Старосветские убийцы - Валерий Введенский

Данила перекрестился и зашептал молитву. Жениться собрался, да, видать, не судьба. Прости, Катюша! Дай Бог тебе хорошего человека повстречать. Не поминай лихом!

— Искать! Ату его! — скомандовал Никодим.

Обученные псы молча бросились в указанном направлении. Первым летел вожак, самый мощный в стае кобель. В него-то и выпустил Данила единственную пулю. Ружье стало бесполезным, и Данила размозжил прикладом голову следующего пса. Но стаю это не остановило. Три собаки одновременно прыгнули и повалили Данилу, остальные вцепились, кто во что успел, и принялись терзать. Данила отчаянно брыкался ногами, размахивал руками, но тут одна из тварей вцепилась ему в горло, а другая укусила за щеку.

Подошедший Никодим выстрелил в воздух. Псы тут же отпустили Данилу и побежали ласкаться к хозяину.

— Молодцы, хорошая работа! А ну, домой!

Довольные животные с веселым лаем ринулись обратно. И правда, поработали они на славу: Данилова одежда превратилась в лохмотья, руки, ноги и лицо сочились кровью, правого уха не было. Он с трудом сел и открыл глаза.

— Ух ты, живуч! — удивился егерь, увидев, что Данила ощупывает ногу, цела ли. — Сейчас мы это поправим!

Щелкнул ствол, и Никодим начал засыпать на полку порох.

— Как звать-то тебя, дурень?

— Данилою, — прошептал, глядя убийце в глаза, тучинский слуга. Его рука уже дотянулась до спрятанного в голенище ножа.

— Прими, Господи, душу раба твоего…

Никодим не успел захлопнуть ружье — длинный острый нож попал ему прямо в сердце.

— …Никодима! — закончил фразу Данила и перекрестился. Встал с трудом, подобрал упавшее ружье и побрел. Лицо его заливала кровь, но он был жив!

Через плечо генерала была перекинута княгиня. Сорочка на ней загорелась, но Веригин, выскочив из дома, быстро потушил пламя, набросив на несчастную мундир.

У Тоннера хватило сил положить Угарова на землю и рухнуть рядом с ним. Дышать не получалось, все легкие были заполнены дымом, глаза слезились от резкой боли.

— Илья Андреевич! Да что с вами? Тут помощь ваша требуется, а вы разлеглись! — Веригин окатил доктора из ведра. — Поднимайтесь живо! Надо раненых оттащить, сейчас дом рухнет, поглядите-ка!

Тоннер посмотрел на горящее здание. Никогда бы не поверил, что полезет добровольно в такое пекло. Доктор поднялся. Веригин уже тащил княгиню, и Илья Андреевич, подхватив Угарова, поволок его следом, поближе к Рухнову.

— Тут лазарет и устроим! — решил генерал, по-армейски разложив раненых в линию. — Все живы?

— Пульс есть и у княгини, и у Угарова, — констатировал Тоннер, приступивший к осмотру.

— Слава Богу! — хором произнесли Рухнов с генералом и вдруг так же вместе рассмеялись.

— И мы живы, слава Тебе, Господи! — перекрестился генерал и отвесил три поклона.

Мимо промчалась свора борзых. Когда собаки подбежали к дому, тот рухнул. Горящие доски и бревна полетели во все стороны. Псы, поскуливая, бросились наутек.

Глава двадцать девятая

— За одним столом с убийцей сидеть не желаю! — вскочил Угаров, когда в ротонду вошел Карев.

Гостей не звали, все окрестные помещики съехались сами — весть о происшествии на заимке разлетелась быстро. Пришлось всех звать к обеду.

— Митя не убийца, — раздался глухой голос Анны Михайловны. Она попыталась привстать с коляски, но отвыкшие ноги не послушались. — Садитесь! Садитесь и слушайте.

Терлецкий вздохнул с облегчением. Правда оказалась столь деликатной, что он не знал, как ее преподнести. Слава Богу, старуха сама решилась рассказать.

— Полоскать грязное белье на публике — занятие малопристойное. Впрочем, любопытствующие столь же омерзительны. — Княгиня обвела взором гостей. Те, словно нашкодившие коты, принялись изучать узоры на тарелках. — Никогда, никому я не стала бы сего рассказывать, даже священнику на смертном одре. Только прозвучавшие обвинения принуждают меня это сделать, но ради Мити я готова на все.

Гости боялись шелохнуться.

— Можно кушать! — приказала Северская. — Суп остывает! Для кого варили?

Все покорно застучали ложками, радуясь возможности уткнуться в тарелки.

— Ради сохранения тайны я покинула родные места. Поселившись здесь, поменяла всех слуг — обычно слухи и сплетни разносят они. Жила в уединении, поддерживая с вами, с соседями, лишь шапочное знакомство. Я сделала все, что могла, все! Не смогла лишь придушить сына.

