Против всех - Анатолий Афанасьев

Он заказал жаркое, какие-то закуски, немного водки. Официант, средних лет мужчина с умным, чуть утомленным лицом, почтительно предложил бутылочку «Мутона» 1952 года, которое якобы смягчит остроту жаркого. Егор не знал, что это такое, но согласился. Через двадцать минут официант подкатил столик-жаровню, где под чугунным противнем тускло-ало тлели крупные угли, присыпанные пеплом. Девушка-помощница в строгом бежевом костюме принесла глиняный горшок с тушеной картошкой с грибами. С противня в глубокую фарфоровую тарелку официант переложил огромное количество ароматного мяса, помощница сняла крышку с горшка и подковырнула маленьким ножичком коричневую пленку, проверяя крепость картофельного жара. На столе появились вазочка со сметаной и несколько мелких судков со специями. Егор следил за этим священнодействием, едва ли не открыв рот. Официант откупорил бутылку черного вина с поблекшей от старости этикеткой и подал ему пробку. Егор не ударил в грязь лицом, со значительным выражением понюхал, кивнул.

— Приятного аппетита, — пожелал официант и, элегантно пятясь, удалился.

Тут на Егорку напал такой жор, будто года два перед тем постился. Набил брюхо так, что пришлось незаметно расстегнуть кожаный ремень с медной (с намеком) бляхой. Наверное, окажись рядом учитель, он простил бы Егору неумеренность в еде, хотя постоянно внушал, что голодный желудок для мужчины — залог сердечной отваги и ясного ума. Никогда в жизни Егор не ел такого вкусного, горячего мяса и не запивал таким восхитительным, сладким, густым вином. Не будь он на людях, остатки грибной подливы из горшочка выскоблил бы кусочками хлеба — по старой домашней привычке.

Под водку, на десерт официант подал туесок с черной икрой, маринованную зелень, крестьянское масло на лопухе и свежий, белый, крупнопористый хлеб.

Егор осоловел. Спросил у официанта:

— Повар у вас, наверное, грузин?

— Никак нет, — охотно ответил официант. — Обыкновенный российский мужичок Конечно, при регалиях. Никто пока не жаловался. Переманили из «Славянского базара».

— Как зовут его?

— Ибрагим-оглы. Между своих кличем его Славиком. Он не обижается. Позвать?

— Не надо, — Егор ничего не понял. — Передайте, что он гений.

Расплатившись и отвалив щедрые чаевые, он вышел на улицу. Вечер стоял теплый, но немного сырой. С неба падал редкий, мокрый снег, просверкивая в электрических лучах алмазными искрами. Поодаль, на другой стороне улицы, возле черного БМВ прохаживался с сигаретой утренний налетчик Гена. Голова не покрыта, волосы слиплись на лбу в живописный рог. Егор приблизился.

— Давно ждешь?

— С полчаса… Как она тебе, годится?

Егор обошел машину, заглянул в салон, пахнущий почему-то хвоей. Приборы светились, из динамика текла тихая музыка.

— Нормально… Можно бы поскромнее.

— В наших силах поменять.

— Ладно, сойдет. Сколько?

— Пятнашка с прицепом. С моим процентом.

Сели в салон. Гена передал документы: права, техпаспорт и доверенность. Егор отсчитал 160 сотенных.

— Сдача в рублях, ничего? — Гена застенчиво улыбался. От утреннего забияки не осталось и следа. Обычный работяга-парень, притомившийся к ночи.

— Сдачу отработаешь, не мелочись, — сказал Егор. — Гарантия есть, что она не в компьютере?

— Полная. Тачка наша, Данику принадлежала. Его в том месяце замочили. Перешла жене. Все чин по чину. Ей бабки нужны, чтобы на Канары смотаться. Страдает из-за Даника.

— Тогда все, спасибо. Оставь телефон, понадобишься, позвоню.

Гена мялся.

— Ну? — спросил Егор. — Чего еще у тебя? Давай скорее, спать хочу.

— Кудрин Саня имеет желание повидаться.

— Зачем?

— Территория-то его. Он ее держит, ну и ответственность на нем. Просто потолковать. Без понта.

— Передай, я готов. Но срочной необходимости нету.

— Хорошо… Если поинтересуется, кто за тобой стоит… Что сказать?

— Скажи, как есть. Дескать, на гастролях.

— Понял. — Гена вздохнул с явным облегчением, закурил. — Насчет твоего предложения. Оно в силе?

— Сказал же, позвоню.

— Что касается обычного набора: стволы, обеспечение — нет проблем.

— Отлично.

— Опять же в смысле досуга: кислота, девочки — все есть. Товар первоклассный, с гарантией. Саня просил, чтобы на сторону не обращался. Так не принято.

