После апокалипсиса - Вячеслав Рыбаков

— Ты — наш бард, — льстиво сказал Балор, — наше гнездо прославилось благодаря тебе.

Он положил руку Фоме на плечо и притянул его к себе. Фома стряхнул с плеча чужую зеленую руку и встал.

— Не хочешь поиграть со мной, бард? — Балор улыбнулся широко и доброжелательно. — Ну-ну, не сердись. Для меня тут нет обиды — бард принадлежит сам себе.

Фома встал. Повсюду — на тростниковых настилах, на досках, уложенных поверх высоких свай, — веселились кэлпи. Веревочные лестницы колыхались на легком ветру, к ним для красоты были привязаны зеленые ленточки. Всюду были кэлпи, они шумели, пили из серебряных и деревянных резных кубков, жарили на раскаленных камнях, на потайных костерках водяных змей, сидели на тростниковых циновках, на перекладинах в развилках деревьев, на зеленой траве… Некоторые сидели парами, тесно сплетя руки. От таких Фома отворачивался, делая вид, что смотрит в другую сторону.

Ни одной женщины, подумал он, ни одного ребенка.

Наверное, они прячут их в недоступных густых плавнях — километры и километры зелени и воды, то, что с самолета кажется сушей, а на самом деле трясина, зыбкое месиво, обманчиво прикрытое сверху плавучими островками, ряской, тиной…

А где прячется она?

Где-то совсем рядом, думал он, совсем рядом.

Иначе откуда бы эта мелодия у него в голове, откуда этот зов, эта тоска по недостижимому…

Он шел на этот зов меж спящими, меж сплетенными телами. Вдруг настала ночь, совершенная, тихая, звездная ночь. Звезды отражались в воде, он никогда не думал, что от звезд на темной воде могут быть дорожки…

Там, за деревьями, если пройти чуть вглубь и влево, если свернуть на эту тропу…

Тропа по обе стороны поросла бледными колокольчиками-тройчатками, словно самосветящимися бледным светом, а в конце пути была поляна, окруженная густыми зарослями ивняка, и в самом сердце этой поляны стояла она.

Он подошел к ней, схватил за руки…

Она тоже светилась, словно эти цветы-тройчатки, словно прекрасный опалесцирующий сосуд, словно мраморная статуя, погруженная в толщу зеленой, пронизанной солнцем воды.

— Откуда ты взялась? — спросил он.

Ни одна лодка не подойдет к лагерю кэлпи бесшумно, ни один пришелец не останется незамеченным… И все-таки вот она, стоит тут, перед ним, стоит и светится…

— Я умею открывать тропы, — сказала она.

— Открывать тропы?

— Да. — Она улыбнулась и приложила прохладную руку к его щеке. — Помнишь, тогда в вашем парке, на насыпи? Тропу можно открыть в любом месте, лишь бы на другом ее конце были деревья.

— Это ваша кэлпийская магия? — спросил он шепотом.

— Да, — кивнула она, — это наша фоморская магия. Ты избегаешь называть нас нашим тайным именем? Но у тебя у самого наше имя, маленький бард.

— Это случайность.

— Да, — согласилась она, — это случайность.

Колокольчики-тройчатки пахли так, что у него перед глазами плавали белые точки. Потом он понял, что это золотоглазки, они окружили его, их прозрачные бледные крылышки трепетали у его век.

— Они всегда приходят, когда приходишь ты?

— Нет, — сказала она, — они всегда приходят, когда приходишь ты. Ты пел моим людям, я знаю.

— Да, — согласился он, — я спел им четыре раза. Один раз — песню битвы, другой раз — песню смерти, третий раз — песню хитрости и четвертый раз — песню славы.

— Как ты вырос, маленький Фома!

Он молчал. Личинка вертячки, думал он, зов, который нельзя преодолеть…

— Мне не следовало приходить сюда, — сказала она, — но я пришла. Что ты со мной делаешь, маленький Фома?

— Зачем я тебе? — сказал он хрипло. — У тебя есть твои воины.

— У меня есть мой бард… Наконец-то у меня есть мой бард. Я выбрала тебя и не ошиблась.

Она прильнула к нему, руки ее были точно две серебристые рыбки, они скользили по его телу, это было щекотно и сладко…

Он отстранил ее, и ее руки в удивлении метнулись прочь.

— Сегодня я помогал воевать со своим народом. А человек из моего народа пытался убить меня.

— Это значит, ты становишься взрослым.

Я взрослый, подумал он и обнял ее. И она прошептала ему в ухо теплым дыханием:

— Ах, что ты со мной делаешь!

Он целовал ее волосы, они были теплыми и пахли мокрой лесной зеленью и белыми цветами, целовал ее маленькие уши, нежные, словно перламутровые раковины, целовал ее глаза, прикрытые бледными веками с синеватыми прожилками.

