Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А там уже другие тетки и место другое — маленькая бухточка с песчаным пляжем в окружении диких скал. Одна тетка стоит по колено в воде и подрывает песчаное дно обыкновенной лопатой, а другая ходит за ней с сачком и на ощупь собирает во взбаламученной воде поднятых со дна моллюсков — рыбы нет, и крабы встречаются все реже, а кормиться как-то надо…
Неожиданно красивая, очень изящная бетонная стела, торчащая прямо из дикого бурьяна на обочине разбитой дороги. На стеле — щит с выложенной бронзовыми буквами надписью по-русски: «Передача островов Японии — жест доброй воли». Еще одна стела, но надпись на сей раз короче: «Спасибо за острова!». Краткость — сестра таланта…
А вот кадры поинтереснее. Черный траулер с ярко-оранжевой палубной надстройкой и ватерлинией, окрашенной в такой же вызывающий цвет, поднимает до отказа набитый рыбой трал. С трала, сверкая миллиардами бриллиантовых брызг, стекает вода, тонны спрессованной в один округлый ком рыбы блестят, как живое серебро, на палубе траулера — низкорослые люди в кричаще-желтых резиновых дождевиках. На оранжевой переборке — черная вязь иероглифов. «Это „Коньэй-мару“, — сказал Илариону местный рыбак по имени Санек, которого Забродов за литр водки нанял на целый день вместе с его моторкой. — Главная сука в здешних краях. Делают, что хотят, и нет на них никакой управы. Наши пограничники их день и ночь пасут, да только ни хрена не выходит: кишка, блин, тонка.» У японского траулера — стремительные струящиеся обводы; и даже мачта поставлена с легким наклоном назад. Это воплощение скорости, и у Кривоносова с его сторожевиком, судя по всему, действительно нет ни единого шанса угнаться за «главной сукой» здешней акватории «Коньэй-мару». Иларион фотографировал траулер с приличного расстояния телескопическим объективом. Подходить ближе Санек отказался наотрез. «Утопят на хрен, — сказал он, — и ни одна падла не спросит, куда это мы с тобой подевались. Утопли и утопли мало ли что в море случается..» — Забродов не стал настаивать, потому что сразу же вспомнил о судьбе Славы Горбанева, который совсем недавно утонул где-то в этих водах при весьма схожих обстоятельствах.
На следующей фотографии — сам Санек на корме своего дощатого корыта. Лет Саньку около тридцати пяти, но на вид ему все пятьдесят, а то и пятьдесят пять. Худая морщинистая физиономия со впалыми щеками, дубленая кожа кирпичного цвета, редкие пряди седеющих волос, торчащие во все стороны из-под вязаной шерстяной шапочки. Улыбка Санька напоминает ограду палисадника после большой драки возле сельского клуба: на пять погонных метров забора — одна штакетина. Оставшиеся штакетины, то бишь зубы, в количестве четырех штук выставлены напоказ и желты от никотина. Санек с двенадцати лет курит «Беломор» и охотно объясняет всякому, у кого хватает терпения дослушать его лекцию до конца, что папиросы приносят организму гораздо меньше вреда, чем сигареты: дескать, проходя через длинный картонный мундштук, дым успевает остыть и потерять большинство своих вредоносных качеств. Где он это вычитал, остается загадкой, поскольку последней прочитанной Саньком книгой был отрывной календарь за 1986 год. У Санька трое детей от пяти до четырнадцати лет и больная туберкулезом жена. Настроен он при этом вполне философски: японцы — тоже люди, и рыба им нужна не меньше, чем нам. С рыбой у Санька отношения особые: он браконьер, как и подавляющее большинство аборигенов. Но вот беда: в незапамятные времена Санек чем-то не потрафил участковому Слепакову, и с тех пор старлей Коля штрафует его чуть ли не каждую неделю, а недавно грозился конфисковать лодку.
Иларион покосился на Слепакова. Старлей смотрел на него преданными, собачьими глазами. Он даже слегка подался вперед, всем своим видом выражая полнейшую готовность немедленно выполнить любое распоряжение «товарища полковника».
«Сука, — подумал Иларион. — Тварь позорная, дешевка трехкопеечная…» Желание говорить Слепакову теплые слова окончательно пропало.
Еще на одной фотографии был гусеничный вездеход, беспомощно уткнувшийся носом в глубокую, как противотанковый ров, рытвину. Сколько ни примеривался Забродов, сколько ни ломал голову, у него все время выходило, что загнать такую машину в столь очевидную могилу, находясь в трезвом уме, невозможно. Покатые борта вездехода были заметно побиты ржавчиной, стекла кабины отсутствовали, а сквозь траки гусениц проросла сорная трава.
Фотографий было еще много: местные пейзажи, поражающие первозданной красотой, виды тихо догнивающих, наполовину оставленных жителями разрушающихся поселков и пустующих рыбозаводов, какие-то люди, пьющие водку прямо из горлышка на покосившемся крыльце магазина, тесная бухта, забитая ржавеющими трупами катеров и траулеров, снова дикие, небывалой красоты пейзажи… Иларион отложил в сторонку два снимка. На обоих был господин Набуки крупным планом — сначала с удивленно приподнятыми бровями, а потом испуганный, перекошенный, зажмурившийся после ударившей прямо в глаза фотовспышки.
