Коллекционер сердец - Джойс Оутс

И пенис пока не был в эрекции, что тоже было совсем несвойственно Дугласу.

Дуглас, в свою очередь, смотрел на нее – с изумлением? предвкушением? страхом? желанием?… – Она никак не могла понять. Стеснительная, словно девушка, Вирджиния сделала слабую попытку прикрыть груди, сохранившие приятную полноту и упругость, и живот с крошечным шрамом, слегка загнутым вверх и напоминавшим вопросительный знак.

– Ты… ты так прекрасна! – Это восклицание вырвалось из уст Дугласа, точно всхлип, и, похоже, было совершенно искренним.

На экране евангелист по имени преподобный Стил громко читал проповедь об Иисусе Христе и Боге Всемогущем.

Вирджиния начала медленно стягивать желтое покрывало, опасаясь того, что может увидеть. И да, увидела! О ужас, какая мерзость и унижение!

– Да здесь белье не меняли бог знает с каких пор!

Дуглас подошел, взглянул, поморщился. И пробормотал примирительно:

– Что ж, Джинни. Полагаю, у нас нет выбора.

Да. Она это понимала.

И однако же… «Неужели нельзя хотя бы штору опустить?» Комната была освещена ярко, как операционная. Но окно голое, открыто, возможно даже, без стекла, просто зияющая в стене дыра, а за ней, на улице – жаркое марево. Где город Майами? Снесен, улетучился, стерт с лица земли? Но если Майами исчез, как она вернется к прежней жизни? Куда прикажете ей возвращаться?

Любовник, будто читая ее мысли, спросил тихим встревоженным голосом:

– Зачем мы здесь, Джинни? Ты знаешь?

– Нет! Не знаю, я не знаю!

В этот момент горничная высунулась из ванной и что-то выкрикнула, предостерегающе и насмешливо, на дикой смеси испанского и английского. Дуглас снова поморщился и жестом попросил Джинни лечь в постель.

– Она говорит: «Делать это правильно, на этот раз».

– Что?

– «Делать это правильно. На этот раз».

Если прежде, лежа в постели с Дугласом, она впадала в восторженно чувственное, экстатическое состояние, словно погружалась в теплые темные воды блаженного сна или забвения, то теперь ничего подобного не испытывала. Попыталась крепко закрыть глаза – не помогло, ибо безжалостное солнце проникало сквозь веки. Пыталась опустить лицо на плечо Дугласа – тоже никакого толку, кожа его была скользкой и липкой от пота. Вирджинии захотелось плакать.

– Как можно заниматься любовью в таких условиях! Лихорадка на губе ныла и пульсировала от боли, точно ее укусила пчела.

Дуглас, игриво поглаживающий ее по волосам, казалось, не слышал этого жалобного возгласа. И когда заговорил, в голосе его звучала надежда человека, во что бы то ни стало вознамерившегося объяснить необъяснимое, – манера эта свойственна людям, привыкшим прятаться за словами.

– Может, как тогда… в тот раз… ну, в тот самый первый наш раз в Майами-Бич? Ну, когда мы только стали любовниками, Джинни? – Внезапно он умолк, как если бы память подвела его, и Вирджинии пришлось подтолкнуть его в бок, чтобы продолжил, и он добавил мрачно: – Мы так тогда завелись, даже сами не ожидали. Моя жена и дочь Дженни, твой муж и дети. Мы были так эгоистичны, бездумны…

Не успела Вирджиния ответить, даже сообразить, согласна ли она с этим его утверждением или нет, как в дверь ванной раздался громкий стук: горничная снова вмешалась, разразилась целым потоком неистовых фраз. Вирджиния замерла в объятиях любовника, оба они, голые, беззащитные, улавливали в этом потоке лишь отдельные слова.

К счастью, Дуглас немного понимал по-испански и смущенно прошептал на ухо Вирджинии:

– Это она была тогда горничной в этом номере. И говорит, мы забыли оставить ей чаевые.

Вирджиния изумленно распахнула глаза.

– Что? Что такое? Так дело только в этом?

И истерически расхохоталась. Ею овладело странное лихорадочное состояние. Дуглас тоже рассмеялся, беспомощно и тихо. Раскаты смеха смешивались с экстатическими выкриками и стонами с экрана телевизора, где преподобный Стил пламенно заклинал аудиторию в студии сдаться на милость Спасителя.

– Так вот в чем дело? В чаевых?…

Как обжигающе горяча, как жарка их кожа! Твердо вознамерившись не морщиться, не кричать и не плакать от боли и отвращения, Вирджиния помогла любовнику взгромоздиться на нее, потом попыталась вставить его полузатвердевший член в себя. О, если бы только он замолчал, перестал бормотать это жалкое «Прости! прости!». До чего не романтично! Когда тела их соприкоснулись, слиплись, когда он распростерся на ней, у Вирджинии возникло ощущение, будто в кожу ей впились сотни крохотных кусачих муравьев.

