Эдгар Аллан По. Причины тьмы ночной - Джон Треш

написал? Кто скажет?

«Ворон» в конечном итоге принес По настоящую славу.

Глава 13

Чудо-человек

Безымянный «Никогда»

По провел конец 1844 года с Вирджинией и Мадди в фермерском доме в западной части Манхэттена, недалеко от Восемьдесят четвертой улицы. Он был занят сложными внутренними рифмами стихотворения, которое начал писать в Филадельфии после встречи с Чарльзом Диккенсом, в последней книге которого был изображен дрессированный ворон. Возможно, он также размышлял над своей темой в Библиотечной компании, где гигантский бюст Афины возвышался над учеными и их книгами. В конце года он объявил поэту Уильяму Уоллесу: «Я только что написал величайшее стихотворение всех времен».

– Правда? – изумился Уоллес. – Это прекрасное достижение.

– Желаете послушать? – предложил По.

– Безусловно, – ответил Уоллес.

По начал читать скоро ставшие знаменитыми стихи. Когда он закончил, то обратился к Уоллесу, чтобы тот их одобрил.

– Они хороши, По, необычайно хороши.

– Хороши? – презрительно переспросил По. – Это все, что вы можете сказать? Я же говорю вам, что это величайшее стихотворение всех времен.

Когда Джордж Грэм отказался ее покупать, По продал стихотворение за десять долларов недавно открывшемуся Whig Journal. Они заключили выгодную сделку. В ветхом офисе журнала на Нассо-стрит длинноволосый редактор Джордж Колтон прочитал стихотворение группе людей «еще до того, как его напечатали». С ораторским эффектом он завершил последние фразы: «Это поразительно! Поразительно!»

Очень быстро «Ворон» поразил и других. Стихотворение появилось в конце января – сначала 29 января в The Evening Mirror, а вскоре после этого в февральском номере Whig Journal. Там его разместили между статьей, призывающей к созданию групп научных экспертов для оценки патентных заявок, и эссе Эверта Дайкинка о положении литературы в 1845 году, которое привлекало внимание к прошлым и предстоящим работам По.

Замысловатые, захватывающие строфы стихотворения действуют с первых строк:

Как-то в полночь, в час унылый, я вникал, устав, без силы,

Меж томов старинных, в строки рассужденья одного

По отвергнутой науке и расслышал смутно звуки,

Вдруг у двери словно стуки – стук у входа моего.

«Это – гость, – пробормотал я, – там, у входа моего,

Гость, – и больше ничего!»

Ах! мне помнится так ясно: был декабрь и день ненастный,

Был как призрак – отсвет красный от камина моего.

Ждал зари я в нетерпенье, в книгах тщетно утешенье

Я искал в ту ночь мученья, – бденья ночь, без той, кого

Звали здесь Линор. То имя… Шепчут ангелы его,

На земле же – нет его.[58]

Эффект «Ворона» заключался в сочетании сложных, кажущихся неизбежными рифм и суровой, таинственной драматургии. Одинокого, убитого горем ученого посещает черная птица, обученная повторять одно слово – Nevermore[59]. Она выкрикивает эти три мрачных слога в ответ на все более отчаянные вопросы ученого. Является ли птица посланником из страны духов? Есть ли у нее послание от погибшей любви поэта, от потерянной Линор? Или это просто безмозглый зверь, повторяющий заученные слова без всякого смысла – животное-автомат, выполняющее пустой алгоритм?

На протяжении восемнадцати строф, в той же завораживающей, полумеханической ритмической схеме, с более дикими требованиями и более смелыми рифмами на каждом новом повороте, птица остается – она пронзает сердце поэта, отказываясь улетать. В мерцающем свете кабинета с алыми занавесками, благоухающего благовониями, птица не произносит ничего, кроме безумного припева – Nevermore, превратившегося в отрицание, пророчество, муку – постоянную тень печали и безответных криков:

Растворил свое окно я, и влетел во глубь покоя

Статный, древний Ворон, шумом крыльев славя торжество,

Поклониться не хотел он; не колеблясь, полетел он,

Словно лорд иль лэди, сел он, сел у входа моего,

Там, на белый бюст Паллады, сел у входа моего,

Сел, – и больше ничего.

«Ворон» был подписан именем Куорлса – английского поэта семнадцатого века, известного своей загадочной поэзией.

В газете Weekly Mirror «Ворон» сопровождался похвалой Уиллиса: «Это самый эффективный единичный пример «беглой поэзии», когда-либо опубликованный в этой стране, и непревзойденный в английской поэзии по тонкости замысла, мастерской изобретательности стихосложения, последовательной поддержке образного подъема». Он также заметил, что стихотворение передает ощущение, как будто ставка уже сделана, и блеф выдержан дерзко, соответсвуя сложному ритму и схеме рифмы (созданной по образцу «Ухаживаний за леди Джеральдин» Элизабет Барретт).

Каждая строфа добавляет нюанс, усиливая остроту вопросов рассказчика. Черная птица, зловеще сидящая на белом бюсте Афины, греческой богини мудрости, перекликается с традиционными христианскими образами, противопоставляя надежду на откровение вещам, видимым только «сквозь стекло». Литературовед Бетси Эрккила предположила, что работа также затрагивает расовый образ – чисто белая женственность и разум, которым угрожает темный вторженец. Ворон также может быть олицетворением вины и стыда, возвращением подавленного, как индивидуального, так и национального.

В стихотворении сопоставляются знания – Афина, ученые книги – с неизвестным и непознаваемым. Что хочет сказать это странное существо о загробной жизни, о пределах природы и инстинкта, о человеке, который его обучил? Есть ли в птице разум, или это механическая материя? Означает ли Nevermore, что говорящий больше не увидит Линор, или это слово лишено смысла? Смогут ли люди когда-нибудь разгадать такие тайны?

Прежде всего, мелодия стихотворения захватила читателей своими заклинательными ловушками и ощущением растущей необходимости и приближающегося откровения. Актер Джеймс Э. Мёрдок устроил импровизированное чтение в редакции The Broadway Journal, и для одного из свидетелей это было «самым заветным воспоминанием» в его жизни, когда он «услышал бессмертное стихотворение, прочитанную человеком, чей голос был подобен звону серебряных колокольчиков».

Стихотворение быстро обошло все нью-йоркские газеты: 3 февраля газета Tribune Горация Грили похвалила его как «стихи, которые обогатила бы Блэквуда», а Morning Express заявила, что оно «вполне может выдержать конкуренцию со стороны всех современных стихотворцев, хотя Альфред Теннисон, возможно, мог бы претендовать на приз». Оно стало одновременно техническим достижением и проницательным чудом, новинкой, подходящей для века изобретений: «Как произведение стихосложения оно столь же любопытно, сколь и удивительно психологически».

Вскоре имя По стало на слуху. «Ворон» оправдал не только его раннюю поэзию, но и его нынешнюю критику. Чарльз Бриггс, редактор The Broadway Journal, написал Лоуэллу: «На этой неделе Вы увидите в Journal стихотворение По, которое, я думаю, Вам понравится. Оно написано в соответствии с его представлениями о поэзии. Просто красивое нечто, полностью свободное от дидактизма и сантиментов».