Антикиллер-3: Допрос с пристрастием - Данил Корецкий

Константин Сысоев являлся «установленным» киллером. В том смысле, что по оперативным данным столичного РУБОПа он выполнял особо важные «заказы» центровой группировки и быт причастен как минимум к трем резонансным ликвидациям: в Москве, Питере и Екатеринбурге.

Последняя быта особенно сложной: местный авторитет заперся в тщательно охраняемой квартире с зашторенными окнами. Мячик три дня пролежал на чердаке заброшенного здания и, когда «объект» ночью вышел в кухню напиться, достал его из СВД[72] через крохотную щель между шторами.[73] Эта ювелирная работа принесла ему широкую известность в узких, чрезвычайно узких кругах, но никаких неблагоприятных последствий не повлекла. А оперативные данные… Специалисты знают, что это такое: негласное сообщение агента, прозрачный намек, пьяный шепот в пивной, совпадение личности с розыскным фотороботом… Все это к делу не пришьешь! И если «установленному» разведчику могут без объяснения причин не открыть визу в страну предполагаемого пребывания, то к «установленному» преступнику официально никаких мер применить нельзя. А неофициально… Можно с ним не церемониться при задержании и допросах.

Лис и Гусар работали с Мячиком два дня в глубоком каменном подвале Управления. Испробовали все обычные методы: «слоника», «растяжку», «встряхивание мозгов», «телефон». Пришлось даже имитировать расстрел, всадив пулю в стену рядом с ухом. Но он не «лопнул».

Старший лейтенант Гнедин, недавно пришедший в отдел представитель «поколения пепси», не мог понять, зачем они так стараются и ради чего рискуют собственной свободой.

– Нам же все равно, Филипп Михайлович, мы дали раскрытие, а следаки пусть доказывают! – посочувствовал он на второй вечер, когда измотанные и недовольные Лис и Гусар без аппетита ели сухие бутерброды.

– А накатает он жалобу, можно и самим под статьей оказаться…

– Это тебе все равно, Степа, а нам – нет, – мрачно сказал Лис, медленно двигая челюстями. Щеки его густо обметала жесткая черная щетина. – Если душа холодная, да сердце безразличное, тогда все по барабану!

– При чем здесь душа и сердце, – обиженно возразил Гнедин. – Мы должны не на эмоциях работать, а на фактах, закон требует!

Лис глотнул чаю, махнул рукой.

– Закон много чего требует. Вот ты в прошлую субботу где был?

Старлей насторожился.

– На свадьбе. А что?

– У Кречинского, в «Сапфире»?

– Ну… А что такое?

Лис с Гусаром переглянулись.

– А то, что на этой свадьбе Антон веселился, Англичанин с братом, Карапетян…

– Да там сто человек было!

– Хоть двести. Разве может сотрудник РУБОП гулять на свадьбе с бандитами? Чокаться с ними, угощаться сигаретами, анекдоты рассказывать? Душа твоя не протестовала? Эмоции молчали?

– А что особенного? – Степан явно чувствовал неловкость, но пытался сохранить лицо. – Ну, подошли, покурили, поболтали. Может, я их заагентурю…

Лис усмехнулся.

– Они тебя скорей заагентурят! А я на одну доску с этим народцем никогда не становился. И за столы садился только по оперативной необходимости. Иначе меня просто корежило, никак не выходило быть беспристрастным! И расколоть эту гниду хочу не за орден и не за звездочку, а для справедливости! Если бы они только бандюков постреляли – это одно. Но они и нормальных людей побили! Мужа и жену Тучковых, например… Так что я буду с ним пристрастно работать… И расколю до самой жопы! Он мне все вывалит!

На третий день Мячика вновь подняли в кабинет к Лису. Выглядел киллер неважно, хотя никаких следов на нем, естественно, не осталось. Правда, на стул попал со второго раза и заметно покачивался.

Подполковник Коренев сидел за столом и листал розыскное дело. Сегодня он выглядел строго официально.

– Ты, оказывается, мотоцикл водить умеешь? – не поднимая головы, спросил подполковник. – Расскажи, как на стекольном заводе сработал!

Мячик демонстративно сплюнул на пол и нагло улыбнулся.

– Обломаешься, падла мусорская. Если бы ты мне попался, ты бы пел, как Киркоров! Или как Пугачева!

Лис медленно, словно нехотя, оторвался от толстой папки. Тяжелый немигающий взгляд уперся в переносицу киллера, как позавчера и вчера. Мячик невольно отвернулся.

– А вот это ты зря, – тихо, без интонаций произнес Лис. – Вякать на меня тебе не по чину, сявка дешевая. В безоружных целиться да на курок нажимать большой смелости не надо. Ты в камере свою борзоту покажи.

Думаю, обделаешься, как последний лох… И запоешь, как Алла или Маша… Мячик молчал.