Горничная отвернула краны в ванной до отказа, несколько раз спустила воду в унитазе. Ни с чем не желает считаться!

Вирджиния прорыдала:

– Это совсем не романтично!

Однако они с Дугласом мрачно продолжали свое дело, ибо здесь, в «Парадизо», пути назад не существовало.

Любовные утехи после стольких лет перерыва – занятие, как правило, неблагодарное. Слепую страсть заменяет расчет. И еще во всем этом присутствовал некий клинический привкус, поскольку Дуглас сильно располнел в талии и отрастил брюшко, а Вирджиния, обезвоженная жаром, казалась тоньше, чем была все пять лет их знакомства. Она плотно сомкнула веки и пыталась представить, как все было тогда, в той, другой жизни. В жизни, из которой она шагнула в «Парадизо». Или она уже умерла? Поражена громом, заживо сварилась в бурлящем океане солнца? Над головой кружили приторно ароматные цветки бугенвилии. А может, в больнице? Весь этот яркий свет, дрожь, лихорадка… Нет, нет, прекрати, ради Бога! Это совсем не романтично!

А бедному Дугласу требовалась ее помощь, он что-то жалобно и умоляюще нашептывал ей на ухо, и, вздохнув, Вирджиния принялась ласкать его бедный вялый член, вспоминая, как некогда восхищалась им, просто благоговела. Как давным-давно, когда «Парадизо» был еще роскошным дорогим отелем с видом на Атлантический океан, они занимались любовью бурно, страстно, самозабвенно… и не один, а несколько раз подряд. А после, ослепленные любовью и силой эротического потрясения, еще долго не хотели выходить из номера и предавались почти супружеским играм и ласкам. Дуглас крепко хватал Вирджинию за плечи и восклицал: «Ничего мне больше в жизни не надо!» А она смеялась, словно то было невесть какое экстравагантное заявление. Почему же теперь она не испытывает тех же чувств?

– О Господи!…

Вирджиния открыла глаза и поняла, чему так изумился Дуглас, – у обоих на груди красовались крупные волдыри! Вирджиния надавила пальцем на один, над левым соском Дугласа, из волдыря вытекла водянистая жидкость.

– Ах, извини! Больно?

Дуглас скроил стоическую гримасу. Лицо его блестело от пота.

– Да нет. Не очень.

Вконец потерявшая терпение горничная принялась пылесосить комнату, рев просто оглушил их. «Как это грубо и невежливо!» В других обстоятельствах Вирджиния непременно пожаловалась бы администратору. Хорошо хоть рев проклятой машины немного заглушал евангелист.

Вирджиния продолжила игриво массировать Дугласа, применив всю свою сноровку, обольстительность и кокетство – что делать, начатое требовалось довести до конца. Она решила не беспокоиться о волдырях и принялась крепко целовать своего любовника в губы.

– Любовь моя! Да! Да!…

У Дугласа сразу возникла эрекция, и он осторожно, как человек, старающийся не расплескать воду в полном до краев стакане, вошел в нее, туда, где было сухо, жарко и все горело, но тем не менее она ждала его, была готова.

– О да! да!

Никому не ведомо, сколько они трудились, точно утопающие пловцы, под рев пылесоса и выкрики евангелиста, шаткая кровать еле выдержала, но, к счастью, не развалилась под ними. Вирджиния, широко раскрыв глаза, смотрела мимо искаженного мукой лица любовника, с которого, точно слезы, катились крупные капли пота. Ей казалось, потолок поднимается все выше и выше… плывет куда-то. Так завелись. Кто бы мог знать. Эгоистичны, бездумны. Неужто так все и было? Неужто их настолько влекло друг к другу, что все остальное в сравнении с этим меркло? Несчастная жена Дугласа, ее постоянное пьянство, зависимость от врачей; его хорошенькая дочь, вдруг бросившая колледж, променявшая его на жизнь в сельской коммуне в Калифорнии, где пожинала один лишь урожай – марихуану. Муж Вирджинии понятия не имел, что она была неверна ему на протяжении нескольких лет, причем с одним из самых близких друзей, с Дугласом, которому он всецело доверял. Однако незадолго до его смерти (причем какой легкой смерти – он скончался прямо на поле для гольфа, взяв дьявольски сложную лунку, к зависти и восхищению своих компаньонов) он вдруг назвал ее «неразборчивой в связях женщиной». Как это несправедливо! Ведь у Вирджинии за всю жизнь было всего несколько любовников. И Дуглас, разумеется, самый милый из всех, самый добрый, и, разумеется, Вирджиния любила его больше всех.

Кровать так бешено сотрясалась, что Вирджиния перестала понимать: или это Дуглас вконец разошелся, или несносная горничная тычет в нее пылесосом. Нет, это просто невыносимо! Возможно, когда все закончится, она все-таки на нее пожалуется.