— Не забывайся, — приструнил Егор. — Думай, о чем говоришь.

— Извини. — Гена — само смирение, но глаза диковато сверкнули, еле успел опустить. — Так я пойду?

— Спасибо за тачку.

Егор сделал круг по Москве, спустился к Парку культуры и по двум проспектам — Ленинскому и Вернадского — вернулся на набережную. Его опыт вождения был невелик: перевозки товара по окрестностям Федулинска — на «жигулях», а позже на «фольксвагене», но он оценил мягкую податливость мощной машины.

Припарковался на платной стоянке отеля, охраняемой боевиками с автоматами в пятнистой маскировочной униформе. У того, кто дал талон, поинтересовался:

— Как у вас тут, не шалят?

— Что вы, как можно, — удивился пехотинец.

— Для меня машина дороже сестры, — авторитетно пояснил Егор.

— Это мы понимаем. Ничего, устережем. Отдыхайте спокойно.

В номере проверил сейф, потом открыл холодильник, долго изучал содержимое. После некоторых колебаний наложил на тарелку ветчины и немного маслин, прихватил пару банок английского пива. Уселся перед телевизором, дожидаясь, когда веки начнут смыкаться. Раньше ложиться не имело смысла: мысли полезут в голову, а он не хотел ни о чем думать.

С телевизором за те два года, что он его не смотрел, произошла какая-то важная перемена. Ни по одной программе, сколько ни щелкал, не услышал внятной русской речи. То есть отдельные слова прорывались, но не несущие смыслового содержания. В американских боевиках, которые крутили по двум программам, и в мыльных операх (по трем) — это еще было понятно, но когда наткнулся на новости — обнаружил то же самое: развязная девица с огромным декольте и накрашенная, как «Барби», бойко строчила по-английски с добавлением в особо эмоциональных местах отечественного сленга. Воспитанный в ранней юности уже на американской культуре, Егор из радостного щебетания дикторши кое-как уяснил, что в Москве за последние сутки произошло два новых взрыва в метро, прорвало канализацию на Манеже с выбросом на поверхность пяти мощных гейзеров (гейзеры показали, это впечатляло), а также на улице Сеченова обнаружили в мусорном баке несколько расчлененных детских трупиков, отчего у милиции возникло подозрение, что в городе снова объявился серийный маньяк по кличке «Чемберлен», которого, по данным того же МВД, казнили в прошлом году. Расчлененку демонстрировали, заводя камеру с разных направлений и со смаком укрупняя ракурс. Как раз на этом месте Егора, застывшего не донеся банку с пивом до рта, вывел из легкого шока стук в дверь. Егор крикнул: «Открыто!» — и в номере появился утренний коридорный в смокинге, пожилой и благообразный.

В гостиную не вошел, топтался на пороге.

— Объясните, пожалуйста, — попросил Егор, ткнув пальцем в экран, где в стоп-кадре застыла изуродованная детская головка. — Что это?

— Это телевизор, — сказал коридорный. — Если желаете, заменим на более крупный экран.

— Я не про то. Почему они все говорят по-английски?

Коридорный, в свою очередь, озадачился и сделал два шага вперед. Внезапно его печальное лицо прояснилось.

— Понимаю. Не всем гостям нравится. Администрация уже позаботилась об этом. Ведутся переговоры с немецкой фирмой «Телефункен». О подключении ихнего канала.

— А если я хочу послушать чего-нибудь по-русски?

— Шутите? Зачем вам это? Ничего хорошего все равно не скажут. Матерщина одна.

— И то верно. — Егор вырубил экран. — Вам-то что нужно?

Коридорный встрепенулся, на губах возникла добрая улыбка, как у старого моржа.

— Наш отель располагает большим набором услуг для развлечения гостей. Особенно если кто желает остренького… В мои обязанности входит ознакомить, так сказать… В прейскурант, сами изволите понимать, некоторые услуги не вписаны.

— Из-за налогов?

Коридорный склонился в легком поклоне.

— Имеет место и это, зачем скрывать… Так что ежели есть желание…

— Перечислите, пожалуйста.

Вместо перечисления служитель неожиданно хлопнул в ладоши, и в полуоткрытую дверь впорхнули две совсем юных девчушки в коротеньких черно-белых гимназических платьицах, за ними прибежал мальчуган лет десяти, рыжий, шустрый и голубоглазый. Вся троица под внезапно загудевшую откуда-то сверху музыку исполнила быстрый зажигательный танец и застыла посреди ковра в позе раскоряченных лягушек. Шесть наивных детских глаз уставились на Егора с непонятной, трогательной мольбой. Он судорожно допил пиво. Спросил:

— Это что?