Руки ее заплелись у него на шее…

«Если я не скажу ей сейчас, когда я смогу это сказать? — подумал он в тоске. — Кому? Элата бы меня не понял. Ингкел бы презрительно скривился. Балор бы рассмеялся. Ни мертвым, ни живым… никому… только ей».

Он отстранился, по-прежнему удерживая ее руки, чтобы она не убежала далеко.

— Я бард, — говорил он, — я должен петь. Но сегодня я спел твоим, и погибли мои. Наверняка погибли… А кэлпи…

— Фоморы, — поправила она и сдула прядку, упавшую на лицо.

— Твои фоморы сидят и пьют и веселятся, но их всех убьют… Им не выстоять против людей.

— Обними меня крепче, маленький бард, — прошептала она, — обними меня!

— Четыре песни я спел… у меня осталась только одна… только одна песня. Я больше не хочу петь о войне. Я хочу петь о любви.

— Я тоже не хочу говорить о войне. Я тоже хочу говорить о любви!

— Я хочу понять… Почему вы всегда воюете? Почему ненавидите нас?

— Но я люблю вас, — сказала она.

Он чуть не выпустил ее из рук.

— Что?

— Я люблю вас. Вы люди. Вы прекрасны. Ты прекрасен, маленький Фома, мой бард.

— Но твои воины…

— Мои воины не могут не воевать. Это их суть. Это их честь.

Она повернула к Фоме прекрасное бледное лицо.

— Когда фоморов много, они воюют друг с другом. Когда их мало — с людьми.

— Нас тоже мало, — сказал он, — и кэлпи мало. Мы нужны друг другу. Вместе легче выжить. А мир жесток.

— Мы нужны друг другу, — согласилась она, — иначе с кем мои воины будут воевать.

— Я сложу песню, — сказал он, — песню о любви. Я бард, я сумею прекратить войну. Я перевертыш, я человек и кэлпи, я все сразу, я сумею так, как никто до меня.

Где-то за его спиной раздался всплеск. Ондатра нырнула, оставив на лунной дорожке темную прореху.

— Ты бард, — согласилась она, — ты мой бард. И мой любимый. Идем, идем со мной!

Она потянула его за руку.

— Ты появляешься и исчезаешь, — пробормотал он, — где ты находишься, когда тебя нет?

Она рассмеялась.

— Везде и нигде, как сейчас. Пойдем! Я скажу тебе тайну, страшную тайну…

— О чем ты?

Она прижалась к нему тесно-тесно, обхватила его руками и прошептала, щекоча ему ухо:

— Королева скоро умрет!

— Королева умрет? — переспросил он растерянно. — Почему?..

«Ты бард. Ты пил молоко королевы…»

— Она уже очень старая. Очень старая. Это ее последние подданные. Это не важно.

— Что не важно?

— Все. Все это. Пойдем, пойдем со мной. Ты сам увидишь…

Она вновь потянула его, белые пальцы едва смыкались на его запястье, запястье было широкое, а ее пальцы — крохотные и нежные, как у ребенка.

— Где ваши женщины? — зачем-то спросил он.

— Какие женщины? — Она подняла тонкие брови. — Погоди, что это?

— Где? — насторожился он, потому что она задрожала и вновь припала к нему.

— Там… далеко… уже ближе… такое страшное!

Он поднял голову.

Из-за горизонта катилась волна гула, волна рева, черно-багровая волна, она была точно прилив, грохочущий по Дельте, сметающий все на своем пути. Он поднял голову.

Страшные, грозные самолеты проплывали над ними, даже отсюда, снизу, они казались огромными, и брюхо у них было набито бомбами, точно рыба — икрой…

— Это с Суши, — сказал он. — Суша прислала самолеты. Суша не позволит, чтобы кэлпи нападали на нефтяные вышки. Никогда не позволит. Я знаю этих людей. Они не успокоятся, пока не истребят всех вас. Они будут разыскивать вас и убивать. И ставить ловушки. А я — единственный бард.

Она кивнула.

— Ты — единственный бард, — согласилась она, — мой бард. Ты сделал все, что мог. Все, что нужно. А значит, теперь я могу забрать тебя. Пойдем же. Мне страшно… Эти ваши страшные машины… Я заберу тебя в такое место, где их нет! Где тебя никто не найдет! У нас с тобой так мало времени!

Он покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Я бард.

— Ты храбрец, — она провела ладонью по его лицу, прощаясь, — ты мой бард, и ты храбрец. Когда устанешь воевать, просто садись в лодку… Бард знает путь к запретному острову, только бард и знает его. Садись в лодку, вспомни меня, вспомни нашу поляну… И ты придешь туда. Только поторопись, королева умирает.

Она взяла его за плечи маленькими ладонями, повернула и легонько подтолкнула в спину.

— Иди, — сказала она, — иди и помни: королева скоро умрет.