Дитя Ковчега - Лиз Дженсен

– Эй! Никто не видел человека-обезьяну? – орет Скрэби. И толпа вторит его крику.

Подхватив вздымающийся кокон своих юбок, Фиалка поднимается с кресла и несется в сторону дамской комнаты, словно человек-торпеда.

Слова матери лишили меня дара речи.

– Я взялась за эту работу на Банкете только ради него, – сказала она, продолжая гладить волосатую руку мартышки-джентльмена. – Услышала, что он здесь. У меня есть подруга Нэнси, я ей все рассказала о нас с ним. Ее мужчина, Фрэнк, – дворцовый лакей. Она сказала, что мой джентльмен точно здесь – ей Фрэнк сказал. И я решилась. Когда Хиллбер заговорил со мной про Бомбу, я согласилась. Я была готова на все что угодно, лишь бы в последний раз увидеть его. – Слезы потоком текли из ее глаз, оставляя серые разводы на щеках. Я тоже смахнул слезинку, и Акробатка продолжила рассказ: – Так что ты родился в работном доме. Когда они увидели тебя – с хвостом и ступнями, как у обезьяны, – они сказали, что я совокупилась с Дьяволом, и вышвырнули меня. Я отправилась прямиком в Цирк. Я знала, что смогу там заработать. И мы заработали в два счета. Тебя окрестили Гринвичский Дитя-Дьявол. Работный дом находился в Гринвиче – вот я и решила тебя так назвать.

Дитя-Дьявол? Мне, мягко говоря, не понравилось это прозвище, но я промолчал. И вместо этого спросил:

– А что было потом? Как я лишился хвоста?

– Видишь ли, я держала тебя в клетке…

– В клетке? – пробормотал я. – Вы держали меня в клетке? – Я припомнил видение во время наводнения: колыбельку с золотыми прутьями, охраняемую зверем.

– Ну, я же работала, верно? – пояснила она. – У меня не было выбора. Мне приходилось исполнять всякие акробатические трюки: узлы и прочее. Мистер Хиллбер не собирался платить мне за просто так, верно? А ты сосал только мою грудь – ему пришлось меня оставить. Так вот, твоя клетка стояла рядом с клеткой Африканского Кабана-Людоеда. – Я внезапно вспомнил это существо: золотисто-оранжевые глаза с вертикальным зрачком, отвратительные карбункулы. Я вздрогнул. – Это из-за него ты лишился хвоста. Он хитрый проныра. Однажды проголодался – или захотел поиграть. Твой хвост торчал сквозь решетку. И он… – Она замолчала. И продолжила, уже тише: – Он его откусил.

Господи. И снова мне предстало видение из церкви во время наводнения. И вдруг в нем появился смысл. Ангел. Зверь. Кровь. Крик, визг и хрюканье.

– Я помню, – кивнул я. Ангел – это она.

– Но вкус ему не понравился, – добавила она, горько усмехнувшись. – Кабан выплюнул хвост. Мы пытались пришить его обратно, но без толку, и я запихала его в старую склянку с рассолом. – Она замолчала и грустно погладила моего отца по мохнатой щеке. Я, со своей стороны, с некоторым трудом пытался воспринять сказанное. Всю свою жизнь я размышлял о происхождении. А теперь – будто прорвалась плотина, и ответы на все мои вопросы внезапно хлынули наружу. Голова шла кругом. – После того как ты лишился хвоста, – продолжила моя мать, – дела твои были неважны. У тебя начался жар, и я понимала – если не вызвать доктора, ты умрешь. Мистер Хиллбер велел от тебя избавиться. Без хвоста ты ему был не нужен, и, если начистоту, я понимала, что у тебя есть шанс, только если я… – В смятении она снова умолкла.

– Бросите меня, – закончил я.

– Да. Примерно так. – Ее голос звучал тихо и хрипло, теряясь в нарастающем шуме, доносящемся из банкетной залы. Акробатка говорила, не глядя на меня. Она смотрела на чучело, в его голубые глаза – словно могла прочитать в них прошлое. – Обстоятельства были особенными, – пробормотала она.

– Я в этом не сомневаюсь, – прошептал я. В горле встал ком.

– И я подбросила тебя в церквушку, в деревне возле Джадлоу. Под названием Тандер-Спит. А хвост оставила себе – как сувенир, – мягко произнесла она. – Чтоб он напоминал мне о тебе, и о моем друге-джентльмене, и о том, что случилось между нами.

– Как вы узнали о Пасторе Фелпсе?

– Я и не знала, когда оставила тебя. Понятия не имела. Просто смекнула, что церковь – подходящее место для… ну, ты понимаешь. Благотворительности и вроде того. И не ошиблась, верно?

– Нет, – ответил я, вспоминая рассказ Пастора Фелпса – как он нашел меня под алтарем церкви Святого Николаса на следующий день после того, как Цирк уехал из Джадлоу, – и эту историю с поросенком.

Зверь, да не тот, подумал я.

– Пастор Фелпс спас тогда мою жизнь, – пробормотал я.

