Тайна древлянской княгини - Елизавета Дворецкая

– Ну, жди. Поседеешь, пока дождешься.

– А мне спешить некуда.

– Эх, все ты, дурак, испортил! – Унемила запустила пальцы ему в волосы и сжала, будто хотела дернуть, но не дернула, а погладила. – Мы ведь не просто так рогоз собирали, а для князя вашего горемычного. Теперь пропало все! Сглазил, чучело! Завтра придется заново идти.

– Для князя? – Воята вскинулся и взглянул ей в лицо, потом опустил голову. Пальцы Унемилы скользнули на его шею под волосами, и от них по коже разливалось блаженство, растекаясь внутри сладким теплом. Все тревоги, не дававшие ему покоя в последние недели, улетели куда-то и стали казаться несущественными. – Рерика? Он ведь здесь, да?

– Здесь, да не совсем. Ты за ним приехал?

– Вроде как. Так где он?

– В Коньшине пристал. В Словенск дед не пустил его. Это правда, что ли, что у него сын из-за моря явился и Акуна порешил? Как там Ладога ваша – стоит еще или опять прахом пошла?

– Ой, молчи, девка! – Воята вздохнул. – Сам не знаю! Уезжал – была еще Ладога целая, а теперь… Хрен тот урманский у нас за Ладожкой станом стоит… стоял, как я уезжал. Что теперь – не знаю. Где вуй мой?

– А вуй твой у деда пристал. Вуйка Остряна ревет день и ночь. Гостяту-то тоже… того?

– Тоже того.

– А ты что… ой!

За этой беседой Унемила продолжала поглаживать шею Вояты, потом плечо, потом передвинула руку ему на грудь, где висел на коротком засаленном ремешке хорошо ей знакомый волчий клык, но тут она наткнулась на нечто неожиданное – свежий, едва закрывшийся порез под ключицей. Чей-то клинок в битве на Ладожке задел, но через стегач и кольчугу не впился глубоко.

– Вишь, и я мог к дедам отправиться, – вздохнул Воята, прижав ее ладонь к своей груди. – А ты – ругаться.

– Ладно, я уже не ругаюсь. Ты сам тоже хорош – выскочил, набросился, чуть не утопил меня…

– Чучело варяжское, я знаю.

Воята вздохнул. Надо было решительно встать, пойти к своим парням, а там и отправляться в Словенск к Велему – рассказывать новости, требующие немедленного вмешательства. Но не хотелось: уж больно хорошо было лежать на траве теплым летним утром, на коленях у весьма привлекательной девушки. В последний раз они с Унемилой виделись полгода назад, когда Воята с Велемом и Предславой зимой проезжали через Словенск из Чернигова к Ладоге, и он успел по ней соскучиться.

Закинув руку себе за голову, он погладил ее по бедру, она беззлобно шлепнула его по пальцам.

– Ты как… все еще… Огнедева? – намекнул Воята, на всякий случай закрыв глаза: дескать, лежачего не бьют.

– Тебя дожидаюсь! – язвительно отозвалась богиня-дева ильмерьского Поозёрья.

– Так я хоть сейчас! – Воята открыл глаза и с готовностью приподнялся.

– Разбежалси! Оборы завяжи, а то спотыкнешься!

– Да ты смотри – еще лет пять подожди, и на тебя ни один мужик даже на Купалу не польстится! Даже в темноте!

– А ты в темноте бабу от колоды гнилой не отличишь – враз залезешь!

Этот разговор между ними велся уже лет шесть с перерывами. Не собираясь идти замуж, ильмерьская Огнедева предпочитала вообще не знаться с мужчинами, а несостоявшийся жених все эти годы не оставлял попыток это дело поправить. И эти попытки, как и разговоры, уже превратились у них во что-то вроде привычной игры. Пусть другие женихи считали ее уже слишком старой, Воята, ее ровесник, не замечал в девушке особых перемен. Невзирая на худобу, она зажигала в нем кровь; даже ее тонкие руки с выступающими у запястья косточками казались милыми, дразнили, тревожили. К тому же и сама она была не то что злючка Гневаша, которой и впрямь никто не надобен; Воята знал, что, несмотря на вечную словесную войну и «чучело варяжское», Унемила по-своему любит его и рада приласкать при встрече, поэтому не терял надежды добиться большего.

Воята вдруг крепко схватил Унемилу за обе руки, поднялся, повернулся, опрокинул ее на траву и наклонился, прижав к земле ее запястья и почти касаясь лицом ее лица, потом поцеловал в шею, в грудь через расстегнутый ворот рубахи; кожа ее была влажной, прохладной и пахла рекой и травой, как у настоящей русалки. Она не кричала и не вырывалась, а невозмутимо смотрела в голубое небо, видневшееся среди зеленых крон.

– Подметает…

– Что? – Воята тоже поднял голову и проследил за ее взглядом.

– Лада-матушка березками небесный порог подметает.

– Эх ты… Лада-матушка! – Воята выпустил ее и сел на траве. Она тоже села и снова попыталась собрать падающие на лицо волосы. – Так говоришь, дед твой Рерика в Словенск не пустил?

– Дурак он, что ли? А ну как тот бешеный за своим отцом придет да у нас его найдет – нам это надо?

