Великий Ганди. Праведник власти - Александр Владимирский

К тюрьме, где сидел Ганди, потянулись оставшиеся на свободе лидеры ИНК Патель, Махадев Десаи, Раджендра Прасад, Сапру, лидеры «неприкасаемых» доктор Амбедкар и доктор Соланки, крупнейший промышленник Индии Бирла; приехал и Рабиндранат Тагор. Кастурбай была переведена в тюрьму к мужу из тюрьмы в Сабармати, где была заключена.

В Пуне срочно начались переговоры между лидерами кастовых индийских общин и руководителем всеиндийской организации «неприкасаемых» индусов доктором Амбедкаром. «Неприкасаемым», индуистам по вере, не дозволялось посещать индуистские храмы, они не могли пить воду из одного источника с кастовыми индусами, даже находиться рядом с ними; чтобы не осквернить своим прикосновением других людей, они носили на шее предупреждающий колокольчик.

Амбедкар не питал любви к высшим индуистским кастам, вынашивал планы обратить миллионы своих последователей в буддизм, где все равны. Он даже назвал последнюю голодовку Ганди «политическим трюком», что вызвало в Индии бурю негодования. Но Ганди и не скрывал политического характера своих голодовок. Он разъяснял, что его голодовки проводятся в знак протеста против определенных событий. «Все посты и все епитимьи, — говорил он, — должны быть, насколько это возможно, скрытыми. Но мой пост — одновременно епитимья и обвинение, а обвинение должно быть публичным».

Начавшиеся в стране масштабные волнения в связи с голодовкой Ганди и угроза его быстрой смерти ускорили ход переговоров между лидерами организации «неприкасаемых», индуистской общинной партией «Хинду махасабха» и конгрессом. Обессиленный Ганди, которого навещали участники переговоров, соглашался только на большее гарантированное представительство «неприкасаемых» в законодательных органах при условии ликвидации для них отдельной избирательной курии. 23 сентября, на четвертый день голодовки, врач объявил, что Ганди при смерти. Это известие ускорило достижение компромисса на переговорах. В результате в Пуне был подписан соответствующий пакт. Амбедкар на пресс-конференции в Бомбее публично признал правоту Ганди, заявив: «Я очень благодарен Махатме за то, что он вызволил меня, должно быть, из чрезвычайно сложной ситуации».

Но Ганди не прекратил голодовки. Он требовал официального одобрения пунского пакта английским правительством. Каждый день и час промедления мог оказаться роковым. Ганди от слабости уже не мог говорить. На Даунинг-стрит были посланы срочные телеграммы. Ответная телеграмма от премьер-министра Макдональда с одобрением пакта пришла 26 сентября 1932 года.

Ганди прекратил голодовку и медленно выпил стакан апельсинового сока, который ему подала Кастурбай. Присутствовавший при этом Рабиндранат Тагор спел свои гимны. Махатма из-за слабости не мог говорить, но улыбнулся Тагору и другим своим друзьям.

Ганди совершил настоящую революцию: то, что на протяжении тридцати веков считалось смертным грехом для правоверного индуиста, стало теперь символом чести и очищенной совести. Можно сказать, что Ганди начал демократическую реформу индуизма. Десятки тысяч больших и малых храмов и святых мест, куда ранее не допускали «неприкасаемых», теперь открылись для них. Принадлежащая к высшей индуистской касте кашмирских брахманов и отличавшаяся исключительной набожностью, Сваруп Рани Неру, мать Джавахарлала Неру, публично приняла пищу из рук «неприкасаемого». Миллионы индийских женщин тут же последовали ее примеру. Ректор привилегированного и традиционно консервативного индуистского университета в священном городе индусов Бенаресе вместе с представителями благородных каст устроил в эти дни большую совместную трапезу с уборщиками отхожих мест, подметальщиками улиц, грузчиками, землекопами и другими «неприкасаемыми», выполнявшими самые грязные работы.

С февраля 1933 года Ганди издавал специальный еженедельный журнал «Хариджан», где помещались статьи, критиковавшие постулаты ортодоксального индуизма и защищавшие права «неприкасаемых». Он даже заявил: «Я не хочу родиться заново. Но если это должно произойти, я хотел бы оказаться среди „неприкасаемых“, чтобы разделить их печали, их страдания и оскорбления, которые им наносят. Тогда мне, возможно, представится случай освободить их и себя от этого жалкого состояния». А по поводу неприкасаемости он пришел к выводу, что «это зло еще страшнее, чем я себе представлял. Его нельзя истребить при помощи денег, внешних организаций или даже с помощью наделения хариджанов определенной политической властью. Конечно, все это нужно.

Но чтобы эти средства подействовали, они должны опираться на деятельность по самоочищению, то есть молитву и пост. Ведь надо произвести полный переворот в индусском мышлении, вырвать с корнем ужасную и постыдную доктрину о прирожденном неравенстве людей, существовании высших и низших, отравившую индуизм и медленно подрывающую само его существование».

Надо сказать, что в независимой Индии защита прав «неприкасаемых» осуществляется по той схеме, которую первоначально предлагали британское правительство и лидеры общины, а не путем растворения «неприкасаемых» в основной массе индусов, как на это надеялся Ганди. Для «неприкасаемых» выделяются квоты в университетах, органах управления и выборных органах. При этом большинство индусов, особенно в деревнях и небольших городах, относятся к ним как к людям второго сорта. Сами же хариджаны требуют отделения от индусской общины, в противоположность тому, о чем мечтал Ганди.

Со всех концов страны к Ганди в тюрьму поступали тысячи резолюций и обращений городских митингов и крестьянских сходов, посланий от рабочих, студенческих и женских организаций, от местных комитетов ИНК. Поступали и тысячи личных писем и телеграмм, посланий и поздравлений Ганди с победой, в поддержку общеиндийского единства.

Ганди был глубоко верующим индусом, но одновременно поборником веротерпимости и сотрудничества всех религий. Он призывал народ не наносить обиды обидчикам, но и не мириться с социальным злом. Он мечтал, что наступит время, когда мусульманин по-братски обнимется с индусом, фабрикант возлюбит своего рабочего, а землевладелец — крестьянина.

В принципе, Ганди был против владения личной собственностью и собственности не имел. Он писал: «Я утверждаю, что мы в известном смысле воры. Когда я беру и владею тем, что превосходит мои непосредственные нужды, я обворовываю другого… И если бы каждый человек брал не более того, что ему положено, в мире не было бы бедности, никто не умирал бы с голоду».

Но его нравственным принципам могли следовать лишь немногие, и он болезненно это переживал.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});