Йеллоуфейс - Куанг Ребекка

«ступени экзорциста»[73]

«завтра вечером»

«в одиннадцать»

23

Афина жива.

Иного объяснения на ум и не приходит. «Ступени экзорциста» — наш с ней прикол. Крутая, черная как смоль лестница в квартале от кампуса Джорджтауна; место, где в «Изгоняющем дьявола» умирает отец Каррас. Это местечко известно своей аурой потусторонности, а ступени там настолько скользкие от дождя и снега, что удивительно, как там не бьются насмерть любители бега трусцой. Мы с Афиной однажды приперлись туда после поэтического вечера, в мою первую зиму в Вашингтоне. Афина подначивала меня взбежать по обледенелой лестнице, а я вместо этого вызвала ее на состязание. Через десяток ступеней я расшибла себе колено, а Афина мелькнула мимо, даже не обернувшись. Она одержала верх. И что бы, черт возьми, сейчас ни происходило — какое бы сверхъестественное или безумное объяснение ни крылось за тем Instagram-аккаунтом, — это не какой-нибудь задрот, пытающийся меня троллить. Это может быть только Афина. Лишь ей одной известно, что это место значит для меня. Уж слишком символична метафора: я расшибаюсь и падаю, а она вспархивает на самый верх.

Я знаю, что это ловушка. Знаю, что, появившись, попадаю прямо в руки призраку и, скорее всего, подвергаю себя смертельной опасности. Но выбора нет. Это мой единственный шанс обрести ответы, а я сейчас отчаянно нуждаюсь хоть в крупице правды.

Я подхожу к делу с максимальной обстоятельностью. Прежде всего, убеждаюсь, что мой мобильный полностью заряжен. Обвешиваюсь поясом с инструментами, куда также пакую фонарик со свежими батарейками, баллончик с перцовым газом (спасибо, Диана) и швейцарский нож. Покупаю даже связку китайских петард в продуктовой лавчонке на углу Чайнатауна — где-то в интернете я читала, что хлопушки могут отпугивать призраков. Понятно, это глупость, но я хочу быть полностью экипированной. Если призрак Афины попытается меня на той лестнице убить, то, видимо, от судьбы не уйдешь. Но я, по крайней мере, не сдамся без боя.

Я думаю скинуть эсэмэску Рори или даже Бретту о том, куда я направляюсь. Но если все пойдет так, как я думаю, то, наверное, будет лучше обойтись вообще без записей.

Из Росслина я выезжаю на такси и выхожу у главных ворот Джорджтауна. До лестницы отсюда пять минут ходьбы, но я не хочу забавлять водителя ответами о том, что я в такой глухой час думаю делать на «Ступенях экзорциста». Сама школа закрыта на каникулы. Сегодня вечером я единственная, кто бродит по кампусу. Скорым шагом я иду по тихому тротуару Тридцать седьмой улицы, крепко скрестив на груди руки от встречного ветра. Сейчас здесь безлунная темнота и пронизывающая, кусачая стынь. Бьется о берега Потомак, напитанный утренним дождем. Будь я жаждущим мести призраком, я бы именно сюда выманила того, с кем хочу свести счеты. Здесь все такое готичное, с флером драматизма. Не хватает разве что зловещих вспышек молний, но и этого гипотетически можно дождаться: весь день в небе скапливались косматые сонмы туч.

Страха во мне нет. В данный момент меня вряд ли что может напугать. Я бы, наоборот, хотела, чтобы Афина выскочила и набросилась на меня, просто в подтверждение, что она реальна и я не сумасшедшая.

Ступени лестницы пусты. Куда ни глянь, везде ни души. Подойдя к подножию лестницы, вблизи я вижу только заброшенную бензоколонку. На часах пять минут двенадцатого. Я, задыхаясь, поднимаюсь по ступеням — зачем?

Надо же быть такой идиоткой. Возможно, Джефф прав, и это был просто розыгрыш. Смысл всей этой затеи лишь в том, чтобы меня напугать.

Постояв, я уже собираюсь уходить, как вдруг меня укалывает знакомый возглас: «О, как приятно снова тебя видеть!»

Афина. Это, несомненно, ее голос, с теми скучливо-надменными, отстраненными, искусно-ироничными нотками и тембром, знакомым по десяткам радиоинтервью и подкастов.