– А теперь слушай сюда, гнида. Ты про Гошу Тиходонца слышал? Очень авторитетный пацан, у нас был в большой уважухе. Ты его на Лысой горе завалил. Помнишь?

Мячик молчал, но слушал действительно очень внимательно.

– К его корешам пойдешь. Но объявлять тебя пока не стану. Поживи пару дней, осмотрись, подумай. Если ничего не надумаешь, я тебе обвиниловку прямо в камеру передам. Вот тогда и посмотрим, как ты запоешь…

Мячик молчал, но совсем не так, как в начале разговора.

* * *

Начальник оперчасти тиходонского СИЗО Стариков чувствовал себя директором зоопарка и иногда, подвыпив, так и говорил. Определенное внешнее сходство в профессиях действительно имелось: и там, и там животные содержались в клетках, какая разница – примат ты, хищник или хомо сапиенс… Правда, в зоопарке лучше кормят, а его обитатели имеют высокую балансовую стоимость, и директор отвечает за каждого. Обитатели СИЗО вообще ничего не стоят, ибо те, кто представляют какую-то ценность, сюда, как правило, не попадают. К тому же директор зоопарка не определяет жизнь животных, а Стариков полностью руководил ею.

Здесь он являлся полновластным хозяином и вершителем судеб. Повадки подопечных, их психологию, тюремные законы и все камерные хитрости он знал намного лучше самих арестантов. Стариков любил «тасовать» камерное население, тем более что постоянная текучесть контингента давала простор для творчества, любил закручивать хитроумные оперативные комбинации по подсадке агентов, перехвату и подмене «малевок», по выявлению пакостей со стороны зэков и устройству пакостей им самим, словом, он любил мутить воду и ловить в ней положенную по должности рыбу.

– Ну, и зачем такой огород городить вокруг да около, зачем спектакли разыгрывать? – недоуменно спросил он, когда Лис изложил свою просьбу. – Давай начнем его прессовать, закошмарим – вот и расколется, никуда не денется…

Они сидели в небольшом, скромно обставленном кабинете и пили крепчайший чай, почти чифир, к которому Стариков пристрастился за пятнадцать лет тюремной службы.

– Да кошмарили мы его по полной программе, только толку нет! – поморщился Лис. – Ну, прессанете его, сломаете, он повесится или грохнет кого-то, какая с этого польза? Я другое хочу попробовать… Ты знаешь, что ожидание кошмара страшнее самого кошмара?

– Это как? – недоверчиво переспросил начальник оперчасти. – По-твоему, выходит, что если «опустили», так это менее страшно, чем пригрозили опустить? А дубинку показать хуже, чем ребра переломать?

– Вот именно! – кивнул Лис. – Угроза расправы бывает страшнее самой расправы.

– Да х…ня это полная! – отмахнулся Стариков. Он быт предельно конкретным человеком и не любил философских рассуждений.

– Не х…ня, а психология! Короче, сделаешь такую постановку?

Стариков пожал могучими плечами.

– Да сделаю, чего ж тут хитрого! Он ведь несудимый? Я ему все примочки и вставлю… Только знаешь, не верю я в эту мерихлюстику!

– Вот и проверим, – философски сказал Лис.

* * *

Следственно-арестованного Константина Сысоева промурыжили на приемке целый день. Вначале пришлось долго ждать обыска, потом дактилоскопии и фотографирования, потом прививок, несколько часов он просидел в узком «стакане», где ни ноги вытянуть, ни повернуться. В душу киллера липкой змеей заполз страх. Нюхать парашу ему раньше не доводилось, о тюремных порядках он знал понаслышке, от случайных знакомых, хлебнувших зоновской науки. И ничего хорошего из этих откровений не вынес, хотя рассказчики явно приукрашивали действительность и свое положение за решеткой. Сейчас он ощутил, что попал в нечеловеческий мир. И пожалел, что тогда, на вокзале, понадеялся на липовый паспорт. Надо было сразу доставать волыну, валить ментов и «делать ноги»!

В камеру его втолкнули перед отбоем. Со скрипом захлопнулась за спиной тяжелая дверь. Прямо перед ним лежало чистое, аккуратно расправленное полотенце. Тускло светила мутная лампочка под сводчатым потолком, воняло парашей и потом. С десяток арестантов валялись на койках. Четверо зэков сидели на шконках и на поставленном между ними табурете резались в самодельные карты.

Мячик замер на пороге, привыкая к смрадному полумраку. Он то и дело переводил взгляд с чистой белой тряпицы на обитателей хаты и обратно. Ведь неспроста лежит тут это полотенце, и неспроста зэки не обращают на него никакого внимания. Значит, это подлянка. Ловушка. Наступит на чистое, те оскорбятся, и начнется…