Сияние - Стивен Кинг

– А ты не передумал? В смысле – насчет снегохода?

Руки Джека внезапно сжались в тугие кулаки.

(Хватит ко мне приставать!)

– Я согласился, верно? Значит, так и будет. Теперь спи. День был длинный и тяжелый.

– Да еще какой, – согласилась она. Когда она повернулась поцеловать его в плечо, простыни зашелестели. – Я люблю тебя, Джек.

– И я тебя, – ответил он, но слова были просто движением губ. Кулаки так и не разжались, как будто руки заканчивались булыжниками. На лбу заметно пульсировала жила. Венди ни слова не сказала о том, что же им делать после того, как вечеринка окончится и они окажутся внизу. Ни единого слова. Только «Дэнни то», да «Дэнни се», да «Джек, как я боюсь!» Да, да, она боится, что в шкафу живет бука, да не один, боится качающихся теней – еще как боится. Но и в реальных причинах для боязни недостатка не было. Спустившись вниз, они объявятся в Сайдвиндере с шестьюдесятью долларами и в тех шмотках, что на себе. Даже без машины. Даже будь в Сайдвиндере ломбард (а его там нет), им нечего было бы заложить, кроме коротковолнового приемничка «Сони» и кольца Венди за девяносто долларов – обручального, с бриллиантом. Приемщик в ломбарде дал бы им двадцать долларов. Добрый приемщик. Работы он не найдет ни временной, ни сезонной – разве что расчищать подъездные дороги, по три доллара за вызов. Джек Торранс, тридцати лет, однажды опубликовавшийся в «Эсквайре» и лелеявший мечты (ему казалось, не столь уж беспочвенные) стать за следующие десять лет ведущим американским писателем, который со взятой в сайдвиндерском «Вестерн-Авто» лопатой на плече звонит в двери… эта картина вдруг встала у Джека перед глазами куда отчетливей, чем львы живой изгороди. Он еще крепче сжал кулаки, чувствуя, как ногти врезаются в ладони, оставляя таинственные кровоточащие следы-полумесяцы. Джон Торранс стоит в очереди, чтоб обменять свои шестьдесят долларов на продуктовые карточки; а вот он стоит в другой очереди в сайдвиндерской методистской церкви, чтобы получить на благотворительной раздаче что-нибудь из вещей и гнусные взгляды местных. Джек Торранс, который объясняет Элу, что им просто пришлось уехать – пришлось бросить «Оверлук» со всем содержимым на растерзание вандалам или ворам на снегоходах и выключить котел, потому что «видишь ли Эл, аттандэву, Эл, там живут приведения и они желают зла моему мальчику. Пока, Эл». Раздумья о главе четвертой – «Для Джека Торранса пришла весна». Что тогда? Когда – тогда? Джек полагал, что, может быть, им удалось бы добраться на фольксвагене до западного побережья. Достаточно поставить новый бензонасос. Пятьдесят миль к западу отсюда дорога идет все время под горку – черт побери, можно пустить «жука» чуть ли не нейтральным ходом и вдоль берега добраться до Юты. Вперед, в солнечную Калифорнию, край апельсинов и случайностей. Человек с репутацией настоящего алкоголика, избивающего ученика и гоняющегося за привидениями, несомненно, сумеет сам выписать себе путевку. Все, что угодно. Техник-смотритель – обслуживание автобусов «Грейхаунд». Автомотобизнес – прорезиненная униформа мойщика машин. Не исключено кулинарное искусство – мытье тарелок в столовой. Или более ответственный пост – например, заливать бензин. Такая работа даже стимулирует интеллект: посчитать сдачу, выписать кредитную квитанцию… «Могу дать вам двадцать пять часов в неделю за минимальную плату». В год, когда хлеб «Чудо» идет по шестьдесят центов за буханку, нелегко слушать такие песни.

С ладоней закапала кровь. Ни дать, ни взять стигматы. Да-да. Джек покрепче сжал кулаки, ожесточая себя болью. Жена спала рядом – почему бы ей не спать? Проблемы исчезли. Он согласился увезти их с Дэнни от противного бяки и проблем не стало. «Вот видишь, Эл, я подумал, что лучше всего будет…»

(убить ее.) Эта мысль, обнаженная, ничем неприкрашенная, поднялась ниоткуда. Страстное желание вышвырнуть ее, голую, недоумевающую, еще не проснувшуюся, из постели и душить – большие пальцы на дыхательном горле, остальные давят на позвонки; вцепиться в шею, как в зеленый побег молодой осинки; вздернуть голову Венди и с силой опустить на дощатый пол, еще, еще раз, со стуком и треском, кроша и круша. Танцуем джаз, детка. Встряхнись-повернись. Джек заставит ее получить по заслугам, свое лекарство Венди получит. До капельки. До последней горькой капли.