– Понятно! – Воята приободрился. – Ну, пора мне! – Он встал и протянул Унемиле руку, чтобы помочь подняться. – Хорошо с тобой, век бы не уходил, да время не терпит.

– Так чего приехал? – Не выпуская его руки, Унемила придвинулась ближе и заглянула в глаза. – Вуя домой звать? Он и так собрался совсем, давно бы уехал, да торопит деда войско собирать.

– А дед упирается?

– Знамо дело. Спит и видит, чтобы урмане Ладогу пожгли-разорили, зачем же он будет войско-то вам давать?

– А докончание?

Унемила только хмыкнула. Докончание докончанием, но свою выгоду дед Вышеня хорошо понимал.

– За Рериком я, – сознался Воята. – Уж как Хельги повидать его хочет – без него, сказал, не уйду. А зачем нам этот хрен лысый в Ладоге? Пусть уж забирает старика своего, коли так стосковался, да проваливает к йотуновой матери!

– Кто с тобой? – Унемила кивнула на берег, имея в виду, что не один же он приехал.

– Трое. Воротилу ты знаешь, и еще четверо молодых.

– Иди к ним, а я девок моих соберу и уведу.

– Ты же в Перыни будешь?

– Сейчас больше в Коньшине обретаюсь, за Рериком хожу. Дед велел. Заглядывай, расскажи, как и что.

Воята посмотрел вопросительно, не поцелует ли она его на прощание еще раз, но Унемила только махнула рукой и пошла прочь сквозь светлый березняк. Он с досадой вздохнул: и угораздило же ее сделаться Огнедевой! Такая девка даром пропадает! Солнечные лучи пронизывали льняную рубашку, и на просвет тело девушки было видно, как если бы она была вовсе не одета, только рыжие подсохшие волосы сверкали. Воята смотрел ей вслед, пока она не исчезла среди белых стволов, будто растворилась в них. Настоящая русалка!

* * *

Воеводу Велема Воята нашел, как и обещала Унемила, в доме старейшины Вышеслава, который почти единовластно правил в Словенске, самом большом поселении ильмерьских поозёр. Не город – никаких укреплений тут не имелось – Словенск, вытянувшийся вдоль ручья под названием Прость, тем не менее насчитывал не меньше жителей, чем Ладога. В последние десятилетия он даже стал обгонять ее: защищенный со стороны моря расстоянием и порогами на Волхове, он тоже служил пристанищем для торговых гостей, идущих с севера на юг и обратно, и в нем тоже прибавилось причалов, клетей, гостиных дворов, принадлежавших местным старейшинам; вдоль ручья вытянулась длинная вереница речных ладей, а в ожерельях на шеях здешних женщин заблестели восточные дирхемы.

Дом старейшины пребывал в горести: стены были завешаны «печальными» полотенцами со знаками Марены и Подземного Хозяина, женщины надели «печальные» белые сряды, как полагается при смерти близкого родича. Велемова жена Остролада, всего несколько дней назад узнавшая от Рерика о смерти своего единственного сына, целыми днями причитала хриплым шепотом, потому что голоса уже лишилась. Ей подпевали женщины Вышениного дома, да и сам старик порой принимался приговаривать: «Внучок мой любезный, сокол ясный, куда так рано отлетел-то…» Однако не требовалось раскладывать руны, чтобы понять: мысли деда Вышени занимает не столько смерть ладожского внука, сколько все сопутствующие ей обстоятельства.

Сам Велем тоже ходил туча тучей, но в его душе, как положено мужчине и воеводе, горе заглушалось или почти заглушалось гневом и жаждой мести.

– Бабы пусть причитают, такое их бабье дело! – говорил он старому тестю. – А ты, отец, давай-ка войско собирай! Мы докончание помним и исполняем, к вам урман и прочую русь не пускаем, так и вы исполняйте. За внука, сына дочери твоей, мстить думаешь?

Вышеня не мог ответить прямым отказом и для вида суетился, рассылал гонцов и собирал словенских старейшин на советы. Но на советах этих длиннобородые отцы и деды не столько, как заметил Велем, говорили о нужном, сколько обменивались сплетнями и баснями, будто бабы на павечернице. Разговор все время уходил в сторону, скакал, будто взбесившаяся веверица по дереву, толковалось о том, что давно всем известно, никаких решений не принималось, время тратилось даром, дело не двигалось. Велем весь извелся, боясь, что сейчас, пока Деревяга спорит с Хотежером, по чьей вине в прошлом году запоздали с жатвой, Хельги сын Сванрад, возможно, уже жжет Ладогу и убивает его, Велема, родню! И в то же время он, не будь дурак, отлично понимал, почему все так происходит. Да это понимали все, недаром же и Унемила, девушка и ведунья, далекая от воеводских дел, уже все объяснила Вояте. Словенску было бы выгодно разорение Ладоги, после чего все торговые гости с Варяжского моря прямиком двинулись бы сюда. А для защиты от набегов хватит расстояния – дней шесть пути против течения сильной реки, к тому же с целой вереницей порогов, не проходимых для морских кораблей. И возможные выгоды значительно перевешивали для Вышени необходимость отомстить за смерть одного из десятка внуков.