Ночи Калигулы. Падение в бездну - Ирина Звонок-Сантандер

Имущество казнённых шло в императорскую казну. Но ошибались те, которые полагали: жадность императора — причина казней. Гая жгла неудовлетворённа месть!

Бессонными ночами он перечитывал доносы, написанные Тиберию. Запоминал имена тех, кто, ради собственной безопасности, клеветал на семью Гая — несчастную мать, умершую в изгнании, и старших братьев. Доносы эти Калигула пообещал сжечь в начале правления. Но не сжёг.

Вспомнив о матери, Гай решил отплыть на Пандатерию, забрать урну с её прахом и установить её в родовой усыпальнице Юлиев. В день, предназначенный к отплытию, на море разыгралась непогода. Калигула поднялся на палубу биремы и отдал приказ отчалить. Буря не пугала его. Он верил, что так докажет покойной сыновнюю любовь. Но больше всего Гай верил в собственную божественную неуязвимость. Несколько сенаторов должны были сопровождать его в плавании. Испугавшись непогоды и ссылаясь на морскую болезнь, они предпочли остаться на берегу. Вернувшись из плавания, Калигула прошипел сквозь зубы: «Трусы и предатели!» И велел им перезать себе горло бритвой. В числе сенаторов был Марк Юний Силан, весёлый кудрявый толстяк, отец первой жены Гая.

Император свирепствовал против знати, а плебс по-прежнему любил его. Гонения на патрициев находили в народе живой отзыв. А какие роскошные зрелища устраивал Гай Цезарь! Какие шествия, какие гладиаторские бои! Беднякам раздавался бесплатный хлеб и мелкие подарки: мужчинам — нарядные тоги, женщинам и детям — красные повязки. К любимому народом празднику Сатурналий он распорядился добавить два лишних дня. Ну как не любить такого императора?!

Не из-за казней и убийств плебеи возненавидели Калигулу. Наоборот: народ ставил в заслугу императору то, что преступность в Риме резко пошла на убыль. Кому охота попасть в тюрьму, а затем — на обед хищным животным?

Плебс возмутился из-за зрелищ. Пресытившись обычными гладиаторскими боями, Гай решил подшутить. Велел вывести на арену полудохлых тварей, хромых и покрытых болячками, и гладиторов, дряхлых и покалеченных. Калигула откровенно потешался, прислушиваясь к возмущённому гулу зрителей, лишённых любимого зрелища. А римляне втихомолку злились на императора, издевающегося над вековой традицией.

Не только месть и чувство вседозволенности руководили Гаем. Страх! Он, с семи лет живший, опасаясь Тиберия, хорошо знал силу страха. Тиберий умер, но страх в душе Калигулы не исчез. Принял другие формы. Как и в детстве, он боялся молнии и прятался под ложе во время грозы. Добавилась ещё одна весомая причина, оправдывающая такое поведение: настоящий Юпитер мог отомстить Гаю за то, что тот самовольно назвался Юпитером Латинским.

Калигула боялся заговоров и ножа, направленного в спину. Потому и стремился извести потенциальных заговорщиков прежде, чем они додумаются о заговоре. Теперь он понимал и оправдывал подозрительность Тиберия.

— Пусть ненавидят, лишь бы боялись! — эти слова из древней трагедии он повторял бесконечное множество раз. Они стали девизом Калигулы. Император велел высечь любимую фразу в мраморе и установить в опочивальне.

Гай искренне надеялся: нагоняя страх на других, он сам перестанет бояться. Но каждую ночь кровавые призраки толпились около его ложа. Их становилось все больше и больше.

Императора начали звать безумным. Не открыто, а вполголоса, с оглядкой на доносчиков и преторианцев. Спорили: когда и почему Калигула сошёл с ума? Во время болезни? После смерти Друзиллы? От зелья Цезонии, о котором уже успели узнать пронырливые сплетники римляне? Или зерно безумия зрело в нем давно, ещё с детства, и вырвалось наружу, когда он озлобился против всех и вся?

LXVIII

Накануне январских календ, в последнюю ночь года, Гай лежал без сна, разглядывая узоры на потолке. Он перечислял имена тех, кто вызывал в нем страх и подозрительным поведением, и близким родством.

— Лепид, Клавдий, Марк Виниций… — шептал он, загибая пальцы. — Все они в случае моей смерти могут рассчитывать на императорский венец…

Он спрыгнул с ложа, закутался в шерстяной плащ и вышел из опочивальни. Около дверей дежирили преторианцы. Гай пальцем поманил центуриона и, задыхаясь от волнения, шепнул ему:

— Немедленно приведи во дворец Марка Эмилия Лепида, дядю Клавдия, Марка Виниция, Гая Пассиена Криспа и Гая Кассия Лонгина.

