78 - Макс Фрай

Жарко. Мы лежим на самом гребне берега, там, где груды намытой штормом гальки резко обрываются в прибой. Я кидаю в воду горячие белые камни.

— А ты знаешь, — говорит он, — что мир — это волна с частотой 1080?

— Нет, — отвечаю. — То есть теперь знаю. Но понять не могу. То есть, представить не могу. Вообразить. Помыслить. Я вообще не могу себе представить многое из того, о чем вы, физики, говорите.

— Например?

— Например, что вселенная имеет границы. Если есть границы, то что находится за ними? Или что вселенная бесконечна. Как вообще представить себе «бесконечность»? Летишь-летишь, а конца-краю нет и не будет… Десять в восьмидесятой — это слишком много. Если пытаться это представить, начинает ехать крыша.

— А зачем именно «представлять»?

— А я так думаю. Образами. Я их себе представляю. Вот, например, электроны…

— Это не шарики, как в модели, которая в кабинете химии стоит. Это не точка, вращающаяся вокруг ядра, а область пространства, где с некоторой вероятностью бывает заряд.

— Ужас! А измерения? Когда вы говорите о том, что измерений больше трех…

— Ну… Есть мнение, что мир от Большого взрыва и где-то до 10–30 секунды был совсем другим, там была другая физика. Например, там было 12 пространственных измерений.

— Ладно, верю. Волна с частотой десять в восьмидесятой. Область, где может быть заряд. Десять в минус тридцатой секунды. Двенадцать измерений. Как бы это объяснить…

Мне тоже нравится рассказывать ему о языке и литературе, я тоже люблю и умею делать подарки.

— Слово — это знак. Его можно изобразить в виде треугольника. Одна вершина — набор букв, звуков. Вторая сам предмет или понятие. То, о чем, говорят. Третья — образ у нас в голове, представление. Единорога нет, но я могу его представить, я могу о нем говорить. А если нет никакого образа, вообще нет? Если одна из вершин просто дает тебе в глаз со всей дури? Так что потом голова неделю трещит? И как тут можно говорить о мире?

— Думаю, такое есть везде. В любой науке.

Он тоже берет камень, кидает его в волны. Камень легко прыгает с волны на волну и тонет не то в солнечных лучах, не то в воде.

— Ну не знаю. Но мне кажется, что все физики либо умеют здорово абстрагироваться от того, о чем говорят, либо они все сумасшедшие. Или нет, не так. Наверное, есть физики-мистики. То, что невозможно познать, понять рационально, размышлением, представлением, они познают в мистическом экстазе. Непосредственно. Как Бога. Им бывает откровение о двенадцати измерениях и волне с частотой сколько-то там. Вообще, если в современном мире где-то и осталось место настоящей мистике, то это в физике.

Я опять кидаю камень в воду. Плюх! Искусство печь на воде блинчике мне недоступно. Облачко на горизонте немного напоминает ангела, пока еще тихого и доброго, пока еще без меча.

— Интересно, — говорю, — а что было до Большого Взрыва?

— Спрашивая, что было до Большого взрыва, ты спрашиваешь: «Что было с волной на поверхности пруда до того, как туда бросили камень?»

А если камень кинули не в пруд, а в море? Но этот вопрос пришел мне в голову только сейчас. А тогда — carpe diem! — до отъезда в Москву оставалось всего ничего. Мне стало невыносимо жарко и захотелось искупаться, а потом пойти в кафе есть форель, а потом переждать дома пик жары, а потом снова вернуться на пляж, а потом снова… И если где-то под солнцем и осталось место настоящей мистике, то только там, где мы лежим бок о бок и кидаем в воду горячие белые камни.

Рыцарь жезлов

Знаменует начало большого дела. Обещает защиту и покровительство тем, чье дело правое.

Обещает, что если цель благая, дело увенчается успехом, и наоборот.

В этом (и не только этом) смысле Рыцарь Жезлов прост, честен и справедлив.

Он курирует сферы трудовой и общественной деятельности и прочую «социалку». В частности, обещает защиту, когда речь идет о взаимоотношениях гражданина с государством — тут он надежда и опора всем страждущим.

А может обещать, что в вашей жизни появится (уже есть) человек, обладающий следующими свойствами:

активность, импульсивность, склонность к действию (иногда — к насильственному действию), честолюбие, ревность, колоссальный темперамент.

В скверном окружении следует понимать, что речь идет о жестокости, самонадеянности, склонности к разрушению (но никогда — к саморазрушению).

Эли Курант

Рыцарь Кнуппль

Рыцарь Кнуппль воспитывался до десятилетнего возраста в монастыре, а потому умел читать и писать. За это его часто ловили и часто били, а ещё чаще — и то и другое вместе (можно без хлеба).

Рыцарь Кнуппль любил Вестфалию. Любил вестфальский вереск в цвету, любил сочную красоту речных ландшафтов, дюжих весталок вестфалок в стогу сена, но больше всего он любил вестфальские законы. Скажем, если убил простолюдина, надо платить виру, как и всюду. Вира разумная — одна марка за трёх простолюдинов. А вот дальше буква закона починала в душе рыцаря Кнуппля настоящую музыку; елику делить на три вестфальцы не умели, замочи ты хоть одного мужика, хоть двоих — ни хрена с тебя не возьмут, ни единого пфеннига, пока третьего не убьёшь. Тогда, правда, сдерут причитающуюся марку, хоть бы и сарацинам пришлось тебя продавать заради этого. В миру к вестфальцам относились небрежительно, считали их туповатыми, сказывали, что те за копейку удавятся, а Кнуппль вот любил.

Или, допустим, арестовали тебя в Вестфалии, как вот только что — во второй раз уже — собрались пытать, как положено. Дык ведь со всем уважением и пониманием — не мучают кое-как, нет: принесут список, в нём порядка двадцати разных пыток, из оных надобствует выбрать не меньше шести. Те, которые обязательные, отмечены крестиком. Хитро придумано, ничего не скажешь: кто читать не умеет, того всё равно пытать почём зря не станут, до списка и не дойдёт даже. А он прокололся, в этот раз на сущей ерунде: прочитал название трактира на вывеске и предложил двум случайным попутчикам-монахам заехать в "Три куропатки". Те, понятно, заподозрили недоброе: заезжий рыцарь, глухие места — почём ему знать, как трактир называется? Ясен пень, чернокнижник. Монахи, они хитрые.

Рыцарь Кнуппль облизнул пересохшие губы и пробежал список глазами. Привычно подчеркнул гишпанский башмак, клинья меж пальцев, ведьмино кресло. Скривившись, подчеркнул дыбу и «осла» — не больно-то ему нравилась эта тягомотина, но выбирать, увы, не приходилось: как и ведьмино кресло, эти пытки считались обязательными. Похабно ухмыльнулся, зацепив краешком глаза "ущемление персей", чиркнул взглядом по примечанию мелким шрифтом внизу: "Только для дамов". Поразмышлял над бургундской воронкой. "Нет, — вспомнился старый скабрезный анекдот, — столько я не выпью". Кроме него, в прихожей никого не оставалось, палач уже начинал терять терпение. Хмыкнув, рыцарь Кнуппль отметил "раздавливание и ущемление плоти" и протянул листок палачу.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});