Новоорлеанский блюз - Патрик Нит

Подойдя ближе, старший парень чуть склонил голову набок, словно, как показалось Джиму, примериваясь, как половчее полоснуть его по горлу. Его зубы были цвета спелой кукурузы, а один заплывший глаз был с бельмом.

— Ку-ку, Рокфеллер, — произнес парень неестественно писклявым голосом, который в другой ситуации мог бы и рассмешить. — Ты никак заблудился? И ты, наверное, хочешь, чтобы кто-нибудь из негров помог тебе выбраться отсюда в центр?

— Простите? — не понял Джим.

Парень, причмокнув губами, покачал головой, а его приятели загоготали:

— Да скажи ты ему, Твит. Скажи же ему все, Твити.

— Послушай, козел, ты что, немец? — спросил парень.

— Англичанин.

— Англичанин? Тогда мне придется обложить налогом твою ароматную задницу. Ты, братец, сейчас в Саут-Сайде, а здесь задаром не играют. Ты понял меня? Так что давай предъявляй лопатник, пока я не разрисовал твой козлиный мордофон. Ты понял меня?

Парень выразительно похлопал по карману своей куртки и, подняв брови, уставился на Джима здоровым глазом.

— Я тебя понял, — кивнул Джим, хотя не понял ничего из того, что сказал парень. Он заметил, что Сильвия стоит рядом с ним, и, сделав шаг вперед, встал впереди нее — только бы она не вмешалась.

— А ты на что зыришь, сучара? — спросил парень; его приятели радостно заржали:

— Затраханная старая Пам Грир. Ну-ка вынь изо рта челюсти, да пососи у нас!

Джим посмотрел на Сильвию. Глаза ее горели, но лицо было непроницаемо. Он понимал только то, что попал в опасную ситуацию, но не знал, как себя вести.

— Тебя мать научила так разговаривать? — спросила Сильвия, в упор глядя на парня, которого приятели называли Твит, и тот на мгновение смутился.

— Ты тоже англичанка? Вот блин! Английская негритоска. И ты, сука, решила, что это дает тебе право говорить о моей маме? — оправившись от смущения, прежним тоном заговорил вожак.

— Если я сука, то и твоя мать сука.

— Заткнись! — заорал парень. Его писклявый голос, казалось, повысился на октаву. Он снова похлопал по карману, и тут Джим наконец-то понял, что означает этот жест. Но Сильвия не собиралась молчать:

— А что у тебя за хрень с голосом? Твоя мамаша, должно быть, и вправду жалкая сучка, раз родила такого щенка с пенисом как огрызок карандаша!

Вожак, моргнув своим бельмастым глазом, резким движением вытащил из кармана пистолет. Тяжелый «Орел пустыни»[97] с хромированной рукояткой и вороненым стволом. Заученным жестом киногероев он направил пистолет на Сильвию.

— Черт побери! — вырвалась у Джима; Сильвия не проронила ни слова.

— А как насчет того, бабуля, чтобы как следует потрахаться? — осклабился парень.

— Я, наверное, ослышалась, или ты вправду собираешься трахаться со мной?

— Еще не решил как. Может, я прострелю тебе башку и оттрахаю тебя в дырку от пули.

— Лучше не придумаешь, — с презрительной усмешкой ответила Сильвия. — Вот только твой дохлый член и этом отверстии будет болтаться, как палка в ведре.

Джим наблюдал эту словесную перепалку со смешанным чувством страха и неверия в реальность происходящего. Ему казалось, что он смотрит фильм, в котором главный герой (конечно же, он сам) вот-вот расстанется с жизнью, а конец досказанной до половины истории, ради которой он все это затеял, где-то совсем рядом. Внезапно он пожалел, что обладает даром предчувствия. А кроме того, и это было более существенным, он вдруг понял, что видит Сильвию в совершенно ином свете. Конечно, она рассказывала ему о том, как занималась проституцией на лондонских улицах. Слушая эти рассказы, он только смеялся и качал головой — ведь эти рассказы совершенно не вязались с обликом этой элегантной спокойной дамы. А теперь она как бы доказывает ему, что все рассказанные ею истории правдивы; доказывает это без страха и с бездумной удалью. Сейчас она словно догола раздевалась перед Джимом, пробуждая в его сознании постыдную мысль о том, что она, возможно, и есть самая настоящая проститутка, и ничего больше.

— Послушай… — начал Джим и, вынув из кармана бумажник, стал отбирать мелкие долларовые купюры.

Но Твит был не в настроении вести переговоры или слушать.

— Ты думаешь, дерьмо, мне нужна твоя мелочь? Как тебе понравится, если я всажу пулю в твою суку, ну так как, понравится?