— Факс есть? — отрывисто спросил Иларион у Слепакова Он знал, что факсимильного аппарата в отделении милиции нет, но догадывался, где он может быть. Вернее, надеялся.
— Никак нет, — четко отрапортовал Слепаков. — Но я знаю, где есть В проявочной мастерской, я сам видел.
Иларион даже не кивнул. И так было ясно, что если в поселке и имеется факс, то стоять он должен в местном отделении «Набуки фильм».
— Ручку, — потребовал он, и Слепаков немедленно протянул ему шариковую ручку.
Иларион взял ручку и, сильно нажимая на стержень, написал поперек одной из фотографий: «Интересующий вас объект. Прибытие на Кунашир». Ниже он поставил дату и время, когда был сделан снимок, и размашисто расписался, постаравшись сделать это так, чтобы подпись не разобрал ни один графолог. После этого он бесцеремонно выдрал из украшавшего стол Слепакова прошлогоднего перекидного календаря первый попавшийся листок и записал на нем номер факса общественной приемной ФСБ.
— Вот, — сказал он, подвигая листок и фотографию господина Набуки поближе к Слепакову. — Немедленно отправьте снимок по факсу. Вот по этому номеру. В разговоры не вступать, на расспросы не отвечать, бумажку с номером уничтожить, номер забыть. Все ясно?
— Так точно! — молодцевато ответил Слепаков и повернулся к одному из своих сержантов. — Хрунов, дуй в мастерскую, к своему шурину, пускай передаст!
— А платить кто будет? — недовольно поинтересовался мордатый сержант по фамилии Хрунов.
— Поговори у меня, е-н-ть, — сказал старлей Коля. — Шурин твой мне должен, как земля колхозу. Если ему срок нужен, я это мигом организую, так и передай.
— Да ладно, — проворчал Хрунов и лениво цапнул со стола фотографию господина Набуки. — Чего ты сразу — срок, срок… Щас сделаем. Было бы из-за чего кипеж подымать!
То обстоятельство, что в мастерской «Набуки фильм» работал родственник одного из здешних ментов, показалось Илариону обнадеживающим. Честно говоря, о лучшем нельзя было и мечтать. Теперь оставалось только поплотнее перекусить и ждать развития событий: Забродов готов был спорить, что господин Набуки как-то проявит себя еще до того, как они с Кривоносовым выйдут в море.
— Мужики, — лениво сказал он, когда за сержантом Хруновым закрылась дверь, — как бы чего-нибудь пожрать? И вообще, не мешало бы все-таки по сто грамм за знакомство… А, Коля? Как в песне поется: наша служба и опасна, и трудна, а без водки на хрен она нужна…
…Через час из открытой форточки отделения милиции клубами валил табачный дым и раздавался нестройный хор мужских голосов, с большим чувством выводивших: «Ой, мороз, мороз…». А спустя еще полтора часа из дверей отделения, заметно качаясь и хватаясь за что попало в безуспешных попытках сохранить ускользающее равновесие, вывалился «товарищ полковник» Забродов и, немелодично напевая себе под нос, сложным зигзагом удалился в неизвестном направлении.
Больше его на Кунашире не видели.
* * *В шестнадцать часов тридцать две минуты в штаб-квартире «Набуки корпорейшн» началось нечто, со стороны напоминавшее тихую панику. Собственно, паникой была охвачена далеко не вся штаб-квартира, и даже не большая ее часть; паника царила исключительно в приемной господина Набуки, где два его секретаря — госпожа Окими и господин Томосава — пытались сдержать напор посетителя, которому, по их мнению, нечего было делать в кабинете босса, но который при этом упорно рвался туда, не обращая внимания на их уговоры. Вежливые доводы секретарей, взывавших к здравому смыслу, приличиям и субординации, вдребезги разбивались о железную решимость посетителя во что бы то ни стало прорваться в святая святых корпорации. Подобная неприличная настойчивость была делом неслыханным; тем более подобного поведения нельзя было ожидать от столь почтенного, воспитанного и в высшей степени осознающего разницу между собой и господином Набуки человека, каким являлся посетитель. Положение усугублялось тем обстоятельством, что господин Набуки заперся в кабинете на ключ и не велел себя беспокоить: ему требовалось время для каких-то размышлений — по всей видимости, очень важных, ибо ради них он отменил три деловых свидания.
- Последний аргумент закона - Андрей Воронин - Детектив
- Большая Суета - Ислам Иманалиевич Ханипаев - Детектив
- Спецназовец. Шальная пуля - Андрей Воронин - Детектив
- Звук убийства - Роберт Колби - Детектив
- Жди меня - Андрей Воронин - Детектив
- Тень каннибала - Андрей Воронин - Детектив
- Тест на прочность - Андрей Воронин - Детектив
- Тень каннибала - Андрей Воронин - Детектив
- Алкоголик - Андрей Воронин - Детектив
- Алкоголик - Андрей Воронин - Детектив