Сказка четвертая. Про детей Кощеевых - Алёна Дмитриевна

следующий раз будет с вами говорить?

Морщины на лбу отца стали еще глубже. Он не стал ни о чем спрашивать, но кивнул.

— Как у вас с ним?

Яков замешкался с ответом, и отец снова сам все понял.

— Поругались? Так помиритесь. Не дело это. Вы братья. Ближе у вас никого не будет.

— А жена?

— А ты себе уже жену нашел? То-то. Вся семья важна, каждый в ней, что корешок у дерева. Начни отсекать, и дерево засохнет. Человек один не может. Помиритесь.

Яков кивнул. Он и сам думал о том, что с Климом нужно помириться, только не знал, как подойти. Но и рассказывать отцу о причинах их ссоры, чтобы и тут попросить совета, опять не мог.

— А что там матушка? — спросил он. — Выглядит уставшей.

— Любава по ночам спит плохо, вот она и волнуется. О нас тебе переживать надобности нет. Учись, брату помогай и не ищи легких путей, они редко бывают к добру. Боги не оставят.

— Да, батюшка.

— Яков, — позвал отец.

Яша снова встретился с ним взглядом. Отец смотрел так, будто тоже хотел дотянуться до него.

— Что?

— Здесь твой дом. Решишь вернуться — мы всегда тебя примем назад и слова не скажем. Но взвешивай свои решения тщательно. Прежде чем резать, отмерь. Это твоя жизнь. Как ею распорядишься, такой и выйдет. И не тот трус, кто страшится, а тот, кто идёт на поводу у своего страха, а значит, против совести.

Все-таки злая штука эти зеркала. Все кажется, стоит только руку протянуть, и будешь дома. Но как не тянись, не дотянешься. И когда пробежит по зеркальной глади рябь, и она вновь отразит лишь твое лицо, чувствуешь себя еще более одиноким, чем прежде.

***

Легко было решить действовать по совести и не легко начать. Яков с час бродил по парку, сжимая в руках коробок. Головное здание Конторы то и дело возникало у него на пути. Смотрело с укором. Трус. Он не то чтобы был не согласен. Но время текло, уходило, и нужно было действовать. Яков знал: если опять не решится, то себе не простит. И он заставил себя думать не о себе, а о Злате. Ей сейчас явно было хуже.

В архиве, окончив разговор с родителями, Яков с трудом удержался от того, чтобы попросить зеркало показать ему его царевну. Это было так просто. Слова вызова он знал, ведь уже несколько раз наблюдал, как это делает Варвара Саввишна. Но он не стал, и дело было даже не в запрете на несанкционированное использование этого артефакта. Дело было в том, что он наконец ясно осознал причину этого запрета: нельзя подглядывать за человеком просто потому, что тебе так хочется. Чужая жизнь неприкосновенна. Он уже сунулся туда, куда не следовало, и это привело к беде.

Три ночи прошло с тех пор, как он снял заклятье, и это время показалось ему вечностью. Злата больше не являлась к нему через зеркало, не входила без стука в дверь, а Яша так и не посмел ей написать. По вечерам он выходил в парк при Конторе в надежде, что она приедет сюда за матерью вместе с отцом, как это часто раньше бывало, и он встретит ее, но она так и не показалась на дорожках, которые потихоньку начинали засыпать желтеющие березовые листья. Все между ними вышло плохо, неправильно, но ему думалось, что в этом не было Златиной вины. А вот его, верно, была. И он бы хотел, чтобы она знала, что ему очень жаль, что так оно повернулось. Может быть, она бы смогла его простить. Спустя это время, подумав хорошенько, Яков сам себе признался, что поторопился. Он верил в то, что поступает правильно ровно до того момента, пока не увидел ее лицо после снятия заклятья. Она смотрела как человек, на которого обрушилось страшное, неподъемное горе. Нужно было сначала разобраться в том, что случилось, а потом уже расколдовывать. Да только разве в тех историях, что рассказывали им по вечерам бабушка и отец, что сочиняла для них мама, так кто-нибудь делал? И стала бы она с ним чем делиться?

Яков крепче сжал короб в ладонях. Отец прав: нельзя бежать от ошибки. Особенно, если эта ошибка причинила боль другому. А значит, у него тем более нет права на страх.

Здание Конторы снова выросло перед ним, но в этот раз Яков не свернул с пути.

Он поднимался по ступенькам, ведущим ко входу, и перед глазами вставали одновременно две картины. Злата, сбегающая по ним вниз в легком сарафане. Довольная и уверенная. Медные волосы горят в лучах солнца — живой огонь на фоне зелени берез. И еще одна. Злата, бредущая по этим ступеням вверх, медленно, будто волоча за собой камень на цепи. С мокрым от слез лицом.

Злата недолго оставалась в его комнате после того, как все успокоилось. Яков звал ее, она не отвечала. Все смотрела в одну точку. Он хотел дать ей воды, отошел к столу, а она пошла на выход. И он сначала метнулся, а потом не решился остановить. Но проводил до Конторы, поднялся с ней на второй этаж и видел, как она зашла в кабинет матери. Удивительно, что им никто не попался по дороге. Он поднялся чуть выше по лестнице, сидел в углу в пролете и ждал. Видел из окна, как прилетел коршун, ударился о ступени у входа и обернулся высоким суховатым мужчиной. Мужчина вбежал вверх и ворвался в кабинет. Видел Баюна. Шерсть у того стояла дыбом. Гигантский кот тоже было рванулся в двери кабинета, но его выбросило оттуда.

— Не лезь не в свое дело! — гаркнул, появляясь на пороге, Кощей, а Яков к тому моменту уже догадался, что это именно он. — Она стабильна!

И Яков запоздало вспомнил, как бабушка рассказывала ему о срывах, что порой приключаются с магами в моменты сильного потрясения. Похолодел в сотый раз, поняв, что едва не натворил. Своим решением он мог погубить и Злату, и всех вокруг.

Кощей с Василисой вывели Злату из кабинета и повели из Конторы. Баюн проводил их взглядом, принюхался и посмотрел туда, где на лестницей прятался Яков.

— Черррти, — прорычал он зло и презрительно. — К Горррынычу вас в пасссть…

Когда он уходил, шерсть у него все еще стояла дыбом. Яков мог