Центурион поклонился, приложив ладонь к груди. Гай, шлёпая босыми ногами по мраморному полу, побежал в дальний конец дворца. Там, в небольшой, но роскошно обставленной кубикуле, проживал актёр Мнестер — любимец императора. Калигула порою приказывал ему наряжаться Друзиллой и ласкал его, вспоминая покойную сестру.

Указанных патрициев подняли с постели посреди ночи. Не позволив одеться, затолкали в закрытые носилки и привезли во дворец, испуганных как никогда.

Преторианцы загнали мужчин в плохо освещённый атриум, велели сесть на мраморные скамейки и ждать. Время тянулось мучительно долго. Обливаясь потом, вздрагивая от холода и страха, патриции искоса осматривали друг друга. Старались понять, в чем виноваты все они, и какое наказание ждёт их.

Марк Лепид приходился Калигуле двоюродным братом с материнской стороны, Клавдий — дядей со стороны отца. Родство слишком близкое и уже потому — опасное. Виниций был женат на Ливилле, Крисп — официально объявлен женихом Агриппины. Только Гай Кассий Лонгин не имел никакого отношения к императорской семье. Его племянник Луций давно перестал быть супругом Друзиллы. Вина Лонгина — особая. Старый сенатор не раз противоречил императору и поучал его управлять государством.

Патриции не разговаривали. Опасались: каждое слово может быть подслушано и донесено императору. Каждый неверно истолкованный жест может ухудшись их положение, и без того неясное.

Рабы шептались за парчовым занавесом. Оттуда доносились подозрительная возня — словно переставляли что-то тяжёлое. Может, готовили для них эшафот? Эта мысль пришла в голову всем одновременно. Клавдий, самый слабый и запуганный, был близок к обмороку. Остальные не слишком сильно отличались от него.

В атриум скопом вбежали преторианцы. Слабо вскрикнул Клавдий, прикрывая ладонями седеющую голову. Отчаянно прикусил губу Марк Лепид, успев подумать: «Зачем я медлил? Давно надо было нанести Гаю решающий удар!»

Мечи угрожающе болтались у крепких солдатских бёдер, прикрытых красными туниками. Остро отточенные лезвия несли смерть. Пять патрициев испуганно застыли в её ожидании.

Преторианцы зажгли светильники и построились в ряд около стены. Испуганные патриции переглянулись, не веря происходящему: все остались живы! Ничего не произошло! Солдаты не изрубили их мечами, словно начинку для мясного рулета! Правда, неизвестно, что ещё ждёт их впереди!

Распахнулась дверь, ведещая в жилые помещения. Раздалась нежная музыка. Пятеро патрициев изумлённо повернули головы и увидели стайку голых мальчиков, играющих на флейте, и обнажённых девушек, трясущих систрами в такт музыке.

— Приветствуйте Гай Цезаря, Юпитера Латинского! — высоким, почти женским голосом, пропел Мнестер.

Два мальчика, старательно вихляя задом, как научил их актёр, отдёрнули в сторону занавес. Взгляду патрициев открылась наскоро сколоченные подмостки, покрытые красно-синими персидскими коврами. На подмостках, спиною к зрителям, застыла в изломанной позе высокая фигура в женской тунике и темно-красном покрывале.

Музыка, приятная на слух, напоминала прилив и отлив морской волны. К систрам и флейтам добавилось мелодичное звучание арф и лир. Женщина на сцене выгнулась и начала плясать.

В движениях танцовщицы было нечто дикое, грубое, варварское. Так, наверное, плясали германцы в день, когда три римских легиона под командованием Квинтиллия Вара угодили в их ловушку.

Танцовщица обернулась к патрициям нарумяненным лицом, и они с изумлением узнали Калигулу. Он был страшен. Тонкие губы, ярко накрашенные кармином, выделялись на белом лице кровавой полосой. В ушах покачивались серьги, сделанные в виде мечей. В глазах, глубоко запавших и кажущихся более тёмными, читалась угроза.

Калигула выкручивался и приплясывал вокруг Лепида, сверлил его пугающим взглядом. Затем прыгнул, перекрутился в воздухе и очутился около Клавдия, напугав толстяка до смерти. Затем наступила очередь Виниция, Криспа и Лонгина почувствовать страх.

Музыка оборвалась на высокой ноте. Систры звякнули в последний раз. В наступившей тишине Калигула подпрыгнул в последний раз и убежал, подражая движениям египетской танцовщицы. Пятеро патрициев долго не могли опомниться: сидели неподвижно, открыв рты и уставившись в пространство. В бессмысленном танце императора каждый увидел пугающий скрытый смысл.

Вопрос Кассия Хереи вывел патрициев из оцепенения.

— Цезарь спрашивает: пришлось ли вам по нраву представление? — сухо проговорил начальник преторианской гвардии.