Болшевцы - Сборник Сборник

Накатников молчал. Он уже догадался, что совершил какую-то ошибку. Самолюбие его было уязвлено.

— Нет, Миша, — продолжал Сергей Петрович. — Старые привычки надо уничтожать созданием новых, таких вот, как любовь к порядку и оседлости, к чистой кровати, уютной комнате, к театру, к спорту… И самое главное — к источнику всего этого — к труду… Правильно ли я говорю, Накатников?

— Правильно! — подтвердил Смирнов. Накатников продолжал молчать.

— А когда правильно, то почему неважно, какие штаны приобретет себе Гага? Разве все равно, будет ли он ходить в опрятных крепких новых брюках или вот в этой рвани, в которой сидит сейчас?

Гага сконфуженно прикрыл ладонью большую дыру на штанине повыше колена.

— Разве это неважно, что многие из вас по утрам не моются, почти никто не чистит зубы, в спальнях беспорядок, что некоторые, вот вроде того же Чумы, щеголяющего в шутовском, постыдном, воровском цилиндре, предпочитают ходить чорт знает в чем и пропивать и прокуривать получки, вместо того чтобы по-человечески одеться, по-человечески обуться, сходить в Москве в хороший театр? Нет, друзья, это важно!.. Все это очень важно также и для вас, если вы действительно возмущены Чумой, действительно заботитесь о новичках…

Только теперь сообразил Накатников, в чем состояла его ошибка. Но сознаться в ней мешало самолюбие.

— Если я зубы вычищу, так Буржуй пить не пойдет?.. — сказал он с иронией.

— Вот именно! — хладнокровно ответил Богословский. — Если ты на своем примере покажешь, как жить культурно, если Буржуй вместе с тобой убедится, что в театре интересней, чем в притоне, что спать в чистой кровати здоровее, чем на заплеванном полу, что жить на верный трудовой заработок лучше, чем на шалые воровские деньги, — так он не пойдет воровать, не пойдет в притон! Не так ли, Накатников?

Накатников сдался. Да и что мог он возразить?

— Я не об этом, Сергей Петрович. Я ведь сам всегда… Только меня перебил Гага… А я больше скажу. Это безобразие, что некоторые не моются. Я предлагаю обязать контроль следить за этим. Я думаю…

— Предлагаю каждый вечер в спальнях проверять… И кто разводит грязь, зачитывать на общем собрании, чтобы все знали, — предложил Осминкин, опережая Накатникова.

— Предлагаю, чтобы у каждого была своя зубная щетка и свой порошок, — сказал Румянцев.

— Штрафовать на копейку… Кто плюнул на пол — копейку.

— Блатные песни поют.

— В карты играют!..

— Чтобы кузнецы, не вымывшись, в спальню не заходили!

— Тогда увидим, кто у нас грязь разводит!

Даже Малыш решился сказать что-то насчет увеличения числа шаек в бане.

Так дело Чумы послужило толчком к обсуждению всех вопросов быта. Так начался новый этап борьбы за чистоту, опрятность, за порядок в спальнях. Застрельщиками в этой борьбе стали сами воспитанники.

Чудесный мусор

Это время Накатников не любил и, может быть, даже и не умел думать долго и последовательно. Решения приходили к нему внезапно, как открытия. Начатое дело он продолжал уже из упрямства, из гордости, хотя бы даже и не верил в его пользу. Ему нравилось укрощать вещи и события, подчинять их себе, преодолевать косность. И делалось это главным образом не по убежденности, а по своенравию. «Я хочу», «Я не хочу» — эти формулы занимали большое место и в жизни и в работе Накатникова.

Он запомнил первую встречу с Погребинским у него в кабинете на Лубянке, когда Погребинский в разговоре о коммуне обмолвился словами:

«Учиться будешь — на рабфак пойдешь».

Слова эти застряли в мозгу парня по странному закону, заставляющему помнить всю жизнь события, которые как будто совсем не надо запоминать. Сознательного намерения учиться, приобретать знания или расширять свой опыт у него не было. Все свойства его характера и все его интересы находились в том неустойчивом состоянии, когда неумышленный толчок мог дать жизненно важное направление для всей его деятельности. Переговорив с Сергеем Петровичем, Накатников решил готовиться на рабфак. Нашелся и учитель. Подготовлять Накатникова охотно согласился руководитель оркестра Чегодаев.

Наконец счастливый день наступил.

В списке принятых Накатников прочел свою фамилию. В канцелярии вечно торопящийся зав бросил ему на ходу, что можно рассчитывать на стипендию и учиться на дневном отделении. Стипендия давала возможность посвящать учебе все время, но дневные занятия отрывали от коммуны совершенно.

Парень задумался.

С коммуной он уже сжился, принимал самое деятельное участие в ее жизни. Ни одно общее собрание не обходилось без бурных выступлений Накатникова. В конфликтной комиссии, заседаний которой Накатников никогда не пропускал, он был самым требовательным и нетерпимым. В коммуне он был нужным человеком, без которого было трудно обходиться и администрации и воспитанникам. С ним советовались о предстоящих мероприятиях, ребята выдвигали его всюду, где требовалась защита их интересов. Все это возвышало парня в собственных глазах. Он жил в коммуне с тем бодрым, приподнятым настроением, какое бывает у людей, нашедших в работе свое место.

Оторваться от коммуны, погрузившись в учебу, Накатников не мог, поэтому от стипендии отказался. Днем он работал в обувной, а вечером ездил на рабфак. Ученье шло хорошо. Способности у парня были, знания легко укладывались в его мозгу. Но он остро реагировал на все, что происходило в коммуне, все значительное в ее жизни волновало и захватывало его.

И вот уже поздней осенью события сложились так, что Накатников едва не оказался вышибленным из колеи.

Болшевцы мечтали о станках, о таких сложных машинах, работа на которых давала бы практические знания и квалификацию. Вопросу о новом оборудовании, о механизации мастерских придавали исключительное значение и воспитатели. Коммуна ставила своей задачей выращивать не кустарей, а высококвалифицированных рабочих. Долгое время, однако, коммуне не удавалось достать мало-мальски сложных станков.

Так же, как и другие ребята, Накатников нетерпеливо ожидал того времени, когда в мастерских коммуны появятся хорошие станки.

И вот в середине ноября 1925 года было получено сообщение о том, что коммуне разрешено вывезти станковое оборудование из Люблинского деревообделочного завода. Известие взбудоражило всю коммуну. Маленькую бумажку с плотным, отпечатанным на машинке текстом читали по очереди, подносили к свету, словно сомневались — не поддельный ли это документ. Накатников разделял общую радость. Он уже представлял себе, как явится на деревообделочный завод, будет рассматривать оборудование, разбирать его, хлопотать, спешить, упаковывать… На другой день из Москвы пришел грузовой автомобиль с продуктами. Болшевцы сгрузили мешки и ящики. Спустя полчаса в кабину автомобиля рядом с шофером сел дядя Леня — инструктор столярной мастерской. Он зябко сжался, приподняв засаленный воротник плаща. В кузове разместились Бес-Налов, Воронов, Калдыба, Умнов и Румянцев. Накатников увидел их, когда грузовик уже тронулся.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});