Старость аксолотля - Яцек Дукай

ксенофобам на Земле. Ничего хорошего от этого не будет.

Габриэль теряет самообладание.

– Да что ты тут мне святого из себя изображаешь! Ты решился на раскол, строя за спиной Ордена глиокомпьютеры. Теперь жди последствий. Это не игра, в которой в любой момент можно отмотать на пять сцен назад.

Петрч пожимает плечами и закрывает связь.

Лорд Амиэль еще какое-то время стоит у окна, уставившись пустым взглядом в ночь. Потом со вздохом садится в кожаное кресло у стеллажа, спиной к двери, нервно кутаясь в просторный халат, и обреченно машет рукой. Откинув голову на спинку кресла, он закрывает глаза. И когда начинает ругаться – Агерре не ждет итога этих молитв и выходит из Иллюзиона до того, как в дверях появляется Хамелеон.

С балкона бьет резкий свет, тень вдовы тянется до самого стола. Взгляд и мысли Фредерика на несколько секунд задерживаются на обтянутом гладкой материей юбки изгибе бедра Карлы. Неспособный к сексуальному возбуждению под ограничительными программами Стража, он тонет в море эстетических ассоциаций, порой весьма эксцентричных.

Фредерик забирает обе чашки с шоколадом, еще теплым, и выходит на балкон. Иллюзионную чашку подает Карле. Леди Амиэль благодарит и указывает ею на бетховеновский восход солнца.

– Иногда оно все-таки стоит того.

Агерре поднимает свою чашку. Они чокаются фарфором в пародии на тост.

– Аллилуйя.

Внимание Агерре привлекает свежее фиолетовое пятно на тыльной стороне его руки. Вместо того чтобы выпить шоколад, он слизывает языком выделившуюся слизь. Да. В моих жилах, в моих генах, в моем мозгу. Мы глиотики в энном поколении. Живые кладбища.

Теперь уже в любое мгновение, в любую секунду… Один к семи, самое позднее через полгода. Конец света. Или, во всяком случае – Война. Заря новой эры.

К нему все еще пытаются пробиться по высокоприоритетной связи Миазо и фон Равенштюк. Он не обращает на них внимания, ему не хочется даже думать, по какому поводу они звонят.

Достает из кармана колоду Лужного, переворачивает картинками вниз и вытаскивает карту. Но не смотрит.

Через Большой Аттрактор движутся автоматические транспортеры Города Хаоса, каждый с тенью, будто траурная процессия. Несколько низких дорожек живокриста пересекают солнечный диск, идущие по ним тают в его сиянии, будто восковые фигурки. В небе гаснут последние звезды, блекнет кольцо. Волосы Карлы снова пахнут горячим песком.

– Adagio grandioso. All'antico.[192] Чувствуешь, Фред?

Он сжимает карту в потеющей глией ладони. В другой дрожит чашка.

Агерре медленно врастает в рассвет.

Июнь-ноябрь 2000

Глаз чудовища

(Перевод Кирилла Плешкова)

Рубка походила на тронный зал. В стеклах мертвых экранов, словно в зеркалах, Пиркс увидел себя. (…) На возвышении стояли вызывающие уважение своими размерами кресла пилотов, раскидистые, с широкими сиденьями, принимающими форму человеческого тела, – в них погружаешься по грудь. (…) Пенопластовая прокладка поручней истлела от старости. Вычислители – таких Пиркс еще не видывал. Их создатель, наверное, души не чаял в кафедральных оргáнах. Циферблатов на пульте было полным-полно: требовалась сотня глаз, чтобы наблюдать за всеми сразу. Он медленно повернулся. Переводя взгляд со стены на стену, он видел хитросплетения латаных кабелей, изъеденные коррозией изоляционные плиты, отполированные прикосновениями рук стальные штурвалы для ручного задраивания герметических переборок, поблекшую краску на приборах противопожарной защиты. Все было такое запыленное, такое старое…

Станислав Лем. Терминус (пер. Е. Вайсброта)

КАРКУЛЯША ОБЕШУШЕЛ

ШПАШИША БОЖИША

Станислав Лем. Звездные дневники. (пер. Е. Вайсброта)

1. Бунт

Через три дня после того, как «Бегемот V» покинул орбиту Марса, пришло переданное кодом Морзе предупреждение о приближающейся солнечной буре. Навигатор рассчитал новую траекторию, позволявшую вовремя уйти в пояс астероидов и защитить корабль каменной массой; затем нам предстояло догнать Юпитер на той же самой эллиптической орбите, после дополнительного разгона. Атомный реактор, старая лунная модель, отлично справлялся со своей задачей, впрочем, «Бегемот» располагал запасом топлива для четырех разгонов до курсовой скорости. Уже после смены курса Навигатор обнаружил, что в расчеты вкралась ошибка. Разобрав вместе с Инженером и Электронщиком бортовой калькулятор, он нашел на свежепропаянных схемах обгоревшие клочья волос и шарики не то пыли, не то шерсти. Естественно, то была вина Электронщика, который напился в увольнении на деймосской базе и, мучимый похмельем в невесомости, не проследил за техниками, присланными для планового ремонта с марсианской верфи. Нужно было срочно провести новые расчеты столь неудачно выставленного вектора. Капитан, Навигатор и Первый пилот проторчали над ними всю ночную вахту. Вычищенный калькулятор для разнообразия перегрелся; Электронщик собственноручно обкладывал раскаленные вакуумные лампы машинного мозга тряпками с сухим льдом, больно при этом обжегшись. С этими ожогами пришел ко мне. Я дал ему мазь и забинтовал руки. Теперь он уже точно будет ни на что не годен.

На следующий день мы пятнадцать минут разгонялись при одном «же» и несколько раз на более мощной тяге, но более короткими рывками. Я оставался в койке, читая полученную с Деймоса профессиональную прессу, пока у меня не онемело плечо. К вечеру мы уже легли на новый курс, снова в невесомости. В кают-компании, полутемной от вяло засасываемого разболтанными вентиляторами сигаретного дыма, мы обсуждали за ужином новости о войне. Советский Союз уже закрыл свои станции и перевалочные пункты для кораблей под западными флагами; на Деймосе говорили о предупредительных лазерных обстрелах и даже о диверсии на каких-то хранилищах кислорода у горы Олимп. Кто мог бы ее там устроить? Стороны обвиняли друг друга. Радист утверждал, что после в эфир уже не пошло ничего нового, впрочем, Луна-один перестала передавать политические бюллетени. Он долго объяснял Второму пилоту, почему нашу компанию не должны волновать эти пертурбации. За ужином появился также Пассажир, обычно просивший доставлять еду в каюту. Я пытался вовлечь его в разговор, но он отвечал односложно, возможно, в самом деле от робости. У него паспорт Западной Германии, и он платит наличными. Первый пилот заявлял, будто опознает у него акцент африканера. И уж определенно Пассажир выделялся среди нас, бледных космических червяков, своей кожей – смуглый и в резких морщинах от солнца. Однако с едой в невесомости он прекрасно справлялся. И курил «мальборо».

Капитан позвал меня в рубку – он хотел, чтобы я рассчитал силу бури и оценил угрозу здоровью команды. Когда я пришел, в рубке никого не было. На экранах серебрились звезды, на боковом кормовом мониторе светилось маленькое Солнце, ползли справа налево смолистыми полосами тени. На панелях управления мигали тысячи огоньков; мне