Удивление перед жизнью. Воспоминания - Виктор Розов

Недели на две мелькнул какой-то театр, располагавшийся в одном из московских клубов. Что я там делал – решительно не помню. В памяти сохранился только такой же хромой, как и я, Федор Васильевич Евсеев – директор театра, управлявший впоследствии театрами РСФСР. Упоминаю его как человека, никогда чиновнически не относившегося к делу, любившего театр горячо и отдавшего ему всю свою жизнь.

Особенно запомнился мне театр, тоже фронтовой, тоже дальше Настасьинского переулка не выезжавший, возглавлявшийся великим, на мой взгляд, деятелем советского театра Алексеем Денисовичем Диким.

За все недолгое существование и этого театра репетировалась одна пьеса – «Маскарад» Лермонтова, но эти репетиции и возможность слышать и видеть Дикого дали мне многое. Недаром еще Алиса Георгиевна Коонен, единственный раз встретившаяся с нашим курсом при Театре Революции, говорила: «Старайтесь быть в кругу интересных людей».

Я позволю себе, хотя совсем не думал об этом писать, коротко и пунктирно рассказать об этих репетициях. О самом же Алексее Денисовиче написано немало, в том числе целая книга.

Дикий мне казался гениальным русским самородком – самородком золота, но еще не отделенного от породы. Казалось, он никогда не воспитывал себя. Каким родился, таким и остался, только рос, отчего кристаллы золота тоже увеличивались и сверкали все зримее и ярче. Но от породы он совершенно не желал очищаться, был таков, как есть, без всякой личины. Еще кто-то из древних заметил: человек чуть ли не с первых дней жизни вырабатывает себе личину. Отсюда, видимо, и идет слово «личность». Эта личина как бы прикрывает натуру, естество, которое родилось. Прежде чем я прочел это у древних, я и сам глубоко задумывался над этой проблемой. Да, мы выстраиваем себя. Допустим, от природы вспыльчивые или даже яростные – приучаем себя быть сдержанными. От рождения себялюбивые, мы на людях стараемся казаться весьма простодушными. Но в критические моменты жизни натура берет верх, и происходит извержение вулкана. Чем эмоциональней и горячее натура, чем сильнее ты ее подавлял волевыми усилиями, тем мощнее вылетают камни, пепел и льется лава.

Алексей Дикий

Из знаменитых людей, которых я знал, только Дикий всегда был самим собой. Среди людей простых, особенно раньше, натуральные люди встречались часто. Они полны очарования, приветливы, сострадательны, добры. А уж если родился зверь, то зверь во всем, всегда.

О таланте, грубости и всевозможных выходках Дикого ходили легенды. Говорят, он даже сидел в тюрьме за то, что в ресторане «Метрополь» хватил по лицу какого-то иностранца. Рассказывали, что в Константинополе в игорном доме, когда какой-то партнер уронил на пол золотую пятирублевую монету и, наклонясь, стал искать ее под столом, Алексей Денисович скрутил сторублевую бумажку, зажег ее о свечу и посветил под стол мелочному игроку. Может быть, все это выдумки, но ведь не складывали же таких легенд, допустим, о Немировиче-Данченко или о Завадском.

И я был свидетелем резкостей и эмоциональных взрывов Дикого. Однажды актриса, в тот день неважно репетировавшая баронессу Штраль, никак не могла уловить замечаний Дикого. Алексей Денисович спросил:

– Что сегодня с вами?

– Я очень волнуюсь, Алексей Денисович, – ответила Штраль.

Дикий буквально хватил кулаком по столу, за которым сидел, и заорал:

– Не сметь этого говорить! Как вам не стыдно! Она, видите ли, волнуется! А я, когда выхожу на сцену Малого театра, я, думаете, не волнуюсь? Волнение входит в нашу профессию. Мы должны владеть им, скрывать его и никому об этом не говорить. Никакое волнение не оправдывает плохую игру актера. Волнуешься, не можешь играть – прочь со сцены! Не актер!

Еще задолго до этого, когда я был в Театре Революции, я спросил однажды замечательного актера Михаила Федоровича Астангова:

– Вы очень волнуетесь на сцене?

Астангов ответил:

– Да. А на премьере все мое усилие направлено на то, чтобы зритель не видел, как у меня дрожат колени.

Разбирали образ Арбенина. Дикий хорошо знал подобный тип и, уничтожая его, объяснял, какой это холодный и до глубины души уверенный в своем циническом отношении к жизни человек.

– Но, простите, – пропищала нервно какая-то актриса. – Арбенин – это крупная фигура. Это герой. Демонический, но герой.

В ее воображении, верно, был не Арбенин, а те герои-любовники, которых она видела на сцене в этой роли; может быть, даже знаменитый Юрий Михайлович Юрьев.

Мне очень нравилось решение образа Арбенина Диким, и, набравшись храбрости, я стал на защиту такой трактовки, говоря, что Арбенин – это хищник: волк, леопард, тигр.

– Почему же нам не любоваться тигром? – спросила актриса. – Не предлагаете ли вы нам любоваться коровой?

Дикий в голос захохотал и крикнул прямо-таки убийственную фразу:

– А всего глупее, когда корова восхищается тигром!

После чего в репетиции был объявлен перерыв.

Трактовка Диким пьесы «Маскарад», на мой взгляд, уникальна. Он хотел ставить пьесу без последнего акта. Алексей Денисович уверял, что четвертый акт Лермонтовым дописан поневоле, под давлением цензуры, требовавшей наказания порока (ох эта многовековая цензура, требующая, чтобы пьеса непременно напоминала валериановые капли!). Он объяснял, почему и каким образом пьеса оканчивалась в третьем акте.

Когда Арбенин требует у Нины, уже им отравленной, признания в ее виновности, – он совершенно в ней уверен, так как за всю свою жизнь встречал только порок и другого, по его неколебимому убеждению, и быть не может в этом мире. Он уверен, что Нина кому-то подарила браслет, как дарили другие женщины, которых он знавал. Нина сказала, что где-то обронила браслет, возможно, в карете. И когда Арбенин приказывает слуге обыскать карету, то говорит он, по замыслу Дикого, спокойно и даже иронично, зная, что браслета там, конечно же, нет. Слуга, вернувшись, подтверждает его догадку, и Арбенин только улыбается. Знает он все эти нехитрые, даже глупые женские уловки! Так вот, когда Арбенин перед смертью Нины требует от нее признания в ее виновности, а Нина отвечает, что чиста перед мужем, Арбенина охватывает беспокойное волнение. Он в ужасе. В ужасе оттого, что все его, говоря нашим языком, мировоззрение может быть ошибочным, что существуют на свете чистота, верность и добро, счастье и свет, которых он не знавал никогда. И он криком требует признания Нины. Оно нужно ему теперь уже как доказательство правильности его взглядов на жизнь. Скажи Нина: «Да, я виновата» – и мир снова приобрел бы ту гармонию, в которую Арбенин верил, в которой существовал. Но Нина отвечает: «Я все ж невинна перед Богом». И умирает. Арбенин понимает: жена сказала правду. Но эта правда оказалась для него страшнее любой лжи. И он кричит свою последнюю реплику третьего акта – всего одно слово: «Ложь!» Это слово Дикий относил не к Нине, а ко всей арбенинской концепции жизни, которая была ложью. И здесь, именно здесь, не вытерпев ошеломляющей ошибки, Арбенин сходит с ума.