Словарь запрещенного языка - Лия Престина-Шапиро

СЛОВАРЬ В РОССИИ

                                Михаил Членов, Москва

    Имя Феликса Шапиро сейчас, к сожалению, памятно все меньшему и меньшему количеству евреев в России. Кто уехал, кто ушел из жизни. Сегодняшняя еврейская молодежь может изучать иврит совершенно свободно. Работают ульпаны, кружки, еврейский язык преподают в школах, институтах.

    В еврейских центрах, в библиотеках, в отделениях Сохнута, израильских культурных центрах много учебников иврита, новые разнообразные словари, иврит-русские, русско-ивритские. Но того рвения к еврейскому языку, которое было еще десять-пятнадцать лет назад, нету. Тогда словосочетание «словарь Шапиро» было у всех на устах. Все знали, что это был не просто какой-то рядовой словарь, а огромное явление в еврейской жизни страны, где на все еврейское был наложен негласный запрет.

                         * * *

    Судьба иврита в России была драматичной. В начале века, еще в дореволюционной России, древний еврейский язык жил еще старой жизнью еврейского галута: работали бесчисленные хедеры, каждый еврей хоть как-то, но знал язык, мог прочесть элементарные молитвы, заупокойный «йизкор», «кадиш» по умершим родителям.

   Наряду с этим с середины прошлого века стали появляться писатели и словесники, дававшие новую жизнь языку, который, как казалось, полностью ушел только в религиозную сферу. Еще в 1852 г. Авраам Мапу издал на еще не приспособленном к такому жанру иврите первый историко-приключенческий роман «Любовь в Сионе» («Агавас Цийон»). Знаменитый поэт Ялаг (Йегуда-Лейб Гордон, 1830—1892) в 60-х годах светскими стихами на иврите бичевал пороки закосневшего раввината. В 1879 г. отец современного иврита, в то время еще двадцатилетний юноша Элиезер Бен-Иегуда опубликовал свою знаменитую статыо «Жгучий вопрос», в которой призвал к невиданному дотоле делу — возродить иврит как разговорный язык возрожденного еврейства на земле его предков.

   Достаточно напомнить такие выдающиеся имена, как Х.-Н. Бялик, Ш. Черниховский — классиков ново-еврейской литературы — все они родились, жили, творили в России. В 1918 году в России выходило более 120 еврейских периодических изданий, из них около 20 — на иврите. А потом наступил коллапс, которого в том его виде, как водится, никто не ждал тогда. Большевики, пришедшие к власти, уже через несколько лет объявили иврит «буржуазным языком», противопоставив его на первых порах идишу, как языку еврейского пролетариата. В конце 20-х годов ивритское слово практически исчезло с российских просторов, где оно звучало так ярко всего-то за пару десятилетий до этого.

   То, что я сейчас написал, — азбучные истины для всякого, хоть как-то знакомого с еврейской историей XX в. Все мы знаем: был язык — не стало языка. Но немногие знают, как это «не стало» было частью обыденного сознания совегского еврея в 50—60 гг. Прежде всего вспомним, что жгучий для евреев начала века вопрос о противостоянии

иврита и идиша, о противоборстве за право стать национальным языком возрождавшейся еврейской нации, после войны потерял всякий интерес и всякое значение. Миллионы говоривших на идиш погибли в Холокосте. Оставшиеся евреи в СССР стремительно переходили в быту с идиша на русский. Иврит исчез из их обихода, и для большинства превратился в абсолютно загадочный экзотический язык, на котором говорили в не менее загадочном и далеком Израиле, в котором почти никто никогда не был и о котором реально никто ничего не знал.

    Сам язык по-прежнему назывался древнееврейским, и то небольшое число людей, которые как-то помнили его начала, знали их в ашкеназийском произношении, а не в современном израильском, т.н. сефардском.

    Язык как язык современного общества, современной культуры и литературы, образования, науки, политической и экономической жизни был в СССР неизвестен.

    Я родился незадолго до начала войны и никакого иврита в моей семье, как и в тысячах других семей, не было. Не было и идиша, за исключением нескольких расхожих фраз-междометий, типа «Азохунвей!»

    Про древнееврейский я, конечно, слышал и знал, что такой язык есть, но представление о нем имел слабое. Впрочем, будучи любознательным и начитанным мальчиком, читавшим в том числе пусть немногочисленные, но интересные книги по еврейской тематике, я умел различать еврейский, т.е. идиш, от древнееврейского и знал примерно, какие из немногих известных мне еврейских слов откуда происходят.

    Так, я знал, что названия еврейских праздников, также известные мне с детства, — Рошешоне (у нас он звучал как-то совсем уж немыслимо Рошешн с ударением на первом слоге), Сукес, Хануке, Иомкипер, по происхождению древнееврейские. Где-то в середине 50-х гг., когда я учился в старших классах, помню, мне захотелось узнать, так ли произносятся эти слова в современном Израиле. Стал спрашивать у отца, у бабушки, ее сестер. Ответа, как следовало ожидать, не получил.

      Однажды осенью, помню, мы собрались у дяди Люси Членова, работавшего в каком-то металлургическом министерстве. Зашел разговор о том, что вот скоро Рошешн. Тут я и спросил у дяди Люси — а не знает ли он, как будет Рошешн по-израильски? К моему удивлению, Люся сразу же ответил: «В Израиле это слово произносят как Рош-га-Шана». Мне очень понравилось это звучание, оно было гораздо красивее, чем какое-то смущенное и шепелявое Рошешоне, или Рошешн, не говоря уже об откровенно непристойно звучавшем Сукесе. Вскоре я с облегчением узнал, что и последний праздник звучит куда как красивее — Суккот.

      Таковы были мои первые познания в израильском иврите. О большем узнать было неоткуда, хотя и хотелось.

      В 1958 г. я поступил в Институт восточных языков при МГУ, который сейчас называется Институтом стран Азии и Африки. Поступил безо всякого блата, хотя все  мне говорили, чтобы с «пятым пунктом» и не думал туда идти. Институт был совсем новый, его основали только в 1956 г. вместо закрытого по прихоти кого-то из властителей Московского Института востоковедения. Приняли нас около 45 человек, среди которых было 5 — 6 «паспортных» евреев, а с еврейскими папами и мамами, писавшихся русскими, было едва ли не более половины. Распределялись мы по 6 языковым группам: арабской, персидской, хинди, китайской, японской, индонезийской. Мне достался как раз последний, индонезийский язык, и я очень им увлекался.

      Иврита среди изучавшихся языков, конечно, не было, но тень его почувствовалась с первых дней. Второкурсники на переменах стали рассказывать нам, новичкам, о том, что было в предыдущем году. Среди рассказов услышал я и о том, что в предыдущем году на первом курсе в группе хинди учился такой парень Боря Подольский, который весной «сел за сионизм». Говорили еще, что он «учил иврит». Наверное тогда, в востоковедческой среде в конце пятидесятых я впервые услышал, что язык, на котором говорят в Израиле, называется не древнееврейским, а каким-то явно новым словом иврит. И что этот иврит можно даже изучать в Москве, хотя и явно небезопасно. Но, как известно, запретный плод сладок.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});