Спасти СССР! «Попаданец в пенсне» - Валерий Белоусов

— Ну и куда ж ты теперь?

— Да мне всё равно… только партийной работой больше не займусь, ни за какие коврижки… я ведь на Пленуме обкома, который должен был проходить 13 августа, собирался сообщить товарищам коммунистам о своём уходе. Да только в связи с обсуждением новой Программы партии Пленум переназначили на 23 августа, а там… сам понимаешь…

— А что так? Или разуверился?

— Как не так! Считаю, что краха коммунистической идеи — не было и нет! Есть крах метода, крах организационный. КПСС развалился на несколько партий ещё при жизни — разных, с оттенками от жёлтого до тёмно-красного…

Но! Считаю, что комдвижение рано или поздно возродится. Лично я — от марксизма, от диалектики, от материалистического мировоззрения — не откажусь никогда!

— Да ладно тебе, Боря, камлать, не на политчасе! Лучше расскажи, как ты профессора Собчака уронил… — с усмешкой спросил директор своего старого друга.

— Чего там… я эти завывания демократические на дух не переношу… страдания «собчачьего сердца»! Как начнёт вещать с трибуны или в эфире «Пятого колеса» — прямо Нюша воет на луну… — с досадой отвечал Гидаспов.

— Может, Ксюша? — недоверчиво переспросил собеседник.

— Какая ещё Ксюша? Нюша — это собачка моя, у меня на даче в Комарове живёт, сука приблудная, блондинистая… Да. Ну, конечно, я не стерпел… А Собчак-то жидконог оказался — брык на пол, да и готово… Гляжу, сначала все замерли, глаза выпучили — и… тишина!

— Немая сцена, значит!

— А то. Товстоногов[82] нервно курит в сторонке… А потом вдруг как все заверещали, завизжали, запрыгали!

Ты ведь знаешь, у меня после двух лет работы в Смольном гипертония образовалась. И так мне с утреца хреново, аж в глазах темно, а тут ещё эти… черти зелёные прыгают! Я им и гаркнул — молчать, сукины Дети!!! В очередь![83]

— А они?

— Юмора моего господа демократы почему-то не оценили… Как прыснут в стороны, чисто, скажи, тараканы… Цельный «енерал» из штаба округа, скажи — задом наперёд, на четвереньках, вверх по лестнице от меня ломанулся! Если бы я сам это не увидел, то никогда не поверил бы, что это вообще физически возможно! Гляжу, в кабинете уже один я, наедине с Собчаком… А тот лежит, глазки закатил и ногою этак дрыг-дрыг… Я его приподнять хотел, а он — видно, всё же малость оклемался, потому как у него пена изо рта пошла, и говорит мне он человеческим голосом: «Der Russe, tute mich nicht! Ich ergebe mich! Ich kapitulieren!»

— Ты смотри, крепко его приложило…

— А то! Видно, до самых до корней… ну, мне делать-то особо было нечего. Как говорится, не разбив яйца, яичницу не пожарить! И пошёл я бить яйца, в мэрию…

— Эх, брат, ты ровно Максим из фильма «Выборгская сторона»!

— Точно… «Тучи над городом встали, в воздухе пахнет грозой…»

— Ну ладно, товарищ городской и областной диктатор, ты чего припёрся-то, людей от дела отрываешь? Выпить, что ли, не с кем?

— Да я это… вот что — как всё закончим, порядок наведём… на работу меня возьмёшь?

— Лаборантом, что ли? Пробирки мыть?

— Стану я, доктор технических наук, у тебя пробирки мыть… уж приближенно-количественный анализ как-нито проведу, не забыл пока ещё!

— Ладно, Бонапарт ты наш лиговский… приходи! Замом ко мне пойдёшь, по науке?

— Не-ет… Хочется хорошего, доброго дела… Дал бы ты мне лабораторию!

— Ишь, чего захотел… спокойной жизни? Хренушки. Нам весь рынок красок заново поднимать надо! А то за годы катастройки такой застой начался, что ахнешь…

— Как сказал? Катастройка? Верю… Ладно. Давай, что ли, доставай скорее, чего у тебя в сейфе-то спрятано… небось армянский?

И единственный на сегодняшний час правитель огромной области, от Клайпеды до Пскова и Новгорода, предвкушающе, аппетитно потёр крепкие, рабочие ладони…

21 августа 1991 года. Шестнадцать часов двадцать минут. Москва, Лялин переулок, дом 27

Ещё вчера — ответственный работник ЦК КПСС, а нынче — безработный, Николай Зенькович старался во всём искать позитив.

Ну да! Двадцать лет партийной журналистики — коту под хвост… И зарплата за август, судя по всему, тоже накрылась медным тазом.

Сданная в набор книга в «Политиздате» — «Тайны Кремлёвских смертей» — похоже, рассыпана… и где теперь тот «Политиздат»?