– Да. Пастор Фелпс, – повторила она. – Правда, его имя я узнала совсем недавно. Я расспрашивала про тебя каждый раз, когда Цирк приезжал в Джадлоу. Ну, знаешь, задавала вопросы. Искала тебя. Я не знала, выжил ты или нет, – но надеялась, что да. Ты был крепкий шельмец. А потом я встретила мужчину, которого обслуживала раз в год в Цирке – немного денег на стороне, – и оказалось, он сапожник из Тандер-Спита.

– Мистер Хьюитт?

– Не знаю. Имена я не запоминаю. Это лишнее. Если они хотят имя – они платят. «Ваша Светлость» стоит больше. У вас там есть дети со странными ногами, спрашиваю я. Огромный толстый мужик, кожей пахнул. Только мальчик Фелпсов, отвечает он. Сын Пастора. Тобиас. Имена я не запоминаю, но эти два не забыла: Пастор Фелпс. И Тобиас. Потом я их записала. Сапожник дал мне на шесть пенсов меньше – за то, что болтала, когда он того, и нарушала его покой, – зато я теперь знала, что ты жив.

Она повернулась и глянула на меня – и я заметил, как по ее лицу снова текут слезы, оставляя на щеках маленькие цветные ручейки. Внезапно она показалась мне ужасно старой.

– Я видел вас, – сказал я, заикаясь. – В Цирке Ужаса и Восторга. Я смотрел ваш номер.

– А я видела тебя, – медленно произнесла она. Она протянула ко мне руки, и мы крепко обнялись. Она рыдала, уткнувшись в мое плечо. – Я помню страх на твоем лице. Это меня тогда чуть не убило. – Теперь и я с трудом сдерживал слезы. – А потом, на следующий год, – сквозь слезы продолжала она, – какой-то парень в Ханчберге напал на меня, когда я делала номер с бокалами и хересом, и мне срочно потребовались деньги. Я показывала узел, мышцы так свело, что не могла работать. Хиллбер отказался мне платить. И когда мы приехали в Джадлоу, я отправилась к Пастору со склянкой. И письмом с моей историей. – Она посмотрела на меня – ее лицо светилось некоторой гордостью. – Сама написала, – прибавила она. – Я научилась грамоте в детстве.

Но я отстранился от нее.

– Вы шантажировали отца этой склянкой и вашим письмом? – спросил я, глядя в ее заплаканное лицо. Она потупилась и отвела глаза.

– Называй, как хочешь. Он отдал мне все, что имел, только бы избавиться от меня. И заставил пообещать, что я никогда не подойду к тебе и не скажу о хвосте.

– Значит, все это время он знал, что мой отец… – Нет, я не мог этого произнести. – Джентльмен? – Так звучало намного лучше.

– С того дня, да. Я рассказала. Он сказал, что не поверил бы мне, если б не какая-то книга некого мужчины, под названием…

– Дарвина? «Происхождение видов»?

– Что-то вроде. Он все время о ней говорил – сказал, что начинает видеть в ней смысл. Так вот, через какое-то время он, наверное, поверил, что я, возможно, не вру. Но все равно проклял меня и сказал, чтоб я больше не появлялась.

Не удивительно, что ее визит довершил безумие моего бедного отца: вскоре после того, как «Происхождение видов» перевернуло христианский мир, Пастор Фелпс пережил свой собственный, личный кризис. Представляю его страдания, когда он узнал, что все эти годы лелеял на груди полуобезьяну. Он, который так поносил саму идею, будто мы могли произойти иначе, нежели описано в Библии! Если ты знаешь более жестокую историю, мой благородный читатель, я хотел бы ее услышать.

– А дальше? – спросил я.

– Я отправилась к знахарю, и он мне все вправил – так что я опять смогла делать трюки. Я забыла о твоем существовании, – добавила она, все так же глядя в пол. – Вернее, попыталась.

– Откуда мне знать, что вы не лжете? – слабо молвил я в запоздалой, неожиданной попытке убедить себя, что все это обман. Я весьма отчетливо различал ужасный шум снаружи, в бальной зале.

– Неоткуда, – отрезала она. – Я вполне могу лгать. Может, лучше бы я лгала. Но, держу пари, у тебя есть шрам на копчике. И две странной формы ступни в этих твоих моднючих туфлях.

Я не мог этого отрицать.

И вот я наконец очутился в обществе моих давно потерянных настоящих родителей. Разве этого мало? Я посмотрел на отца. Несмотря на то что он стал вешалкой, смотрелся он – в своих рубашке с кружевами и красных панталонах – элегантно и подтянуто. В его позе ощущалось благородство. А почему нет? Ведь он погиб с доблестью – пытаясь спасти жизни нерожденного ребенка и женщины. Своей жены. Именно так – пусть их и не венчал священник. Я вдруг преисполнился неизмеримой гордости. Мне захотелось срочно забрать у отца полотенце: это унижало его – стоять перед нами, будто слуга. Или раб, с внезапным холодком подумал я, размышляя о судьбе, которую Капканн уготовил мне и моим возможным потомкам.