Господин военлёт - Анатолий Дроздов

Я поставил вопрос на ЦК, меня не поддержали. Товарищи решили: это патриотическое движение. Большинство в комитете были молодыми, многие не воевали. Кино, книги и публикации повлияли на них. Они не понимали: создается культ личности. Он стал проявляться не только в восхвалении. Меня стали втягивать в несвойственные дела. Президенты и премьеры иностранных государств стремились встретиться со Сфинксом. Считалось, что мое одобрение делает договор прочным. Иностранцам шли навстречу – так проще. Почти по всем вопросам мое мнение стало решающим. Я все более походил на покойного пассажира, не хватало только памятников на площадях. Памятники были не за горами. Это перечеркивало все, чего мы добились. Власть не должна зависеть от капризов одного лица, даже гения. Гении случаются злые.

Я подал в отставку, ее не приняли. Я подал снова – и с тем же результатом. Они не отпускали меня – боялись остаться без мудрого отца.

…В шестьдесят пятом умерла Ольга. Болезнь выявили поздно, операция запоздала. Диагноз не скрывали: от кого? от врача? Я взял отпуск – впервые за много лет – и провел его с ней. Она уходила во сне, ненадолго пробуждаясь между уколами морфия.

– Я прожила счастливую жизнь, – сказала Ольга в миг просветления. – Мне повезло. Стать твоей женой… А дети? Какие у нас замечательные дети!

– Дети – твоя заслуга! – возразил я. – У меня не было времени их воспитывать.

– Ты воспитывал их примером. Они боялись подвести тебя.

Мы помолчали.

– Я много думала: отчего мне повезло? Почему Господь дал мне тебя? Чем я заслужила? Ты мог попасть в другой госпиталь, и мы никогда бы не встретились!

– Мы не могли не встретиться! Это предопределено.

– Ты так считаешь?

– Уверен!

– Одного боюсь, – вздохнула она. – Я умру, а ты снова женишься.

– Мне семьдесят пять! – сказал я.

– Ну и что? Ты и сейчас хоть куда! За тебя любая пойдет!

– Я не собираюсь жениться. У меня другие планы.

Я рассказал ей. Она выслушала и одобрила.

– Не задерживайся здесь! – попросила на прощание. – Без тебя мне будет скучно. Там никто не назовет меня «маленькой»… – она заплакала.

Я вытирал ей слезы, а она все плакала и плакала…

Мы схоронили ее в августе; в сентябре «умер» маршал Красовский.

После того, что он натворил, маршал должен был умереть. Но не физически – это ничего бы не изменило. Гроб отвезли бы на лафете, соорудили памятник, стали лепить красивую легенду. У преемника появился бы соблазн повторить… Нужно было сделать так, чтоб соблазна не возникло.

Реформы пассажира дали свободу вере. Церковь возродилась. Ей не помогали, но не ущемляли – ее терпели. Заслуги церкви в годы войны признали, но и только. Доктриной государства оставался атеизм. Я пытался втолковать товарищам необходимость перемен и в этой сфере, меня не поддержали. Товарищи выросли в СССР, атеизм им был привычнее. Доктрина тем не менее размывалась. Коммунисты крестили детей, праздновали Пасху, на это закрывали глаза. Я встречался с патриархом, митрополитами, клиром – это никого не волновало. О чем мы говорили за закрытыми дверями, не сообщалось. Но даже для церкви мое решение стало неожиданным. Меня пытались отговорить, я настоял. У епископа, когда он постригал меня, дрожали руки…

Маршал Красовский ушел в отставку обдуманно. Оставил письмо товарищам, попрощался с детьми и внуками. Сделал все тайно: что-что, а это мы умели. Отдаленный скит, выбранный мной, лежал в стороне от жилых мест. Новоявленный инок желал уединения.

Уединение нарушили через неделю. На поляне перед скитом приземлился вертолет, на высокую траву шагнули люди. Никогда эти глухие места не посещала такая делегация – руководство самой большой страны в мире…

Они стояли на поляне и смотрели на скит, не зная, что делать. Я глядел сквозь окно и тоже не знал. Я ожидал гонца, но они явилось в полном составе. Я подумал и вышел к ним. Николай метнулся навстречу:

– Павел Ксаверьевич!

Я обернулся к скиту.

– Отец Серафим! Отче…

Я развернулся к Николаю.

– ЦК не принял вашу отставку. Ваш пост оставлен за вами. Пожизненно!

Я пожал плечами: что из того?

– Руководить будет заместитель…

– Зачем прилетели? – спросил я строго.

– Беда, отче! – вздохнул он. – Ваш уход наделал переполоху. На Западе пишут о смене курса, предрекают возврат к старому. Утверждают, что вас убили или, в лучшем случае, заточили в тюрьму. Люди в стране волнуются, слухов – море…

– Скажите им правду!

