Адъютант его превосходительства - И. Болгарин

– Ну… как? Сильно они тебя… помяли? – нашел он силы спросить Юру и тяжело опустился на стул.

Семен Алексеевич выхватил нож, до плеча располосовал рукав рубахи Фролова. Стал его перевязывать.

Юра, пошатываясь и держась за стены, вышел из дома, спустился с крыльца.

Мимо него взад и вперед пробегали чекисты. Никто возле него не оста­навливался, никому не было до него дела. Лишь один раз кто-то запыхав­шийся, пробегая мимо него, спросил:

– Слышь, малый, не видал, куда он побег?

Ответить Юра не успел, так как чекист, пригибаясь, вдруг побежал че­рез двор к огородам. Там разгорелась перестрелка, тонко запели пули…

А потом внезапно все смолкло, и Юра увидел, как двое еще не остывших от боя чекистов провели через двор пожелтевшего от страха Бинского, под­толкнули его наганом на крыльцо и ввели в дом.

Юру мутило. Он присел на крыльцо и долго сидел так, подперев рукой голову. В дом идти ему не хотелось, еще не прошел страх перед Бинским, хотя он и понимал, что Бинский для него уже не опасен.

Потом чекисты сели в машину, усадили в нее Бинского. О Юре в этой су­матохе забыли, и он, постояв немного на улице, пешком отправился в го­род…

А минут двадцать спустя Красильннков вернулся, озабоченно осмотрел двор, спросил одного из чекистов, оставшихся охранять дом:

– Мальчонка здесь был. Не видали, куда делся?

– Ага, был. Совсем недавно на крыльце сидел, – закивал чекист. – По­ди, во дворе где-нибудь…

Красильников еще раз внимательно осмотрел все дворовые закоулки, но Юры нигде не было.

Он тем временем перешел через Цепной мост, поднялся на Владимирскую горку и направился в гостиницу «Франсуа». До вечера ждал Фролова в гос­тиничном коридоре, возле номера, но зашел какой-то незнакомый Юре чело­век и сказал, что Фролова сегодня не будет и завтра тоже, потому что его увезли в больницу.

Допрашивал Викентия Павловича Сперанского сам Лацис, Тут же, в каби­нете, находился и Семен Алексеевич.

Викентий Павлович, небрежно развалясь в кресле, спокойно курил папи­росу. Лацис сидел напротив него, за письменным столом, напружиненный, непримиримый, с воспаленным от бессонницы взглядом.

– Ну так, может, кончим дурака валять, Сперанский? – жестко спросил его Лацис.

Сперанский выпустил на лицо улыбку. Она дрожала на его лице, скользкая, как улитка. После некоторого молчания он посвойски отмахнул­ся:

– Ах, честное слово, мне, право, неловко. Вы уделяете моей скромной персоне так много внимания. А мне нечего вам рассказать. Вот и при обыс­ке – ничего. Видимо, ваши сотрудники перестарались. Но… как говорит­ся… лес рубят – щепки летят… Я понимаю.

Лацис терпеливо выслушал эту длинную тираду, внимательно глядя на Сперанского, не принимая его льстивой улыбки. Он знал: такие улыбки – от желания спрятать страх.

– Странно, – все так же холодно проговорил Лацис. – У вас ведь было время подумать, собраться с мыслями…

Сперанский аккуратно погасил окурок, равнодушно согнал с лица привет­ливую улыбку и – на ее место выпустил недоумение.

– Вы, вероятно, ждете от меня какого-то заявления, но я даже прибли­зительно не могу представить, о чем бы вы хотели от меня услышать!.. – уклончиво ответил Сперанский и притворно вздохнул.

– О чем? – Лацис обернулся к Красильникову, тихо, но так, чтобы слы­шал Сперанский, сказал: – Прикажите ввести арестованного.

Сперанский медленно перевел взгляд с дверей, за которыми скрылся Кра­сильников, на Лациса. Лацис увидел, как на мгновение губы Сперанского, до этого опущенные в обиженном выражении, дрогнули, в глазах вспыхнула тревога. Было видно, как Сперанский озаботился и теперь тщетно силился угадать, что его ожидает. Они какое-то время пристально смотрели друг на Друга: один – тупо, излучая ненависть, другой – спокойно – два врага, разделенные столом, хорошо сознающие, что борьба еще не окончена. И оба готовились к этому последнему поединку. Под пристальным взглядом Лациса Сперанский попытался овладеть собой и даже снова вернуть улыбку. Но она получилась странной, потерянной, вымученной.

Два красноармейца ввели в кабинет Бинского. Он расслабленно встал посреди кабинета и устремил взгляд куда-то в сторону, в окно.

На лице Викентия Павловича отразилось вначале смятение, а затем рас­терянность и неподдельный испуг. Он приложил немало усилий, чтобы вновь взять себя в руки.

– Скажите, Сперанский; вы знаете этого человека? – спросил Лацис. Го­лос у него сейчас был ровный, без всяких оттенков.

Викентий Павлович долго, гипнотизирующе смотрел на Бинского, но взгляда его так и не поймал. Пауза явно затянулась, и, сознавая это, Сперанский досадливо поморщился и бросил:

– Не имею чести… Первый раз вижу.

– А вы? – Лацис повернулся к Бинскому. – Вы знакомы с этим человеком?

– Да. Это Викентий Павлович Сперанский, – сдавленным голосом неохотно выдавил из себя Бинский, он по-прежнему упорно старался смотреть в окно.

– Я его хорошо знаю.

– Откуда? – спросил Лацис, исподволь наблюдая за реакцией Сперанско­го.

– Я уже дал показания. Викентий Павлович являлся одним из руководите­лей Киевского центра, некоторые задания я получал непосредственно от не­го, – четко, словно зачитывая по бумажке, отбубнил Бинский.

– Какие же это задания?

Сперанский не выдержал, нервно передернулся и зло посмотрел на Бинс­кого: уж от кого, от кого, но от Бинского он не ожидал такого позорного малодушия.

– Шкуру спасаете, Бинский? Боюсь, что это вам не поможет! – сквозь зубы процедил Викентий Павлович и обернулся к Лацису: – Прикажите увести эту дрянь. Я все сам расскажу.

Обессилев от того, что все рухнуло и что теперь нужно самому подороже продать сведения, Сперанский проводил Бинского тяжелым взглядом решивше­гося на все человека, но еще долго сидел, низко опустив голову, боясь заговорить и услышать звук своего голоса. Но вот он выпрямился на стуле и бросил:

– Пишите!..

Молоденький чекист, сидевший незаметно в углу, приготовился стеногра­фировать.

– Да-да, пишите! – медленно повторил Сперанский. Он, видимо, никак не мог примириться с мыслью, что все проиграно, все кончилось. Но нужно бы­ло перешагнуть через это, перешагнуть а во что бы то ни стало.

Лацис смотрел на него. Терпеливо ждал.

– Еще до вооруженного восстания, – тихо заговорил Сперанский, – мы предполагали активизировать нашу деятельность и провести в городе ряд крупных диверсий… Это была трудная ночь. Задолго до рассвета десятки автомобилей, срочно мобилизованных на ликвидацию контрреволюционного за­говора, разъехались в разные концы города. Вместе с чекистами в операции участвовали поднятые по тревоге красноармейцы гарнизона.