Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Одновременно с этим Хуго Бергман, подтвердивший моё фиктивное трудоустройство и много тогда со мной общавшийся, предложил мне настоящую должность библиотекаря в отделе иврита Национальной библиотеки. Он сказал: «Я уже всё обдумал. Ты именно то, что нам нужно. Ты знаешь всё о еврейских книгах, и ты знаешь, где и что искать. Ты дисциплинирован, умеешь распоряжаться своим временем и разбираешься в еврейских делах. Я могу предложить тебе десять фунтов в месяц, которые, конечно, не будут выплачиваться…» – и так далее, см. выше. К этому надо, конечно, добавить, что Бергман был однокашником и старым другом Франца Кафки по Пражской гимназии.
Слева направо: Бенцион Мосинзон, Альберт Эйнштейн, Хаим Вейцман и Менахем Усышкин. Нью-Йорк. 1921
Когда я впервые оказался у него в Иерусалиме, моё внимание привлекла очень живая фотография человека с меланхолическим взглядом, сидящего за роялем. Я спросил: «Кто это?» Бергман ответил: «Франц Кафка». В те годы я был одним из первых читателей его рассказов. Бергман же, как я упоминал, был к тому же большим поклонником ведущего мыслителя антропософов Рудольфа Штайнера (чего я про себя сказать не могу), и мои научные занятия каббалой, которые я надеялся продолжить в Израиле, в высшей степени его привлекали. Он сказал, что я могу приступать к работе хоть завтра. Рабочий день с полвосьмого до двух, что оставляет мне время для изучения каббалистической литературы. «Я напишу в сионистскую администрацию, чтобы тебя включили в платёжную ведомость как учёного библиотекаря Национальной библиотеки. Исполнительный директор никогда не отвечает на письма, так что всё будет в порядке».
Я обдумал оба предложения: учитель математики или библиотекарь ивритской литературы? Мы с Эшей собирались жениться, и она зарабатывала шесть фунтов, чего на скромную жизнь вполне хватало. Стань я учителем, мне пришлось бы ещё после работы проверять тетради, и кто знает, не станут ли ещё ученики посмеиваться над моим берлинским произношением? В кругах ашкеназских сионистов, составлявших в Иерусалиме значительное большинство нового «ишува», говорили на иврите, в котором преобладал славянский и отчётливее всего русский язык. О себе могу сказать, что с юности и до преклонного возраста у меня была отличная, даже необыкновенная память, – но чисто зрительная. Я видел слова как бы написанными перед собой и почти не делал орфографических ошибок в словах изучаемых языков. Моя слуховая память, напротив, не давала мне такой большой свободы. Добавлю к этому, что я не видел достаточных оснований, чтобы менять мой иврит, впитавший берлинские интонации и акцент – в нём, к примеру, почти не звучала буква реш, а про выговор гласных вообще умолчим! – на русский акцент, очевидно столь же неадекватный. Если бы все, как, скажем, евреи арабского Востока, говорили с ярко выраженным семитским акцентом, я бы, конечно, приложил больше усилий в этом направлении, по примеру упражнений в арабском у профессора Карла Зюсхайма в Мюнхене. Такой акцент, впрочем, был очень нехарактерен для ашкеназских евреев (хотя имелся, например, у Давида Йеллина или д-ра Ицхака Эпштейна), между тем я различал русский акцент у Менахема Усышкина и его товарищей, у всех лидеров и интеллектуалов Гистадрута, таких как Бен-Гурион, Бен-Цви, Берл Кацнельсон, Залман Шазар или Бен-Цион Динур – и это только те, с кем мне довелось разговаривать. Во всяком случае, мои дела обстояли далеко не так плохо, как у знаменитого д-ра Артура Руппина, главы отдела сионистской организации, занимавшейся поселенческим движением. Его языковая бесталанность вошла в поговорку. Когда президент Немецкого общества мира генерал фон Шёнайх посетил Израиль и попал на лекцию Руппина на иврите, он почти сразу восторженно воскликнул: «Но ведь он тоже из Магдебурга!»[222]
Было и другое соображение: в библиотеке мне приходилось иметь дело с книгами, в которых меня интересовало практически всё (поступление новой художественной литературы обеспечивал сын д-ра Иосифа Могилевера, директора Еврейской гимназии в Иерусалиме[223]), а мне оставались дневные и вечерние часы, чтобы погрузиться в свои занятия, если не хотелось никуда выходить. Итак, я предпочёл хуже оплачиваемую работу, и на этом моя математика закончилась, хотя многочисленные математические сочинения оставались на моих полках ещё около шести лет, пока я не отдал их двум коллегам в этой области, д-ру Биньямину Амира и д-ру Маркусу Райнеру, которые заинтересовались ими.
Через четверть года вакансию в учительской семинарии занял Шмуэль Самбурский, впоследствии – один из моих самых близких друзей и коллег. Ему не приходилось беспокоиться о своём акценте: хотя вырос он в Кёнигсберге в среде йекке, но усвоил превосходный иврит от своего отца, выходца из России, говорившего без особого акцента.
Иосиф Хазанович. 1900-е
Как было сказано, Бергман отправил письмо в сионистскую администрацию, и – о чудо, о знамение! – через три дня пришёл ответ: «Просим немедленно уволить д-ра Шолема; разве вам неизвестно, что у сионистской администрации нет денег,
- История Израиля. Том 2 : От зарождениения сионизма до наших дней : 1952-1978 - Говард Морли Сакер - История / Публицистика
- Фридрих Ницше в зеркале его творчества - Лу Андреас-Саломе - Биографии и Мемуары
- Иуда на ущербе - Константин Родзаевский - Публицистика
- «Ермак» во льдах - Степан Макаров - Биографии и Мемуары
- Мысли и воспоминания Том I - Отто Бисмарк - Биографии и Мемуары
- Мысли и воспоминания. Том I - Отто фон Бисмарк - Биографии и Мемуары
- Человек с бриллиантовой рукой. К 100-летию Леонида Гайдая - Коллектив авторов - Биографии и Мемуары / Кино / Публицистика
- Николай Георгиевич Гавриленко - Лора Сотник - Биографии и Мемуары
- Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом - Нельсон Мандела - Биографии и Мемуары / Публицистика
- Иосиф Флавий. История про историка - Петр Ефимович Люкимсон - Биографии и Мемуары / История