Последняя Ева - Анна Берсенева

Она не знала, что будет делать через неделю, завтра, даже через пять минут, и ей не хотелось делать ничего. Такого с нею никогда прежде не случалось – характер у Нади был живой, ей даже на одном месте трудно бывало усидеть – и поэтому ей еще неуютнее становилось сейчас от собственного невнятного безразличия.

Клава принесла из кухни две кастрюльки – одну с горячими сардельками, другую с вермишелью.

– Как раз к вашему приезду сварились, – сказала она. – Ты уж не обижайся, Поля, совсем я омосквичилась, ленюсь готовить. А сардельки свежие, вчера в «Диете» брала.

– Бог с тобой, Клава! – замахала руками мать. – Какое нам угощенье надо, да у нас вот с собой… – С этими словами она принялась доставать из дорожной сумки завернутое в льняную тряпку сало и какие-то банки. – Кабана били в селе для завода, Паше свежины привезли, я и засолила, и тушеночку сделала, и грибочки вот маринованные, с этого лета уже…

В углу стояла швейная машинка «Зингер». Тут только Надя заметила, что по всей комнате разложены на креслах, стульях и диване отрезы, выкройки и уже сметанные платья, валяются на полу обрезки тканей и тесьмы.

Ну конечно, мама же еще в поезде говорила, что Клава портниха, и что шьет очень хорошо, обшивала в Одессе самых шикарных женщин, а одесские модницы – это тебе не черниговские, с ними и московские не все потягаются…

Пока завтракали, Клава расспрашивала о черниговской жизни, мама рассказывала, а Надя смотрела в окно на пятиглавую церквушку, стоящую почти вплотную к дому.

– Церковь тут у нас своя, – проследив направление ее взгляда, сказала Клава. – Я хожу, а как же. Святых Черниговских великомучеников. Ты бы прилегла с дороги, Надя. Весь вид у тебя сонный, не спала, наверно, в поезде? Раскладушку тебе поставим в алькове, а мать там на тахте ляжет.

Спать Наде не хотелось, но сидеть за столом хотелось еще меньше, и она кивнула. Она вдруг и правда почувствовала усталость, неизвестно почему. Даже голова заболела, и тошнота подступила к горлу.

– Рада я, что в Москву Надюшку привезла, – слышала она мамин голос, уже лежа на раскладушке за бамбуковыми висюльками. – Ох, Клава, оно и счастье, конечно – дочка. Но ведь как тревожно за нее, а когда единственная, да поскребышек… Тем более возраст какой, глаз да глаз. Хоть бы поступила в свой институт, хоть бы жизнь у нее сложилась!

– Вам бы раньше надо было приехать, – отвечала Клава. – Мало ли, может, курсы какие-нибудь надо посещать. У соседки племянник тоже в художественный институт поступал, так год целый ходил куда-то, занимался.

– Хорошо, кто в Москве живет, – вздыхала Полина Герасимовна. – А нам как за год было приехать? Ну, ничего, может, получится…

Голова у Нади слегка кружилась, в алькове было полутемно, и она сама не заметила, как задремала. И правда ведь, не спала всю ночь в дороге… И этот странный город, непонятная и тревожная эта Москва…

Конечно, хорошо было бы приехать за год до поступления и походить на подготовительные курсы – такие, как выяснилось уже назавтра, и в самом деле работали при Строгановском. Но и теперь, в начале июля, было не поздно. Сдав документы в приемную комиссию, Надя тут же переписала в свой блокнот расписание предэкзаменационных консультаций, чтобы не пропустить ни одной.

Строгановское училище выходило фасадом на Ленинградский проспект – на одну из тех улиц, что как раз и создавали у Нади ощущение гигантского города, в который она неизвестно зачем попала.

Неслись по Ленинградскому, рассекая жаркий летний воздух, легковушки с выпученными фарами, громыхали открытыми кузовами грузовики, скользили вдоль серых сталинских домов троллейбусы, звенели трамваи, бежали люди – все здесь жило в таком ритме, к которому ни Надя, ни Полина Герасимовна не привыкли совсем…

– Господи, и как только ты тут живешь, Клава! – утирая пот со лба, воскликнула Полина Герасимовна, едва войдя в комнату и без сил опускаясь на продавленный диван. – И как Надюшка моя тут будет жить? Все бегут, все спешат – куда бегут, чего спешат?..

– Надюшке твоей еще поступить надо, – резонно заметила Клава. – Что в институте сказали-то?

– Да ничего, – пожала плечами Надя. – Приняли документы.

Мама отправилась на кухню разогревать обед, ею же вчера и приготовленный, а Надя ушла к себе в альков. Она сразу заметила, что тетя Клава вовсе не требует, чтобы с ней поддерживали разговор, подробно рассказывали о чем-то. Она вполне безучастно строчила на своем «Зингере» да время от времени бросала на Надю тот самый оценивающий взгляд, который так ей не нравился.

В московской жизни были какие-то совсем другие привычки и обычаи, которых Надя не понимала.

Неожиданно для себя она устала за день, наверное, не меньше, чем мама. Не то чтобы ее, как Полину Герасимовну, напугал бешеный московский ритм. Но, во-первых, Надя с удивлением заметила, что просто физически устала. Собственно, ни от чего, ведь она ничего сегодня не делала. Только от бесконечных перегонов в метро, от длинных троллейбусных маршрутов, от перебегания улицы в два приема… Это было странно, потому что Надя всегда была вынослива. А во-вторых, ее смущало то состояние неопределенности, в котором она совершенно не привыкла находиться, но в котором поневоле находилась с той самой минуты, как нависла над нею крыша Киевского вокзала.

Всю свою недолгую жизнь Надя точно знала, как она к чему относится. Она и сама не понимала, как сочетается в ней интерес к живому, полному красок миру с четким пониманием: вот это черное, а это, наоборот, белое, – но ее восприятие жизни было на редкость определенным.

И вдруг впервые она не находила в этом мире своего места. То есть она, конечно, находилась в каком-то определенном месте – в столице, в Москве, – но никак себя в нем не ощущала…

Ей непривычно и даже неприятно было думать о таких смутных вещах, и она поскорее прилегла на свою раскладушку, чтобы по крайней мере отдохнуть от сегодняшней беготни.

Уставать Надя не перестала ни назавтра, ни даже через неделю, хотя, конечно, немного привыкла к общему стремительному движению. Но дело ведь было не в привыкании к скорости, она же сразу это поняла…

Кроме готовки на огромной, в любую жару прохладной коммунальной кухне, у Полины Герасимовны нашлось и еще одно дело в Москве. В черниговской школе организовывался литературный музей. Все ученики, от первого до десятого класса, собирали материалы о писателях, которых изучали по программе, искали, где могли, фотографии… Но могли они, конечно, мало. И откуда, в самом деле, можно было взять так уж много материалов о писателях, особенно современных, в провинциальном украинском городке?

Поэтому Полина Герасимовна непременно хотела сходить в Литературный музей на Петровке и поговорить с научными сотрудниками. Может, что-нибудь посоветуют или, того лучше, снабдят материалами.