– Сказали! Не верят! Никто не ждал… – он помялся. – Если б вы сами объяснили…

– Как?

– Мы пришлем киногруппу. Снимем сюжет, покажем по телевидению…

Я подумал, посмотрел на покосившийся скит. Дом был ветхий, в щели задувало.

– Хорошо! – сказал я. – Только мужчин. Желательно умеющих держать в руках топор.

– И еще! – поспешил Николай. – Надо, чтоб вас видели вживую, хотя бы раз в год!

Я подумал и кивнул.

– 7 ноября! – обрадовался он.

– 12 августа, в день Военно-воздушного флота!

Николай склонил голову и сложил руки, я благословил.

Группа прилетела назавтра. Двое молодых, неразговорчивых парней плюс режиссер. Звали его Константином. Режиссер мне понравился, мы долго говорили. Константин рассказывал о себе: неудачный брак, развод, череда случайных связей. Богемная жизнь, водка… Константина мучила неудовлетворенность жизнью. Мы беседовали, оператор снимал. Помощник оператора стучал топором, его работа интересовала меня больше. Через неделю киношники уехали, я остался один. Я мог, наконец, размышлять и молиться: за себя и других…

Константин явился с первыми морозами. Не знаю, как он добирался, – через леса, в холод, но он дошел. Сбросил у порога рюкзак, пошарил в нем и протянул мне пакет. Я развернул. Это была киноафиша. Старец в рясе, творящий крестное знамение. Ниже название: «Он молится за нас!»

Монахам нельзя ругаться, даже мысленно. Я скомкал афишу и бросил ее в печь.

– Это мой лучший фильм! – сказал Константин, наблюдая за языками пламени. – Мы взяли архивные кадры, нарезали их к вашей беседе. Каждое слово получило подтверждение… Никогда не видел, чтоб так ломились на документальное кино. Люди в зале плакали…

– Говори, зачем пришел! – велел я.

– Отче! – склонил он голову. – Благослови на послушание!..

Так в скиту появился второй насельник. Теперь нас пятеро. Приходили многие, но остались единицы. Жизнь в скиту суровая, особенно зимой…

Принимая постриг, я полагал: монашество не затянется – здоровье мое было никудышным. К моему удивлению, хвори ушли. Я бодр, несмотря на годы. Господь дал мне возможность уразуметь. Люди часто думают: Бог наказывает за грехи. Они ошибаются: Бог не наказывает. Он отмеряет ношу по силам и духу каждого. Чем больше снесешь, тем больше сподвигнешь. Я не изменил бы мир, не пройдя отведенным мне путем, у меня не хватило бы сил. Рассчитывал ли на это колдун, давая мне эль-ихор? Не знаю. Колдовством мир изменить нельзя, это под силу только Творцу.

Господь попустил отцу, потерявшему дочь, Господь милосерден. Дочь старика не погибнет, как и мальчик Петров. Войны в горах не случится, черноглазые девочки не наденут пояса с взрывчаткой.

Почему мне позволили совершить задуманное? Я не знаю ответа на этот вопрос. Никому не ведом промысел Божий. Я стал орудием в Его руках…

…Вертолет садится на бетонную полосу. Это не военный аэродром. Странно. Пилот выключает двигатель и выходит из кабины.

– Новый аэропорт! – поясняет в ответ на мой взгляд. – К Олимпиаде сдали.

Хороший аэропорт! Красивый!

Пилот склоняет голову под благословение. Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа… Каждый раз меня везет другой пилот. Я как-то спросил, почему. Мне пояснили – это честь! Благословение отца Серафима! За это право идет борьба, побеждают самые достойные. Тщета человеческая!

К вертолету подкатывает машина. Зачем такая большая? Опять тщета… Водитель распахивает дверцу, сажусь. Внутри просторно, диван мягкий. Крыша снята, потому что тепло. Машина выезжает из ворот, ее окружает эскорт мотоциклистов. Белые шлемы с гербом, белые перчатки, белые краги… Это чего они удумали? Я не государственный деятель!

Мы мчим по шоссе и сворачиваем в город. Странно, по кольцевой было бы скорее. Кортеж катит по улице, очищенной от транспорта. С обеих сторон на тротуарах стоят люди; они машут руками и что-то кричат. Мне? Да что здесь происходит? Отчего поперек улицы растяжки с числом «90», отчего такие же плакаты на домах? Что они празднуют? На дворе год 1980-й от Рождества Христова. Октябрьской революции будет 63, ВВС России исполнилось 68. Не сходится…

Что произошло в России в 1890 году? Неужели? Я совсем забыл! Страна празднует юбилей Павла Красовского, он родился в июле в день святых первоверховных апостолов Петра и Павла и был назван в память одного из них. Павлу Ксаверьевичу месяц назад исполнилось 90 лет. Однако я больше не Павел! Я инок Серафим! Монахи не празднуют день рождения. Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного…