Рейтинговые книги
Читем онлайн От Берлина до Иерусалима. Воспоминания о моей юности - Гершом Шолем

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 61 62 63 64 65 66 67 68 69 ... 84
семинарии доктором Песахом Хеврони, талантливым и поистине удивительным человеком, о юности которого, прошедшей в старом ишуве, и о его подступах к науке написана увлекательная книга. Д-р Хеврони имел оригинальные идеи в области теории матриц, идеально подошедшие как раз для математического представления теории относительности. Эйнштейн взялся раздобыть для Хеврони стипендию, чтобы тот смог заняться дальнейшей разработкой математической теории[221], основатель которой профессор Ханс Хан жил в Вене. Летом 1923 года Хеврони действительно получил стипендию и уехал из Израиля, чтобы продолжить образование. Потому и возникла необходимость кем-то его заменить с 1923/24 учебного года, и положение было затруднительное. Доктор Лурье хотел знать, действительно ли я изучал математику, имею ли диплом или что-то подобное и смогу ли преподавать математику на иврите. На все эти вопросы я ответил утвердительно. Тогда он произнёс примерно следующее: «Я предоставлю вам это место, если вы приступите к работе в ближайшую неделю. В качестве жалованья вам, вообще говоря, следует пятнадцать фунтов в месяц – фунтов египетских, на два процента более дорогих, чем английские, однако эти суммы, разумеется, не будут выплачиваться вам наличными, поскольку, как вам хорошо известно, сионистское руководство деньгами не располагает». Вместо этого мне, как и всем учителям и служащим, выдавали бы кредитные чеки для потребительского кооператива «Хамашбир», где я и получал бы необходимое питание. В те дни зарплату выдавали с семимесячным опозданием, и никому не приходило в голову объявить из-за этого забастовку. Все знали, что у сионистов денег нет, а если что-то и есть, они нужны им для поселенческих целей. Я обещал подумать над этим предложением.

Одновременно с этим Хуго Бергман, подтвердивший моё фиктивное трудоустройство и много тогда со мной общавшийся, предложил мне настоящую должность библиотекаря в отделе иврита Национальной библиотеки. Он сказал: «Я уже всё обдумал. Ты именно то, что нам нужно. Ты знаешь всё о еврейских книгах, и ты знаешь, где и что искать. Ты дисциплинирован, умеешь распоряжаться своим временем и разбираешься в еврейских делах. Я могу предложить тебе десять фунтов в месяц, которые, конечно, не будут выплачиваться…» – и так далее, см. выше. К этому надо, конечно, добавить, что Бергман был однокашником и старым другом Франца Кафки по Пражской гимназии.

Слева направо: Бенцион Мосинзон, Альберт Эйнштейн, Хаим Вейцман и Менахем Усышкин. Нью-Йорк. 1921

Когда я впервые оказался у него в Иерусалиме, моё внимание привлекла очень живая фотография человека с меланхолическим взглядом, сидящего за роялем. Я спросил: «Кто это?» Бергман ответил: «Франц Кафка». В те годы я был одним из первых читателей его рассказов. Бергман же, как я упоминал, был к тому же большим поклонником ведущего мыслителя антропософов Рудольфа Штайнера (чего я про себя сказать не могу), и мои научные занятия каббалой, которые я надеялся продолжить в Израиле, в высшей степени его привлекали. Он сказал, что я могу приступать к работе хоть завтра. Рабочий день с полвосьмого до двух, что оставляет мне время для изучения каббалистической литературы. «Я напишу в сионистскую администрацию, чтобы тебя включили в платёжную ведомость как учёного библиотекаря Национальной библиотеки. Исполнительный директор никогда не отвечает на письма, так что всё будет в порядке».

Я обдумал оба предложения: учитель математики или библиотекарь ивритской литературы? Мы с Эшей собирались жениться, и она зарабатывала шесть фунтов, чего на скромную жизнь вполне хватало. Стань я учителем, мне пришлось бы ещё после работы проверять тетради, и кто знает, не станут ли ещё ученики посмеиваться над моим берлинским произношением? В кругах ашкеназских сионистов, составлявших в Иерусалиме значительное большинство нового «ишува», говорили на иврите, в котором преобладал славянский и отчётливее всего русский язык. О себе могу сказать, что с юности и до преклонного возраста у меня была отличная, даже необыкновенная память, – но чисто зрительная. Я видел слова как бы написанными перед собой и почти не делал орфографических ошибок в словах изучаемых языков. Моя слуховая память, напротив, не давала мне такой большой свободы. Добавлю к этому, что я не видел достаточных оснований, чтобы менять мой иврит, впитавший берлинские интонации и акцент – в нём, к примеру, почти не звучала буква реш, а про выговор гласных вообще умолчим! – на русский акцент, очевидно столь же неадекватный. Если бы все, как, скажем, евреи арабского Востока, говорили с ярко выраженным семитским акцентом, я бы, конечно, приложил больше усилий в этом направлении, по примеру упражнений в арабском у профессора Карла Зюсхайма в Мюнхене. Такой акцент, впрочем, был очень нехарактерен для ашкеназских евреев (хотя имелся, например, у Давида Йеллина или д-ра Ицхака Эпштейна), между тем я различал русский акцент у Менахема Усышкина и его товарищей, у всех лидеров и интеллектуалов Гистадрута, таких как Бен-Гурион, Бен-Цви, Берл Кацнельсон, Залман Шазар или Бен-Цион Динур – и это только те, с кем мне довелось разговаривать. Во всяком случае, мои дела обстояли далеко не так плохо, как у знаменитого д-ра Артура Руппина, главы отдела сионистской организации, занимавшейся поселенческим движением. Его языковая бесталанность вошла в поговорку. Когда президент Немецкого общества мира генерал фон Шёнайх посетил Израиль и попал на лекцию Руппина на иврите, он почти сразу восторженно воскликнул: «Но ведь он тоже из Магдебурга!»[222]

Было и другое соображение: в библиотеке мне приходилось иметь дело с книгами, в которых меня интересовало практически всё (поступление новой художественной литературы обеспечивал сын д-ра Иосифа Могилевера, директора Еврейской гимназии в Иерусалиме[223]), а мне оставались дневные и вечерние часы, чтобы погрузиться в свои занятия, если не хотелось никуда выходить. Итак, я предпочёл хуже оплачиваемую работу, и на этом моя математика закончилась, хотя многочисленные математические сочинения оставались на моих полках ещё около шести лет, пока я не отдал их двум коллегам в этой области, д-ру Биньямину Амира и д-ру Маркусу Райнеру, которые заинтересовались ими.

Через четверть года вакансию в учительской семинарии занял Шмуэль Самбурский, впоследствии – один из моих самых близких друзей и коллег. Ему не приходилось беспокоиться о своём акценте: хотя вырос он в Кёнигсберге в среде йекке, но усвоил превосходный иврит от своего отца, выходца из России, говорившего без особого акцента.

Иосиф Хазанович. 1900-е

Как было сказано, Бергман отправил письмо в сионистскую администрацию, и – о чудо, о знамение! – через три дня пришёл ответ: «Просим немедленно уволить д-ра Шолема; разве вам неизвестно, что у сионистской администрации нет денег,

1 ... 61 62 63 64 65 66 67 68 69 ... 84
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу От Берлина до Иерусалима. Воспоминания о моей юности - Гершом Шолем бесплатно.
Похожие на От Берлина до Иерусалима. Воспоминания о моей юности - Гершом Шолем книги

Оставить комментарий