Я все равно тебя дождусь! - Евгения Перова

– Какие еще догадки?! О чем?

– Нет, еще рано. Я не уверена. Если бы ты мне рассказал побольше!

– Нет. Не сейчас. Я не могу. Потом.

– Марк, ну что ты! Конечно, не сейчас! Когда сможешь. Просто мне кажется, тебе было бы лучше выговориться!

– Да, наверно… Но пока я не в силах.

В конце декабря Шохины всем табором поехали в Трубеж: надо было проверить дом, а Илька просто мечтал попасть на музейную елку, да и Синельниковы зазывали на Новый год. Лида с Сережкой действительно за спиной у Марка затеяли целое расследование, но результаты привели их в смятение, и они в долгих телефонных переговорах обсуждали: надо ли рассказывать все это Шохину или нет? В конце концов решили, что надо. «Иначе он сдохнет от чувства вины!» – сказал Сережка, и Лида согласилась. Оба ожидали этого разговора с трепетом.

Пару дней они обживались в Трубеже, где стояли настоящие рождественские морозы. Синее небо, яркое солнце, сверкающий иней, хруст снега под ногами – все это изумляло Лиду с Илюшкой, привыкших к московским бесконечным сумеркам и слякоти. Дом прилаживался к ним заново: скрипел половицами, стучал форточками, вздыхал и потрескивал. Лида с тревогой поглядывала на Марка, который становился все угрюмее, но молчала. Вечером второго дня Марк мрачно спросил:

– Ну что, когда Синельников притащится? Вам же не терпится поделиться своими открытиями, сыщики хреновы!

– Марк, если ты не хочешь… Если тебе трудно, так и не надо!

– Но ты же считаешь, что нужно?

– Милый, это будет тяжелый разговор. Очень тяжелый. Но мне кажется, лучше не тащить эту тяжесть в новый год, а оставить в старом. Лучше один раз… перетерпеть, чем все время страдать. Ты не согласен?

– Вскрыть нарыв, что ли?

– Вроде того!

– Ладно.

Они отправили Илюшку к Синельниковым, чтобы поговорить на свободе. Лида накрыла стол: водка, какие-то закуски. Приехал Сережка, весь розовый от мороза. Он тоже нервничал и с опаской поглядывал на Марка, хотя старательно улыбался и много болтал. Наконец, уселись и выпили – со свиданьицем! Марк мрачно закусил куском черного хлеба с селедкой, а Синельников, подцепив огурец, вопросительно взглянул на Лиду:

– Ну, что? Кто начнет?

– Я думаю, сначала ты. У тебя факты, а у меня… домыслы в основном. Марк, ты как? Готов?

– Угу. Давайте, не томите. Что там у вас такого… страшного?

Синельников вздохнул: то, что он собирался рассказать, действительно было страшно, особенно для Марка. Но… куда деваться? Он еще раз вздохнул, почесал затылок, поморщился и заговорил, сразу превратившись из старого доброго друга в проницательного и жесткого опера:

– Ты знаешь, что Виктория мне никогда не нравилась. Поэтому можешь думать, что я пристрастен. Но это не так. Прости за то, что причиню тебе боль, но мне кажется, лучше знать правду…

Синельникову Вика не нравилась. Ну, не то чтобы… Молоденькая, высокая, красивая – вроде бы все при ней! Но не нравилась. Не понимал он эту девку, и все! А непонятного Сережа не любил. Умная, да. Может быть, себе на уме? Замкнутая, тихая, молчаливая, упрямая. Маниакально привязанная к Шохину. Вика смотрела на Марка глазами побитой собаки, виновато улыбалась и вздрагивала даже от звука упавшей на пол чайной ложки. Нервная. Слишком нервная.

После всех своих болезней и несчастий она подурнела, похудела и выглядела совсем уже странной: задумывалась, глядя в пространство, и словно спала на ходу. Это из-за лекарств, объяснял Марк. Депрессия, ты же понимаешь. Ну да, лекарства. Но пару раз Сереже казалось, что от нее пахнет спиртным – Синельников не курил в отличие от Марка, поэтому хорошо чувствовал запахи. Неужели она выпивает? Разве алкоголь совместим с антидепрессантами?!

Темна вода во облацех – так думал Синельников, сидя в гостях у Шохина и поглядывая на Вику, которая накрывала на стол и сейчас нарезала хлеб. Сережа не знал Викину историю – Марк не рассказывал. Синельников не знал и о тех странных отношениях, которые существовали между Викой и Владиком, хотя видел, с какой ненавистью Вика говорит о нем. Не знал ничего, но когда увидел, как Вика режет хлеб большим железным ножом с синей пластиковой ручкой… А нарезав, задумчиво постукивает острием ножа по доске, глядя в никуда… Увидев это, он быстро отвернулся и схватил кусок какого-то рулета, который очень удачно развалился у него в руке. Он жевал, чувствуя щекой напряженный взгляд Вики.

– Как вкусно! Что это такое? – он поднял на Вику ясные глаза и чуть не вздрогнул, такое у нее было лицо: совершенно чужое и жуткое.

– Это рулет из лаваша. – Вика улыбнулась, и Синельников едва не подавился.

– Из лаваша?

– Ну да, тонкий лаваш, а внутри лосось с майонезом и яйцом, и еще огурчик маринованный надо мелко-мелко порезать…

Тут вошел Марк, и Сережа выдохнул. Вика мгновенно изменилась, превратившись опять в кроткое сонное существо. Этот нож! Точно такой нож был у самого Синельникова, как и у половины города – лет пятьдесят назад их делал местный умелец. Ножи тонко резали и великолепно затачивались. У Синельникова нож был тонкий и длинный, у Шохина – покороче и пошире. А у Владика…

А у Владика нечто среднее.

Железный нож с синей пластиковой ручкой, острый как бритва.

Этим ножом его и зарезали позавчера.

Зарезала Вика Смелянская, женщина Марка Шохина, лучшего друга оперативника Синельникова. Он знал это так определенно, как будто Вика сама сказала. Весь вечер Сережа был как на иголках, а если Вика проходила рядом, у него пробегал мороз по коже. Когда стали убирать со стола, он изловчился и быстро скинул в пластиковый пакет, который всегда носил в портфеле, Викину красную в черный горошек чашку, подцепив ее вилкой за ручку. Он сам снял отпечатки с чашки. А утром пошел поговорить к ребятам, которые занимались убийством Владика.

– А, дохлое дело! – сказал Ермолин, привычно погладив себя по гладкой макушке: он рано начал лысеть и брился наголо, «под Котовского». – Типичная бытовуха. Напились, и готово! А ты чего интересуешься?

– Да он у меня по Айвазовскому краем проходил, Владик этот, а привязать не удалось. Вот подумал, вдруг мы упустили что. Я посмотрю дело?

– Ничего там нету особенного. Пьянь последняя этот твой Владик. Ты бы видел, что у него там делается!

– А кстати, можно посмотреть, что там у него делается?

– Ну, посмотри, если приспичило. Ключ у участкового.

– Он один, что ли, жил?

– Один. Сестра есть, но ей сейчас не до него. Ну, у тебя по делу проходит, как ее… Вигаркина.

Отпечатки, как и думал Синельников, были Викины – на стакане, на столе, на спинке кровати, на дверных ручках. А самое страшное – окровавленный отпечаток на белом кафеле раковины – чуть внизу, сбоку. На ноже отпечатков не нашли – чисто вымытый нож лежал в кухонной раковине. Значит, интуиция его не подвела – но никакой радости это Сереже не доставило.