«Давно-о не виделись».

— Афина!

Ее голос как будто доносится с самого верха лестницы. Я одолеваю оставшиеся ступени и, запыхавшись, ступаю обратно на проспект. Улицы вокруг все так же безлюдны.

«Я так рада, что ты фанатка моей работы».

Какого хрена? О чем она?

— Афина! — уже не говорю, а кричу я. — Где ты?

«Ну что? — На этот раз ее голос доносится откуда-то издали. Я напрягаю слух, выискивая источник звука. — Как твои дела?»

Кажется, что он исходит от подножия лестницы. Как она могла спуститься туда так быстро? Если только она действительно не дух, витающий по воздуху.

— Афина?

По лестнице слышен перестук шагов. Она что, от меня убегает? Мелькает мысль пуститься вдогонку, но я не знаю, куда повернуть: отзвук шагов доносится с одного направления, а голос звучит с другого. Я оборачиваюсь, вглядываясь в темень в поисках лица, силуэта, намека на движение, чего угодно.

«Что бы ты назвала своим величайшим вдохновением?» — спрашивает вдруг Афина.

«Вдохновением»? Это что за игра?

Но я знаю, как ответить правильно. Знаю, чем ее подманить.

— Это ты! — кричу я. — Ты же знаешь! Это бесспорно ты!

Афина рассыпается шелестящим смехом:

«Ну тогда мой вопрос: почему?»

С ее голосом что-то не так. Я только сейчас это различаю. Это не голос, которым общаются с друзьями. Это что-то натянуто-искусственное, как на сценическом представлении. Так изъясняются звезды шоубиза перед тем, как им на сцене приходится описывать свой первый секс или есть вареные обезьяньи мозги.

С ней все в порядке? Может, ее держат в заложниках? А к ее голове приставлен ствол пистолета?

Она переспрашивает точно с такой же интонацией, предваряя свой вопрос все тем же шелестящим, змеистым смехом:

«Итак, мой вопрос: почему?»

— Причины как таковой нет! — кричу я. — Я взяла твои страницы, прочла их и подумала, какие же они замечательные. Я ведь всегда тебе завидовала и просто хотела узнать, каково это. Я об этом даже и не думала, это просто случилось. Непроизвольно.

«Ты не думала, что крадешь мою работу? — Теперь голос эхом отдается где-то сверху. На этот раз речь странно искажена, как будто она говорит сквозь воду. Совсем, ну совсем на нее не похоже. — Ты не задумывалась, что это преступление?»

— Конечно, теперь я это понимаю. Я была не права…

Снова шелестящий смех. И снова тот же вопрос, заданный с той же интонацией:

«Мой вопрос тем не менее прежний: почему?»

— Потому что так несправедливо! — кричу я в отчаянии. Свою точку зрения Афина высказала. И незачем продолжать мной играться. — Ты же знаешь, какие истории людям по нраву. А до моих историй никому не было дела. Понимаешь? Никому. Вот я и возжаждала того, что было у тебя, хотя и не хотела сделать тебе больно. Я бы никогда не причинила тебе боль. Я просто думала…

Ее голос снова возвышается.

«Я же везучая, правда?» — с девчачьей игривостью взвизгивает она.

— Ты, наверное, самая везучая из всех, кого я когда-либо встречала, — отвечаю я сбивчиво. — У тебя было всё.

«Так ты сожалеешь? — Голос снова искаженный, перекошенный. — Ты сожалеешь, Джун?»

— Сожалею.

На фоне завываний ветра мои слова кажутся такими мелкими, ничтожными. От сдерживаемых рыданий саднит горло. Мне уже нет дела до поддержания роли. Я просто хочу, чтобы все быстрей закончилось.

— Черт возьми, Афина, мне так жаль. Я каждый день сожалею, что не могу вернуть все назад. Я готова сделать все ради исправления — хочешь, я все расскажу твоей матери, своему издателю? Я пожертвую все, до последнего цента, — просто скажи мне, что с тобой все в порядке. Афина, ну пожалуйста! Я больше так не могу.

Воцаряется долгая пауза.

Когда она наконец отвечает, ее голос снова меняется. Пропадает пронзительный, искусственный тембр. Голос звучит по-человечески и все же совершенно на нее не похоже.