укладывали тюки. Сначала они вроде пушинки, потом тяжелеют и кажутся уже не соломенными, а каменными.

Тридцать тюков… Пятьдесят… Семьдесят… На четырнадцатой минуте пресс выплюнул сотый тюк, и новая смена взялась за вилы. А первая, сплевывая хрустящую на зубах землю, побрела к бочке с водой.

Они жадно напились и упали на ту же солому. Но минут через пять, когда напряжение спало, закурили и стали подтрунивать над Иваном Скородумовым. Тот уже использовал все способы, чтобы сачкануть. Теперь вот внимательно разглядывал какой-то прыщик на руке, показывал его всем и говорил:

— Вот, довели…

Временами из облака пыли выскакивал к воде Егор Харитонович, пребывавший в том состоянии, когда человек перестает чувствовать усталость. Из-под фуражки темными ручейками стекает пот, в глазах пылает шальное пламя. Напившись или просто постояв на чистом воздухе, Басаров снова кидался в пыль, как в огонь…

К двенадцати часам, когда Томка Ипатова привезла в термосах обед, почти вся свободная площадка позади пресса была завалена тюками.

— Ничего себе! — удивился Егор Харитонович, обойдя эту гору. — Могём же, черт нас побери!

— Ровно девятнадцать тонн! — сообщил Басарову Саша Иванович. — Представляешь, сколько к вечеру будет!

— Представить все можно, — изрек Егор Харитонович.

В этот день они напрессовали тридцать семь тонн.

На следующий — сорок одну тонну…

…Потом из далекого Хомутово приедут свежие люди и тоже начнут кочевать с поля на поле, нянчить на руках эту солому, грузить вагоны, ворчать, требовать замены, но все равно подниматься в пять часов и уходить на весь долгий день к прессу, считать не дни, а тюки и тонны.

Басаров останется на вторую смену.

Все, что есть в нем шалого, пустого, ненужного, грубого, будет перекрыто силой общественного долга. Но про долг Егор Харитонович вслух не скажет. Он выразится проще и понятнее:

— Ни хрена, выдюжу!..

…Потом прилетит Дубов, которому врачи категорически запрещают летать. У него будет еще один, самый тяжелый и самый неприятный и ему и Федулову разговор.

— Обманулся я в тебе, Мишка, — скажет Виталий Андреевич.

Дубов объедет владения, временно занятые уваловцами, и еще раз убедится, что как бы оно ни было, а люди работают, выкладывая всю силу, делают и то, что возможно, и даже то, что невозможно…

5

В последний день августа Глазков возвращался из Новосибирска. Уже в электричке, по дороге в Увалово, он вдруг вспомнил, что завтра начинается осень. Обычно в эту пору все полустанки забиты толпами грибников, а нынче и в электричке пусто, и на остановках пусто.

Неужели лето кончается? — удивился он. Может, хоть теперь переменится погода. Или сушь протянется до самой зимы. Тогда что делать будущей весной?

Он пошел в райком к Дубову доложиться и узнать новости. Скверик у райкома забросан палой листвой. Действительно, осень.