Последний мятеж - Сергей Щепетов

— Хватит, пожалуй!

— Тогда пошли! — скомандовал Вар-ка и поднялся. — Осталась еще одна реальность, которую надо бы посетить. Там тебе, наверное, понравится!

— Знаю я эти твои реальности, — простонал Николай, пытаясь встать. — Из огня да в полымя!

Глава 2

Нельзя иначе

Последняя, размокшая и заплесневелая, краюха хлеба была давно разделена и съедена. Голод стал тошнотворно-привычным. Бить птицу, которой еще много встречалось по лесам и болотам, Свен запретил: добудешь ли, нет ли, а стрелу потеряешь или полдня искать по кустам будешь. На десятый день пути, правда, спугнули кабанье семейство и загнали-таки, взяли на копья большую старую свинью. По вечерам воевода сам теперь отрезал куски от туши и, чтоб не обидеть кого, раздавал, не глядя. Каждый обходился с долей как мог: кто в угли закапывал, кто на палке жарил. Дружинники устали и озлобились, но военный закон запрещает распрю. Под страхом позорной смерти запрещает, и потому все больше молчали воины, косились да обиды копили.

Свен и вида не подавал, что знает, куда идти. Он лишь старался держаться чуть левее Сварожьей стороны, где встает солнце, да уж больно редко видать его стало. О том был разговор на совете: на запад идти нет резону — сами оттуда; на севере, бают, и вовсе леса непролазные — одна меря да чудь там обитают; а на юге хоть и вольготно, но там все сплошь княжьи уделы — с шестью-то мечами не сунешься. Что там, на востоке, — никому толком не ведомо, знаемо лишь, что бегут-уходят туда смерды, бросая селища.

Пятнадцатого дня утро явилось в синеве да золоте. Оно бы и хорошо, да ледок под ногами похрустывает, и ночью мука одна: как ни прижимайся к соседу, а пробирает и сверху, и снизу. Свен счел ясный день доброй приметой и не поленился людей своих ободрить:

— Шибко-то не млейте, друже! Чую я: дело нам будет!

Пологий бугор в излучине речки, десяток малых землянок да две большие — в три-четыре венца над землей. По центру, где повыше, столб резной вкопан — Триглав, наверное. И огорожа со стороны поля есть — колья востренные вкопаны. Правда, того забора всего ничего: то ли поломан, то ли делан да брошен. Только и видать, что проем пустой для ворот, да от него в стороны шагов на полста, а с боков все открыто. И народец тут: мужички на опушке лесовал теребят — на весну пожог готовят; мальчишка голоногий верхом волокушу с сеном к воротам тянет, коровенки вдали пасутся, да бабы в земле ковыряются.

Свен хоть и принял удачу — Святовитову милость, но ликовать не спешил: почто в малом селище да две избы большие? Одна-то понятно, а вторая — уж не воев ли дом? А вон там, по-над речкой, вроде тропа торная вьется: что за тропа? Куда? На дальние гари? Только недосуг уже высматривать да вынюхивать — углядели-таки смерды с луга оружных всадников, руками показывают, перекрикиваются: кто к лесу подался, кто за забор спешит, да толку-то от того забора! Никуда, знамо дело, смерды не денутся, но собирай их потом…

Указал воевода: Итул с Тардишем — отогнать людишек и скотину от леса, а Лютя с Миланом и Адунем — прямиком в селище.

Хоть и не было в том нужды, да уж больно застоялись вои: мечи заголили и с криком да гиком…

От леса до огорожи всего-то на два полета стрелы с малого лука, но успел-таки Лютя обогнать Милана: шибко первым хотел проскочить в селище. Хотеть-то хотел, да неладно вышло: застряла в воротах волокуша с сеном. Пацаненок с перепугу лошаденку туда-сюда дергает, кричит, а толку — чуть. С налету едва ноги коню не переломал Лютя и, озлобясь, хотел было приложить мальчишку мечом, да не с руки оказалось — только пнул сапогом в стремени, губы и нос расквасил.

И заиграли, заплясали боевые кони меж крыш земляных, меж смердовых рубах да сарафанов небеленых. Завыли, заулюлюкали вои: наше селище, наше! Народец местный, как крысы по норам, разбегается, а не успел кто — плашмя по башке, да по спине плетью: наша власть, наша! Принимай, воевода, удел новый!

Мрачный и хмурый стоял Свен на бугре возле идола деревянного — то и правда Триглав оказался. Жевал хлеб воевода, вдаль смотрел, думу думал. Поначалу привиделось ему на тропе-дороге, что по-над речкой за лес уходит, будто вдали как бы скачет кто, только далече уже — не разобрать вовсе.

