В дебрях Центральной Азии (записки кладоискателя) - Владимир Обручев

Пещеры имеют 4 – 5 сажён длины, 3 – 4 сажени ширины и столько же высоты. Против входа в нише стены сидит крупная фигура, сам Будда, а сбоку от него стоят ещё три фигуры второстепенных лиц или божеств, которые в разных пещерах различны. Кроме этих пещер, называемых малыми, имеется несколько вдвое более крупных; в них фигуры стоят не в нишах, а посередине и дополнительные стоят позади и по бокам стен. Самая большая фигура называется Да-фу-ян и имеет 12—13 сажён вышины; ступня её ноги 3 сажени длины, а расстояние между обеими ногами внизу 6 сажён. Вторая по величине – Джо-фу-ян – вдвое меньше, находится в другой пещере. Кроме того, имеются две лежачие фигуры, одна Ши-фу-ян, окружённая 72 детьми; её голова, кисти рук, сложенные на груди, и босые ноги вызолочены, а одеяние красное. Другая лежачая фигура изображает женщину. Перед входами в большие пещеры и внутри их поставлены фигуры разных героев часто с зверскими лицами, в их руках мечи, змеи, одни сидят на слонах, другие на драконах. У больших пещер и некоторых малых висят чугунные колокола, а в пещерах стоят барабаны. Речка, текущая у пещер, называется Шуйго и образуется из ключей, выбивающихся в верховьях непроходимого ущелья, прорезавшего конец пещерной гряды гор.

В некоторых пещерах попадались очень хорошо сохранившиеся фрески на стенах и сводах зал с раскрашенными фигурами, разными узорами и целыми сценами. Изучение их специалистом по буддийскому культу, конечно, обнаружило бы много интересного. Но у меня не было ни уменья срисовывать фрески, даже менее сложные, ни фотографического аппарата, чтобы снимать их. Поэтому мне пришлось ограничиться описанием некоторых сцен на фресках и объяснением их, которое мне давали ламы пещер, в лучших случаях старшина; поэтому за точность и правдивость объяснений я ручаться не мог. Я делал также грубые рисунки интересных фигур, записывая объяснения лам, в надежде, что специалисты в Эрмитаже разберутся в том, что их заинтересует; этот материал дополнял те предметы, рисунки и рукописи, которые я хотел приобрести в пещерах и увезти с собой.

Осмотр этой группы пещер занял целую неделю, причём два раза меня сопровождал Лобсын, который, меняясь с мальчиками, попеременно караулил наш стан и гонял на пастбища животных. А по вечерам – темнело уже в 6 часов вечера – я дорисовывал эскизы фресок и фигур, часто с помощью кого-нибудь из лам. Ламы знакомились с нашими товарами – мануфактурой, мелкими вещами для культа и для домашнего обихода и отбирали всё, что хотели бы купить, и сговаривались насчёт цены.

После этого старший лама повёл меня в одну из камер, которая была на замке, и показал мне рукописи и книги, которые соглашался продать или, вернее, обменять на наши товары. Место хранения рукописей находилось в одном из верхних этажей пещерных галерей и не в камере, имевшей через дверь сообщение с наружным воздухом, а в такой, в которую можно было проникнуть, только миновав три камеры одну за другой, т. е. в самой глубине пещер, где воздух в течение столетий не освежался и содержал только влагу, сохранившуюся со времени сооружения пещер около 1090 лет назад, как уверял старший лама. Он говорил, что такое содержание древних рукописей при неизменных условиях температуры и влаги и отсутствии дневного света необходимо для их сохранности. Самое главное хранилище он мне даже не показал, а привёл в небольшую тёмную залу, где на деревянных полках лежали свёртки рукописей разной длины и толщины, очевидно отобранных из главного хранилища самим старшим ламой и предлагаемых для продажи. По словам старшего ламы, само хранилище состоит из пяти больших, совершенно сухих комнат, в которые никогда не просачивается вода, всегда бывает та же прохладная температура. В комнатах на простых деревянных полках, в некотором отдалении от потолка, пола и стен, лежат свёртки рукописей в определённом порядке. В хранилище лама ходит очень редко и только рано утром в тихие дни, причём последовательно сначала в первую снаружи камеру, где ждёт несколько минут, необходимых для произнесения определённых молитв, затем во вторую с таким же выжиданием и, наконец, в последнюю, где также ждёт некоторое время, не прикасаясь к рукописям.

Эти правила выжидания, – сказал лама, – установлены с давних пор, чтобы входящий успел освободиться от тёплого или холодного воздуха и влаги, которые несёт на своей одежде и на себе, а также от дурных мыслей.

– Но как же ты входишь? – спросил я его, – в камерах ведь темно?

– Я несу с собой маленький фонарь, из тех, которые у нас употребляются в праздники нового года. Он из промасленной бумаги с написанными на ней тушью молитвами, которые нужно прочитать в каждой камере, чтобы отогнать злых духов, стремящихся пробраться вместе со мной в хранилище благочестивых мыслей и великих изречений Будды.

Я воспользовался случаем и сказал, что могу уступить ему маленький фонарь со стёклами, которые не могут загореться и вызвать пожар в хранилище, как промасленная бумага, и поджечь сухие свёртки рукописей, опасные в пожарном отношении.

– А что горит в этом фонаре? – спросил лама.

– Твёрдое белое горючее вещество, называемое стеарином, которое у нас делают из бараньего сала, – объяснил я ему. – Оно не плывёт, не пачкает рук, как сало китайских свечей, не проливается, когда несёшь фонарь в руках, как масло в светильниках, горящих перед изображением Будды в ваших кумирнях.

Ламы ещё никогда не видели русских стеариновых или восковых свечей. Им стеариновые больше понравились, и они обрадовались тому, что я могу продать, вернее, обменять на рукописи, полсотни таких свечей. Нужно сказать, что я – согласно спросу монгольских и китайских покупателей – возил с собой стеариновые свечи и не обыкновенные тонкие и длинные известной у нас фабрики Жукова, а более короткие и толстые, употреблявшиеся для фонарей в железнодорожных вагонах, а для монгольских кумирен также толстые церковные восковые свечи и маленькие парафиновые, изготовляемые для детских ёлок.

В принесённых мне для обмена двух больших тюках рукописей оказалось следующее: китайские – нескольких династий, монгольские, тибетские, санскритские, тюркские, в том числе несколько уйгурских в форме небольших книжек, центрально-азиатские и браминские. В связи с различным происхождением и возрастом некоторые рукописи имели бумагу разного качества, толщины и даже цвета и представляли толстые и тонкие свёртки разного формата. Все они были писаны тушью на перечисленных разных языках, некоторые имели оттиски каких-то печатей, другие представляли свёртки, которые нужно было разворачивать, чтобы читать их сверху вниз и одни справа налево, другие, наоборот, или по горизонтальным строкам. Один свёрток представлял, с одной стороны, центрально-азиатскую браминскую рукопись, а с другой – китайскую, но были ли они одного содержания, т. е. представляла ли китайская перевод браминской, – лама не мог сказать. Попалось несколько рукописей в форме книжек, возможно печатных, а не рукописных, а один длинный и узкий листок представлял отрезок листа какой-то пальмы, исписанный по-санскритски.