Джим не сводил взгляда с пальца Твита, лежащего на курке. Парень, казалось, сделает это без малейших колебаний. Он выглядел абсолютно спокойным и, несомненно, делал такое и раньше. Джим посмотрел на Сильвию, словно спрашивая ее, как быть, но она, не замечая его взгляда, пристально смотрела перед собой, и только легкое подрагивание подбородка и напряженные шейные мышцы выдавали ее волнение. Джим закрыл глаза.

И в тот же самый момент раздался визг тормозов и скрежет шин по асфальту. Джим мгновенно открыл глаза. Блестящий черный «лексус» въехал на тротуар и остановился рядом с ними. Окна автомобиля были тонированными, колесные диски сверкали, двигатель ревел, как мотор реактивного самолета на взлете. Громадный мужчина в черном костюме вылез с водительского сиденья. Черная кожа его бритого черепа сияла, словно полированное красное дерево, а кожа на толстой шее морщилась, как у мастифа. С шеи свешивалась толстая золотая цепь, на которой висело тяжелое золотое распятие размером не менее шести дюймов; шея выглядывала из белого воротника, похожего на собачий ошейник. Голос мужчины звучал словно ухающий бас в оркестре.

— Твит, ты соображаешь, что делаешь? — спросил мужчина.

Но Твит даже не посмотрел в его сторону.

— Это не ваше дело, пастор.

— Ты вытащил пистолет на пороге моей церкви и считаешь, что это не мое дело? Ты дурак, сын мой. И знай, что я всажу в тебя пулю прежде, чем сам ты выстрелишь в кого-либо. Да простит меня Бог.

Джим перевел взгляд с Твита на пастора, потом на Сильвию, потом на других подростков, стоявших вокруг. Их прежняя бравада улетучилась, и сейчас они стояли потупившись, не рискуя поднять глаза. Джим опять ощутил нереальность происходящего. Он за свои двадцать пять лет повидал немало странных вещей и ситуаций — в особенности в Африке, — но то, что происходило здесь и сейчас, было, несомненно, самым непостижимым.

Твит наконец обернулся и посмотрел на пастора. Дуло его пистолета все еще было нацелено на переносицу Сильвии.

— Пастор, она непочтительно отозвалась о моей матери, — сказал он.

Вожак шайки вдруг сделался меньше ростом, младше годами, спесь с него слетела, и он выглядел как мальчишка, пойманный с поличным за кражу в магазине.

Пастор рассмеялся, и смех его прозвучал гулко, словно грохот большого барабана.

— Послушай, я и сам не очень высокого мнения о твоей матери. Она просто укуренная замухрыга, и ты это знаешь не хуже меня. Что ты творишь и чего ради? Око за око? Но ведь гла́за лишили тебя не эти люди, Твит. Ты слышишь меня? Ты волен участвовать в разбойничьих делах вместе со своей шайкой. Это твои личные дела, и меня они не касаются. Но перед дверью моей церкви ты никого не смеешь и пальцем тронуть. Ты слышишь?

Пастор умолк, помахал в воздухе пальцами, похрустел суставами. Улыбнувшись, он провел большим пальцем под воротником.

— Господи! Ну и жара сегодня, — сказал он голосом, в котором слышались скука и усталость. — Да, чувствую, надо снять пиджак. А ты, Твит, знаешь, что бывает, когда я снимаю пиджак. Ведь ты же не хочешь, чтобы я снял пиджак, ведь так, сын мой?

Твит заморгал; его лицо с бельмастым глазом вдруг стало каким-то страдальческим. Он медленно опустил пистолет и надул губы. Улыбка на лице пастора стала шире, он шагнул прямо к вожаку; мальчишки, стоявшие за его спиной, попятились назад. Было видно, что они с радостью пустились бы наутек. Пастор осторожно взял «Орла пустыни» из руки Твита и покачал на громадной ладони, словно определяя на глаз вес пистолета.

— Хорошая вещь, — заключил он.

— Вы не можете отобрать у меня пистолет, пастор, — запротестовал Твит.

— Не могу? — Пастор широко улыбнулся, а затем улыбка стала еще шире; его щеки, казалось, вот-вот лопнут. Посмотрев на Джима, он удивленно поднял брови. — Не могу? — снова спросил он перед тем, как повернуться к Твиту. — Вот что я скажу тебе, сын мой. Ты получишь назад свою собственность после субботней службы.

— Пастор! Я…

— Ровно в десять тридцать. И не опаздывай.

— Но…

Пастор широко зевнул.

— Ну и жара, я весь мокрый и липкий. Думаю, тебе лучше всего унести свою черную задницу отсюда, и как можно скорее, пока я не снял пиджак. Ты слышишь? Сейчас же.

Твит в знак согласия опустил голову, а пастор, протянув ему свою громадную ладонь, предложил:

— Дай мне руку, мой младший брат.

Твит неохотно протянул руку для примирительного рукопожатия.