Джек смутно сознавал, что где-то за пределами его жаркого, лихорадочного внутреннего мирка слышен приглушенный шум. Он бросил взгляд через комнату – Дэнни снова воевал в постели, крутился, сминая простыни. Из глубины гортани несся стон – тихий, сдавленный звук. Какой-то кошмар? Лиловая, давно умершая женщина шаркает ему вдогонку по извилистым коридорам отеля? Джек отчего-то думал, что это не так. За Дэнни во сне гналось что-то другое. Пострашнее.

Горькую плотину эмоций прорвало. Он вылез из кровати и подошел к мальчику, чувствуя дурноту и стыд за себя. Надо было думать о Дэнни – не о Венди, не о себе. Только о Дэнни. Неважно, в какую форму Джек загнал факты

– в глубине души он знал, что Дэнни увезти необходимо. Он расправил простыни и закрыл мальчика пледом, лежавшим в изножье кровати. Дэнни уже опять успокоился. Джек дотронулся до лба спящего (что за чудовища беснуются прямо под костной перегородкой?) и нашел его теплым, но в меру. К тому же, мальчик снова мирно спал. Странно.

Он забрался обратно в постель и попытался уснуть. Безуспешно.

Как несправедливо, что дела приняли такой оборот – похоже, к ним подкралось невезение. Переехав сюда, они в конечном счете не сумели от него отделаться. К тому времени, как завтра днем они прибудут в Сайдвиндер, золотой шанс уже улетучится. Уйдет за синим замшевым ботинком, как имел обыкновение выражаться давний однокашник Джека, с которым он делил комнату. Подумать только, если они не уедут, если как-нибудь продержаться, все будет совсем иначе. Он, не одним, так другим способом, закончит пьесу. Приделает какую-нибудь концовку. Может быть, его неуверенность относительно героев придаст первоначальному варианту финала заманчивый оттенок неопределенности. Вполне вероятно, ему удастся на этом подзаработать. Но и без пьесы Эл отличным образом может убедить стовингтонский совет снова взять Джека на работу. Разумеется, целых три года ему придется оттрубить в качестве профессионала-преподавателя, но, если ему удастся воздерживаться от спиртного и не бросать творчество, то, вероятно, весь этот срок оставаться в Стовингтоне не придется. Конечно, раньше он за Стовингтон и гроша ломаного не дал бы, он чувствовал, что задыхается, что похоронен заживо. Но то была незрелая реакция. Более того

– как может человеку нравиться преподавать, если каждые два-три дня на первых трех уроках череп разрывает похмельная головная боль? Такого больше не будет. Джек был уверен, что сумеет куда лучше справиться со своими обязанностями.

Где-то на середине этой мысли все стало рассыпаться на кусочки и Джек уплыл в царство сна. Вслед ему колокольным звоном полетела последняя мысль:

«Похоже, здесь мне удастся обрести покой. Наконец-то. Если только мне позволят».

Когда Джек проснулся, он стоял в ванной комнате номера 217.

(Снова бродил во сне? – почему? – здесь нет радиопередатчика, который можно разбить.) В ванной горел свет, комната за спиной тонула во мраке. Длинная ванна на львиных лапах была затянута занавеской. Коврик для ног возле нее смялся и отсырел.

Ему стало страшно, но страх был призрачным, как во сне, и Джек догадался, что все это – не наяву. В «Оверлуке» призрачным казалось очень многое.

Он подошел к ванне, не желая лишить себя возможности ретироваться.

И откинул занавеску.

В ванне лежал совершенно голый Джордж Хэтфилд. Он покачивался на воде, словно ничего не весил, и в груди у него торчал нож. Сама вода окрасилась в ярко-розовый цвет. Глаза Джорджа были закрыты. Вяло плавающий член напоминал водоросль.

Джек услышал собственный голос:

– Джордж…

При этих словах Джордж медленно раскрыл глаза. Серебряные. В них не было ничего человеческого. Белые, как рыбье брюшко, руки Джорджа нащупали края ванны, он подтянулся и сел. Воткнутый точно между сосками нож торчал в груди. Края раны уже стянулись.

– Ты переставил таймер вперед, – сказал Джордж с серебряными глазами.

– Нет, Джордж, нет. Я…

– Я не заикаюсь.

Теперь Джордж поднялся на ноги, по-прежнему не сводя с Джека серебряных нечеловеческих глаз, а его рот растянула мертвая улыбка-гримаса. Он перекинул через фарфоровый бортик ванны ногу. Белая, сморщенная ступня оказалась на коврике.

– Сперва ты пытался переехать меня, когда я катался на велосипеде, а потом перевел вперед таймер, а потом пытался насмерть заколоть меня, но я ВСЕ РАВНО НЕ ЗАИКАЮСЬ, – Джордж шел к нему, вытянув руки со слегка скрюченными пальцами. От него пахло сыростью и плесенью, как от попавших под дождь листьев.

– Ради твоей же пользы, – выговорил Джек, пятясь. – Я перевел его вперед для твоей же пользы. Более того, я случайно знаю, что ты смошенничал с итоговым сочинением.