Телефоны не отвечают.[84]

Да наплевать. Уеду домой, в Беларусь… Пойду на МТЗ слесарем-сборщиком на конвейер… Руки-ноги есть, голова есть… Проживём!

Трудовую книжку мне бы еще из здания ЦК выручить… Хренушки. Там всё закрыто.

Зато!

Когда еще он мог бы так рано забрать дочку из садика?

А то обычно сидит сложивши ручки, на стульчике в раздевалке, бедняжка, до шести часов, ждёт, когда папа примчится или мама, запыхавшись, прибежит. А злобно шипящая на ребёнка и льстиво улыбающаяся родителям воспитательница демонстративно позвякивает ключами и посматривает на часы, как бы про себя произнося: «Вот не придут твои родители через две минуты — так и знай! Запру тебя здесь, и будешь одна, в темноте сидеть…»

Бедная Олечка аж от этих слов писается…

Нет, сегодня он её заберёт первую, сразу после полдника… И ещё он ей купил мечту всех московских детей — киндер-сюрприз! Специально на Старый Арбат ездил… Дорогущий же, сволочь, тридцать рублей… Да наплевать. Всё равно денег нет, и это не деньги. Но денег, да — пока не будет…

А я вот у тестя взаймы возьму его генеральскую двадцать первую «Волгу» и буду — как это по-современному? бомбить! У вокзалов там, можно и в аэропорт поехать…[85]

…В детском садике полдник уже закончился. Дети весело, с визгом, носились друг за другом по двору, и только одна Олечка печально, со слезами на огромных глазах, стояла в уголке, в одном тоненьком свитерке и джинсах-самостроках, привезённых мамой с малаховского рынка… Робкая, виноватая, растерянная…

Воспитательница приняла величественный вид:

— Так, Николай Александрович, у вашей Оли украли куртку!

Зенькович стиснул зубы… Ветровка была новенькая, японская. Нестираная.

— А что вы хотите? К нам заходит много случайных людей… Вот, например, некоторые коммуняки, пили народную кровь, шиковали! Де-ети, скажите на милость, у него ходят в импорте! А наши дети в обносках ходили!

Резко развернувшись, Николай присел на корточки, прижал к себе вздрагивающее тельце дочери:

— Солнышко, не волнуйся, всё хорошо! Папа тебя любит, папа тебя не ругает…

— Да-а-а… а мама?!

— Не бойся, как-нибудь… Я же с тобой!

…Директриса детсада с Зеньковичем и говорить не стала:

— Знаете, это такое дело… Дети есть дети! И вообще, мне некогда! У меня в саду — сам заместитель префекта! Приходите завтра! Вон из моего кабинета!

Действительно, в кабинет вальяжно вползла дебелая туша — задница поперек себя шире. Или это была такая жирная чиновная морда? Не пойми-разберёшь.

Зенькович плюнул на пол и вышел… Да почему он должен приходить к ней завтра? А не она к нему? И хотя бы прощения попросить? Всё перевернуто с ног на голову — не они для семьи, а семья для детсада.

В коридоре стояла улыбающаяся воспитательница:

— Не нравится? Можете переводить свою тупицу в другой сад! Если вас с вашим коммунистическим отродьем еще куда-нибудь, в какой-нибудь зачуханный сад возьмут!

А вот тут она была полностью права… Так что Зеньковичу вопрос надо было решать быстро, здесь и сейчас.

— Олюшка, зайчик, зайди в группу на секундочку, и дверь прикрой, вот хорошо, доченька…

— Хр-р-р… — выпучила свои коровьи буркалы схваченная за глотку демократическая воспитательница.

— Если ты, тупая пизззда… еще хоть раз… хоть одно слово… хоть просто косо на мою девочку посмотришь… Придушу. Я внятно говорю?

— Хр!

— Вот и хорошо. И ещё добавлю — пикнешь, глаз на жопу натяну и моргать заставлю. Где куртка?

— Хр.

— А, понимаю, завалялась случайно в шкафу… Надо же! И в новый пакет сама собой упаковалась! Очень мило с её стороны. Так что смотри мне, курва… жить-то небось хочешь?

— Хр.

— Хочешь-хочешь. По глазам твоим блядским вижу. Так что впредь веди себя прилично… мне слава как о скандальном родителе не нужна! А я тебя прощаю…

В России хамы всегда воровали. На вот тебе на прощанье, — сунул ей под ребро кулак добрый и отходчивый Николай.

— Хрюк.

— Пойдем, доченька, скажи тёте до свидания! Нет, с тётей всё в полном порядке, какая ты у меня заботливая…

… — Папка, какой ты у меня глупый! Ведь это киндер для МАЛЬЧИШЕК!

21 августа 1991 года. Шестнадцать часов тридцать минут. Москва, лавочка на бульваре

У станции метро «Площадь Ногина», напротив Политехнического музея, уютно сидели на бульваре два джентльмена, два вечных пиковых жилета…