Зверь из бездны. Династия при смерти. Книги 1-4 - Александр Валентинович Амфитеатров

противны боги-планеты или боги-деканы, которых приводили в негодование идольские изображения созвездий, теперь могли с чистой совестью углубляться в эту небесную каббалу, толкуя ее, как мистический шифр, изобретенный Енохом или Авраамом. Как всякая средняя и примирительная теория, предложения Плотина вызвали острую ненависть партизанов крайних учений. Фирмик, астролог-правовер, клеймит Плотина, как врага Фортуны, т.е. звездной судьбы, и поучительно описывает страшную смерть, которой будто бы наказан был великий нео-платоник за свою кощунственную попытку разжаловать звезды из причин в знамения: тело его заживо разложилось гангреной, опало кусками, и, на собственных глазах своих, Плотин расползся в такое, что нельзя и сказать.

Преемник Плотинова авторитета, не менее знаменитый Порфирий, решительный сторонник свободной воли, всегда сохранял в вопросе об астрологии большую осторожность и некоторое недоверие.

— Наука, несомненно, превосходная, но недоступная человеку; она выше разума даже богов и гениев подлунного мира.

Однако бесконечное уважение к «Тимею» Платона помешало Порфирию разорвать связующую цепь между человеком и звездами и заставило его изъяснять, то есть оправдывать, целый ряд астрологических теорий — именно тех, которые наиболее противны здравому смыслу. По его толкованию, Платон примиряет фатализм «мудрецов египетских», то есть астрологов, со свободой воли, через то странное допущение, будто бы душа, перед воплощением, сама выбирает свой жребий. Там, на верху, в «Небесной стране», где она проводит свое первобытие, ей показывают всевозможные жребии, человеческие и животные, начертанные звездами, как на картине. Однажды выбрав, судьбу переменить уже нельзя: это и есть мифическая Атропос. Вот почему под одним знаком могут родиться мужчины, женщины, животные. Под одним знаком, но не в тот же момент. Получив свой жребий, души спускаются из высших сфер и ждут очереди войти в наш подлунный мир. Для этого надо, чтобы мировая громада, вращаясь, приняла астральное положение, указанное в их жребии. Вообразите себе — на Востоке, у мирового «гороскопа», толпу душ, алчущих воплощения, — перед узким проходом, последовательно открываемым и закрываемым движением великого зодиакального колеса, а в этом последнем столько проделанных отверстий, сколько в нем делений. Когда наступает должный момент, Справедливость, которую также называют Фортуной, выталкивает в очередную гороскопическую дыру очередную душу, скажем, хоть собаки, а, в следующий момент, в следующую дыру, проскакивает следующая душа, может быть, уже человека.

Буше Леклерк находит, что грандиозная фантазия Порфирия смешно напоминает длинный хвост статистов, ожидающих у входа в театр и смиренно представляющих контролеру Справедливости свою астрологическую контрамарку. Старый спор астрологов с физиологами, начинается ли звездное воздействие на человека в момент его зачатия (требование вторых) или только в момент рождения (взгляд большинства первых), Порфирий разрешает той комбинацией, что душа выбирает свой жребий по гороскопу зачатия и затем входит в зародыш, а гороскоп рождения, когда она начинает вторую жизнь, является лишь осуществлением и поверкой первого выбора.

Итак, первое и последнее слово астрологической доктрины нео-платоников, что звезды — «знамения» судьбы, а отнюдь не ее «агенты»; души свободны от повиновения механической необходимости и управляются только предначертанием, которое они сами себе определяют по свободному выбору. В таком толковании, астрология становится еще более непреложной, чем когда она почиталась наукой о причинах. Теперь это — наука чтения письмен Божиих, по правилам, почерпнутым из откровения. Астрологи обязаны нео- платоникам первым логическим истолкованием моментальности гороскопа: наиболее щекотливый пункт звездной науки, не приемлемый для здравого смысла общественного мнения. Они утвердили за астрологией принцип непогрешимости, что равносильно фатальности, и, таким образом, подняли ее из науки на степень религии. Фирмик Матери, вчера язычник, завтра христианин, сегодня называет астрологию именно религией, а астролога — священником, жрецом, sacerdos.

Ненависть его к Плотину — типический религиозный гнев правоверного фанатика против свободного мыслителя, который для него кощун и богохульник.

В этом своем значении астрология пытается заместить наличные действующие религии, частью их поглощая, частью их вытесняя, частью в них втираясь, частью гибко к ним приспособляясь и подделываясь. Ей легко было вместить в себя и ветхую мифологию, которой озвезделые божества и легенды покрывали наследуемый ею горизонт, либо жили в стихиях, и нео-платоническую демонологию, мириады гениев которой стали в ней агентами откровения, верховными толмачами божественной грамоты, посредниками между судьбами небесными и разумом подлунного мира. Солнечные же культы — ближайшая астрологии родня и прямой союзник.

— Зачем, о человек, — восклицает лже-Манефон, — приносишь ты бесполезные жертвы блаженным богам? Даже тени пользы нет в жертвах бессмертным, потому что ни один из них не властен изменить природный жребий человека. Воздавай почтение Хроносу, Аресу, Киферее, Зевсу, Менее и царю Гелиосу (т.е. планетам, Луне и Солнцу). Вот эти, в самом деле, владыки людей, и владыки всех текущих вод, и гроз, и ветров, и земли плодоносящей, и воздуха, непрестанно движимого.

Египтянин, солнечный жрец фивский, говорит здесь языком апостола новой веры, который многобожному веку должен был казаться атеистическим. Астрологи подобных вызовов никогда себе не позволяли. Напротив, Фирмик старается доказать, что астрология способствует почитанию богов, внушая человеку, что все его действия управляются божественными силами и душа его — младшая сестра божественных звезд, подателей и распределителей жизни. Манилий выразил ту же мысль тремя сильными стихами, которыми, восемнадцать веков спустя, Гете, на Брокене, высказал свой восторг от зрелища Гарца:

Кто усумнится вот здесь, что человек небу роден?

Кто бы мог небо назвать иначе, как даром от неба?

Кто бы мог бога открыть, если б сам не был частью богов?

С этой растяжимой формулой могли отлично ужиться все религиозные системы, не исключая монотеистических. Все, кроме христианства. А именно той победоносной части его, которая жила духом палестинского иудейства, чуждым эллинизма, александрийских и самаритянских влияний.

Первохристианство, смутно поднимаясь среди толков гностических и платонических, было далеко не чуждо астрономических влияний. Апокрифическая Книга Еноха, апостол Павел, Апокалипсис Иоаннов часто говорят языком астрономических воспоминаний, доказывающих, что авторы и сами были знакомы, хотя бы в общих чертах, с наукой звезд, и что обращали они речь свою к пастве, которой такой язык был совершенно ясен и привычен. В гностицизме, если исключить наиболее христианского из гностиков, сирийца Бардезана, который восставал против астрологического фатализма, наука звезд торжествует по всему фронту. Достаточно вспомнить 365 небес и великий царственный Абракас (анаграмма 365) Васи- лида, его Додекаду и Гебдомаду. Доктрина ператиков (peratel) или офитов была насквозь пропитана астрологическими теориями и потому именно так сложна и сбивчива, — от хитроумных стараний обратить традиционный звездный рисунок и сказание в иудейско-христианский символ. Числа и логическая связь звездной науки окружились в гностицизме бреднями откровений, упразднявших всякий здравый смысл невероятной