Старуха потрясла перед собой скрюченными артритом руками. От таких ужасных слов все замерли; Андрей Петрович Растоцкий — аж с ложкой в зубах!

— Все беды моей жизни от Васьки, — помолчав, продолжила Анна Михайловна. — От глупого, алчного и похотливого Васьки!

— Прости новопреставленному Василию грехи вольные и невольные и сотвори ему вечную память, — прошептал молитву отец Алексей и тихо напомнил соседке: — Помните, князь-покойничек ее давеча полоумной назвал. Так и есть…

Суховская не ответила: она чудовищно проголодалась и с наслаждением ела. Обед у Горлыбина из-за известных событий не состоялся, и Ольга Митрофановна гадала, пригласит ли он ее теперь на ужин?

— Начну сначала. Было нас три сестры, — вновь зазвучал голос Северской. — Старшая, Ольга, как только ей шестнадцать лет исполнилось, в монастырь ушла. Верно рассудила: лицо оспой изрыто, сзади горб, кто ее замуж возьмет? У родителей еще мы с Машкой, а деревенька — пятьдесят душ. Не лучше крестьян жили, каждый кусок хлеба на счету.

Машка, средняя, умом не блистала. Летом у нас полк гусар стоял. Влюбилась и, как коза, отдалась на сеновале. Думала, на другой день он приедет свататься, у окошка с утра прихорашивалась, а вечером истерику закатила. Клещами из нее правду вытащила. Кабы не я, всю жизнь в окно так бы и пялилась! Наш папенька хотел совратителя на дуэль вызвать, но я посоветовала с командиром поговорить. И оказалась, как всегда, права: тот Карева жениться заставил. Так я Машке честь сохранила, а папеньке — жизнь. Отец стариком уже был, руки дрожали, какая дуэль…

Мите вспомнилась Мария Михайловна. Добрая, ласковая, любящая его всем сердцем! Как не похожи были сестры! Властная, решительная Анна и всего боявшаяся Мария, которая не могла решить сама ни одной пустяковой проблемы. Идти в церковь пешком или ехать на пролетке? Выпить чаю или кофию? Говорила тихо, словно боялась, что ее услышат, никогда голос не повышала ни на Митю, ни на прислугу. Мнения своего не имела, во всем полагалась на сестру.

— А вот мне повезло, — продолжала скрипучим голосом старая княгиня. — Генерал Северский, седой красивый старик, вышел в отставку и решил скоротать последние годы у себя в поместье, верстах в двадцати от нашего. Он давно овдовел, его взрослый сын был женат и жил с семьей в этой самой Носовке.

Мой папенька когда-то служил с генералом, и по его приезде они знакомство возобновили. Стали друг к другу в гости наведываться, чаи вместе гонять. А я красавицей была, глаз не отвести, вот и решил генерал тряхнуть стариной. Меня упрашивать не пришлось, жених богат, опять же княжеский титул. И человеком оказался замечательным, таких нынче нет. Утром мне кофий в постель приносил, все прихоти исполнял. Я-то глупышкой молодой была, мне балы подавай. Он заснет где-нибудь в уголочке, а я танцую до упаду. Но всегда верна была мужу. — Северская победно оглядела ротонду. — И при жизни, и после смерти! Не то что некоторые, по двадцать раз замуж выходят. — Анна Михайловна покосилась на сидящую рядом невестку. — Как умер мой соколик, всю себя посвятила сыну.

На выпад Елизавета ответила вопросом:

— Сыну? Глупому, алчному и похотливому, я правильно запомнила?

— Правильно, — буркнула княгиня. — Моей вины в том нет, не одна я его баловала. На трех сестер один ребенок. Машкин-то гусар пустоцветным оказался. В юности срамную болезнь перенес, от него ни Машка, ни крепостные девки не брюхатились, но бил за то сестру.

Всей семьей растили Васечку. Сами считайте: бабка с дедом, Ольга — ее монастырь недалече был, — Машка да я. Отказу ни в чем не знал, пупом земли считал себя с младенчества. Что захочет — вынь да положь. А не исполнишь каприз — криком кричит, слезы до судорог. Умом понимала: глупость делаю, что капризам потакаю, но удержаться не могла. Жалко было, кровиночка плачет, надрывается.

Рос красавцем, внешне на покойного отца походил, оттого я его еще больше любила, дурного не замечала. Дворовые дети замешкались раскланяться — прикажи, маменька, выпороть; камердинер молоко чересчур горячее подал — посади на ночь в хлев.

А на мне хозяйство, надо следить, чтоб не лодырничали, не воровали. Наняла гувернеров да воспитателей, чтоб учили Васечку. Сама целыми днями ношусь как угорелая. Вечером приеду, доложат про успехи, сижу, дура, радуюсь. А Вася учителей застращал: будете говорить, что ленюсь, — и вас на ночь в хлев. Так ни черта и не делал.