Звезда надежды - Владимир Брониславович Муравьев

члена, если же нет, то можно все обратить в шутку.

Якубович поднялся и мрачно, исподлобья обвел всех тяжелым взглядом. Все замолкли. Он заговорил, сначала тихо, затем все громче и громче:

— Господа, признаюсь, я не люблю никаких тайных обществ. По моему мнению, один решительный человек полезнее всех карбонариев и масонов. Я знаю, с кем говорю, и поэтому не буду таиться. Я жестоко оскорблен царем. — Он рывком достал из внутреннего кармана потертый лист бумаги и бросил на стол. — Это приказ обо мне по гвардии. Вот пилюля, которую я ношу у ретивого, восемь лет жажду мщения. — Якубович поднял руку к голове и сорвал повязку, на лбу показалась кровь. — Эту рану можно было залечить и на Кавказе, но я этого не захотел и обрадовался случаю хоть с гнилым черепом добраться до оскорбителя. И наконец, я здесь и уверен, что ему не ускользнуть от меня. Тогда пользуйтесь случаем, делайте что хотите. Созывайте ваш великий собор и дурачьтесь досыта!

Слова и весь вид Якубовича произвели большое впечатление.

— Я знаю только две страсти, — продолжал Якубович, — которые движут мир: это благодарность и мщение. Все остальное — страстишки. И слов своих на ветер не пускаю. Задуманное совершу непременно, у меня для этого уже назначены два срока, маневры или петергофский праздник.

Посреди молчания Якубович повязал повязку и убрал обратно в карман полуистлевший приказ.

Когда опять завязался общий разговор, прерванный речью Якубовича, Рылеев попросил его выйти с ним в другую комнату.

— Якубович, мы с Александром просим тебя, заклинаем дружбой отложить свое предприятие. Общество не может в столь короткое время подготовиться, чтобы воспользоваться им.

— Сколько вам нужно времени? — мрачно спросил Якубович.

— Хотя бы год.

— Год. Двенадцать месяцев. Ладно, год жду. Но более — ни дня.

То ли под влиянием выходки Якубовича, то ли в связи с тем, что молодые, вновь принятые члены общества, были склонны к решительным действиям и на теоретические рассуждения отвечали: «Нам действовать не перьями, а штыками», — это настроение захватило и Каховского.

…Однажды утром Рылеев дома лежал на софе у окна и читал. Утро было пасмурное, углы комнаты тонули в призрачной мгле. Вдруг, как призрак, возник в дверях Каховский. Он быстро пробежал через комнату и остановился возле Рылеева.

— Послушай, Рылеев, я пришел тебе сказать, что решился убить царя. Объяви об этом Думе. Пусть она назначит мне срок.

Рылеев вскочил с софы, уронил книгу на пол.

— Сумасшедший! Ты хочешь погубить общество! Как ты мог подумать, что Дума одобрит твое намерение?

— Я намерен убить тирана.

— Но сейчас в планы общества не входит покушение на царя, ты можешь только испортить все, обнаружить общество.

— Насчет общества не беспокойся, я никого не выдам, но я решился и намерение свое исполню непременно.

— Послушай, Каховский…

— Я решился и исполню.

Рылеев не на шутку испугался. Каховский просто не слышал разумных доводов; его собственные аргументы, доказывающие необходимость убийства императора Александра, видимо, представлялись ему такими убедительными и неопровержимыми, что он был уже не в состоянии воспринимать какие-либо другие. «Ведь пойдет!» — думал Рылеев, а память лихорадочно подсказывала не раз возникавшую в разговорах фразу: «Нет ничего легче, как убить на выходе во дворце…» Но если Каховский сейчас не способен воспринимать доводы разума, оставалось воздействовать на чувства.

— Каховский, подумай хорошенько о своем намерении. Схватят тебя, схватят и меня, потому что ты у меня часто бывал. Я общества не открою, но вспомни: я же отец семейства. За что ты хочешь погубить мою бедную жену и дочь?

Каховский вскинул голову, в смятении посмотрел на Рылеева, глаза его повлажнели, по щеке сбежала слеза.

— Этого я не могу допустить. Ну, делать нечего, ты убедил меня. Я отказываюсь от своего решения.

— Дай же мне честное слово, что ты не исполнишь своего намерения.

— Честное слово, клянусь, Рылеев.

Рылеев почувствовал облегчение, но, после того как Каховский ушел, до вечера его била нервная дрожь, и он снова и снова переживал ощущение надвигающейся катастрофы, на грани которой стояли все они.

Когда же вечером он заговорил о Каховском и Якубовиче с Бестужевым, тот сказал:

— А я думаю, что именно такие люди нам нужны в обществе. Ты все хлопочешь о привлечении в общество купцов, канцеляристов, но зачем они нам? Перевороты нужно делать вооруженной рукой.

— Прекрасное мнение! — насмешливо возразил Рылеев.

— Конечно, только вооруженной, — продолжал настаивать Бестужев. — Решительность, натиск, быстрота — и победа.

— А чем обернется эта победа?

— Как чем? — Бестужев запнулся.

— Вот, сам не знаешь! — воскликнул Рылеев. — Как ты не хочешь понять, что если переворот сделан военной силой, то власть останется в ее руках. А такая власть очень непрочная, против нее сейчас же организуется военная контрреволюция. Конечно, надлежит иметь военную силу на своей стороне, но переворот должен быть совершен гражданской частью общества, только тогда он будет прочен.

— Да, но дожидаться, когда общество будет готово для переворота, слишком уж долго.

Рылеев вспыхнул:

— Все говорят: долго, долго! В жизни народа десять лет — миг. Дело не в скорости, а в прочности. Какая прибыль совершить революцию, которая сейчас же будет ниспровергнута! Да и нельзя особенно полагаться на военных, ибо те, кого прельщает военная служба, подвержены многим предрассудкам, они часто полагают, что мундир возвышает их над соотечественниками и дает власть над ними. Власть в руках военных, соединенная с силою, опасна для граждан…

10

История Черновых и Новосильцева не окончилась объяснением в Москве. Новосильцев продолжал под разными предлогами оттягивать свадьбу. Товарищи по полку подсмеивались над ним: намекали, что-де какой-то Чернов принудил его, офицера лейб-гвардии, гусара, флигель-адъютанта, жениться, а жена у него, аристократа, будет — Пахомовна… Рылеев понимал, что ничего хорошего из этого брака, даже если он будет заключен, не выйдет. Оставался единственный выход — отказаться от брака. Нужно было только найти форму, которая позволила бы осуществить это, не нанося урона чести ни той, ни другой стороне. Рылеев взялся поговорить об этом с Новосильцевым.

— У вас нет формального согласия отца невесты. Вы едете в Могилев за этим согласием и получаете формальный отказ. После этого вы свободны от всех прежде данных обещаний, — сказал Рылеев Новосильцеву.

— Хорошо, — сразу согласился тот.

Возвратившись от Новосильцева домой, Рылеев застал у себя Константина Чернова.

— Он едет в Могилев, — сказал Рылеев.

— В этом уже нет надобности, — ответил Чернов. — Отец сам выслал Новосильцеву письмо с освобождением от принятых тем обязательств.

— Почему?

— Прочти, что пишет отец.

Рылеев