А селище-то пустым оказалось. И луга по реке немалые, и огнищ, кажись, в достатке, а припасов у смердов только самим не сдохнуть: сена чуток, да зерна горшок, а больше все репа да грибы сушеные. Или попрятали? Старшинка-то местный под плетью кричит, мол, недород был — то сушь, то потоп. Велел огня ему дать, да непрост оказался старшинка, ох непрост! Пойти, что ли, послушать, пока не помер, а то, кажись, уж голосить перестал…

Недовольно глянул Свен на Милана и разровнял сапогом кучку углей:

— Аль пытать не учен? Помрет дед до времени, кого тогда спросишь?

Милан хмыкнул и промолчал, пряча улыбку: «До чего ж они однолики — старшинка этот и Свен-воевода. Как одного отца дети: бороды, волосы, впалые щеки, носы… Оба широкоплечие да мосластые — ну как есть братья! Смешно даже: ведь то — смерд, а се — воин!»

Свен подумал и совсем отгреб в сторону угли:

— Все про недород поет? Ничо, мне скажет! — Он ухватил за волосы и поднял голову старшинки, глянул в лицо — тот был в сознании. — Скажешь?

— Скажу, все скажу…

— Где хлеб? Припас где?

— Нету… Забрали все давеча.

— Кто?!

— Вои… Вои княжьи забрали…

— Чьи? Говори, коль помереть седни хочешь, а то…

— Не обманешь? То — князя Рутича вои.

— Рутича?! Уж не Тычайлы ли сынок сюда дотянулся, а?

— Про то не ведаю.

— Где они?

— Тама, по речке… день ехать… Селище большое, богатое.

— Велика ль дружина у Рутича?

— Не ведаю… Може, четыре руки, може, и боле.

— Эй, Свен! — к ним подходил озабоченный Лютя. — Поспрошай-ка деда, куда мальчонка заныкаться мог? Все норы ихние перерыл, а — нету!

— Что за мальчонка?

— Да с сеном был на лошаденке рыжей. Запнулся я об него, как в огорожу-то въезжал. Оно бы и ничего, да примета дурная — надо б упокоить гаденыша. Тока волокуша вон стоит, а ни кобылы, ни мальчонки не видать что-то.

Свен вновь потянул вверх голову старшинки:

— Скажешь ли? Иль погреть тя?

Старик то ли сморщился, то ли улыбнулся:

— Сбег, видать, Ганька-то.

— И куда ж побег?

— Знамо куда — одна тут дорога.

— В селище?! Воев Рутича звать?

— Почто звать? Оне сами придут…

— Почему сразу не сказал, сволочь, что под рукой князя живете? Чего ради про недород пел?!

— Того и ради… Тесно жить стало ноне… Куда ни кинь — все одно. Те припас заберут, эти ли… Тех кликнуть — твои людишек в мечи возьмут, а не кликнуть — свои тем паче посекут для острастки, чтоб в другой раз звали. А припасу-то нет, ты ж последнее заберешь — тока ложись да помирай… Куда ни кинь, все одно: тесно жить стало ноне… — Старик закатил глаза и обмяк на веревках.

— Ах ты, падаль вонючая! — ругнулся Лютя. — Догнать бы, а?

— Догонишь теперь! — вздохнул воевода. — Кажись, его я с бугра и видел. Он-то далече уже, а ночь рядом. Куда потемну-то? Уж грузите что есть, да по свету и тронемся — не сидеть нам тута.

— Тесно жить стало ноне! — оскалился Милан.

Потом Свен бродил меж землянок и дровяных куч, смотрел, как его вои горстями пересыпают зерно из берестяных коробов в переметные сумы. Он смотрел и думал, что ни к чему это: перехитрил-таки его местный старшинка. С грузом-то да по местам незнакомым не уйти им от погони. По уму бы бросить все, да в седла и — ходу, ходу! Сколько ни есть еще до темна — все наше. Пронзительно и четко понимал воевода, что дело тут ясное, что Авось не поможет, что надо… Он даже воздуха в грудь набрал, чтобы слово сказать, но представил ночь в мокром осеннем лесу и… промолчал.

Они ушли на рассвете — злые, невыспавшиеся, со вспученными животами. Они ушли, растворились в промозглом осеннем тумане, зарубив по пути оставленную без догляда козу.

Нежилым казалось разоренное селище, но десятки глаз смотрели в сутулые спины воинов. В одной из верхних землянок, что ближе всех ко Триглаву, тоже не спали.

— Ушли оне, отче!

— Се — ладно… Помру я, сыне… Отвори-ка дверь, да крышу разбери — чтоб не мучаться мне…

— Сполню, все сполню! Тока… Переможешься, а? Отче? Не впервой ведь тебе? Переможешься?

— Не, хватит, сыне, — отмучался я. Аль не рад? Ты ж теперь старши́ной будешь. Плохо ль учил я тебя, мало ль драл? Что завещано, сполнишь?

— Отче!

— Сполни, сыне, сполни: нельзя нам иначе. То отец мой — дед твой — задумал, я всю жизнь, считай, готовил, а ты — сполни. Говори послед, что помнишь, — послушаю.