Год две тысячи четыреста сороковой - Луи-Себастьен Мерсье

187

Император Тай-цзун,{386} гуляя как-то по деревне со своим сыном, сказал, указывая принцу на работавших в поле землепашцев: «Взгляните, как тяжко трудятся эти бедные люди в течение всего года, чтобы нас прокормить. Без их усилий и пота ни вы, ни я не владели бы государством».

188

Всеобщие предрассудки надобно уважать! Так утверждают малодушные, ограниченные умы: достаточно, чтобы какой-либо закон существовал, чтобы он казался им священным. Свойственна ли сия преступная умеренность мыслей человеку истинно добродетельному, которому одному дано любить и ненавидеть? Нет. Он сам присваивает себе право действовать от лица всего общества. Высокие достоинства — вот на чем зиждется его право. Справедливость его деяний подтверждается благодарностью потомков.

189

Дух нации отнюдь не зависит от атмосферы, ее окружающей: не климатические условия являются физической причиной величия ее или упадка.{387} Сила и мужество суть достояние любого народа на земле; но причины, приводящие их в действие и питающие их, зависят от определенных обстоятельств, которые могут складываться быстрее или медленнее, но рано или поздно возникают всегда. Блажен народ, которому — благодаря ли просвещению, благодаря ли чутью — удается поймать нужное мгновение.

190

Хотите знать главные принципы, коими руководствуются обычно на советах при всяком государе? Вот приблизительно свод того, что там говорится или, вернее, делается: «Необходимо всеми средствами умножать налоги, иначе у государя никогда не достанет средств на содержание армии и двора, который должен поражать великолепием. Если обремененный поборами народ начнет сетовать, его надобно обуздать. И это не будет несправедливым, ведь в сущности если он чем-нибудь владеет, то лишь по милости государя, который, особенно тогда, когда ему это выгодно и прибавляет блеска его короне, властен в любое время и в любом месте забрать обратно то, что ему угодно было уделить своим подданным. К тому же доказано, что народ, которому позволяют благоденствовать, менее трудолюбив и способен обнаглеть. Надобно урезать его достаток. Это сделает его более покорным. Бедность подданных — вернейший оплот короля; и чем меньшим богатством они располагают, тем будут послушнее. Привыкнув к подчинению, они станут подчиняться уже по привычке, а это — самое верное средство забрать народ в руки; и, мало того, он должен еще уверовать, что именно в покорности и заключается высшая мудрость, а следовательно, не рассуждая, следовать нашим приказам, видя в них плод нашей неоспоримой мудрости».

Если бы какой-либо философ, имеющий доступ к государю, во время этого совета вышел бы вперед и сказал своему королю: «Не верьте коварным вашим советникам, вас окружают враги семьи вашей. Ваше величие, ваша безопасность зависят не столько от вашего всемогущества сколько от любви к вам народа. Чем он несчастнее, тем пламеннее жаждет перемен — тем скорее пошатнет он ваш трон или трон ваших сыновей. Народ бессмертен, ваш же век измерен. Величие государя более проявляется в его отеческой заботе, нежели в неограниченной власти. Такая власть бесчеловечна, она противна природе. Умеряя себя, вы станете могущественнее. Поступайте по справедливости и не сомневайтесь, что наиболее сильными и почитаемыми являются государи нравственные». Такого философа, без сомнения, сочтут простодушным мечтателем и, быть может, не снизойдут даже до кары за его добродетель.

191

Порой в некоторых государствах наступает эпоха, которая оказывается необходимой, — эпоха страшная, кровавая, но она служит сигналом освобождения. Я говорю о гражданской войне. Именно здесь проявляют себя все великие люди — и те, кто борется со свободой, и те, кто защищает ее. Гражданская война позволяет обнаружить самые скрытые таланты. Появляются незаурядные люди, кои оказываются достойными приказывать другим. Это лекарство ужасное, но после паралича, в котором пребывало государство, после сего онемения душ оно становится необходимым.

192

Деспотическое правительство есть не что иное, как союз властителя с небольшим числом подданных, которым позволено безнаказанно обманывать и грабить остальных. Государь или тот, кто представляет его, затмевает собой общество, разделяет его, становясь единственным его средоточием, существом, которое по своему усмотрению разжигает все страсти и вводит их в игру ради собственных интересов. Он определяет, что справедливо, а что несправедливо; его каприз становится законом, его благосклонность — мерилом уважения в обществе. Подобная система слишком бесчеловечна, чтобы существовать долго. Правосудие же является преградой, равно охраняющей и подданного, и государя. Одна лишь свобода способна создать великодушных граждан: истина превращает их в разумные существа. Король могуществен, лишь стоя во главе счастливого, великодушного народа. Если приходит в упадок народ, рушится трон.

193

Свобода рождает чудеса, она побеждает природу, она выращивает богатый урожай на голой скале, она придает веселый вид самым печальным провинциям; она просвещает пастухов и делает их более проницательными, чем высокопоставленные рабы, что обретаются при самых утонченных дворах. Между тем иные страны, составляющие славу и гордость творца, но ввергнутые в рабство, являют нам лишь вид заброшенных полей, бескровных лиц, хмурых, потупленных взглядов. Человек! Выбирай же — быть тебе счастливым или несчастным, если ты еще можешь выбирать; страшись тирании; возненавидь рабство. Бери в руки оружие, умри или живи свободным.

194

Один интендант, желая дать нашей ***, направлявшейся в Суассон,{388} представление об изобилии, якобы царящем во Франции, велел выкопать все фруктовые деревья в окрестностях и посадить их на улицах города, предварительно выломав мостовую. Между деревьями натянуты были гирлянды из золоченой бумаги. Сей интендант, сам того не ведая, был подлинным живописцем.

195

Заблуждение и невежество суть источники всех бед, терзающих человечеством Человек дурен лишь потому, что не понимает подлинных своих интересов. Между тем можно без видимого вреда ошибаться в спекулятивной физике, в астрономии, в математике, но политика не терпит ошибок. Иные пороки управления более разорительны, нежели стихийные бедствия. Одна ошибка такого рода способна опустошить государство и ввергнуть его в нищету. Самый строгий и глубокий теоретический анализ более чем когда-либо бывает необходим при решении общественных дел, если возникают как бы уравновешивающие друг друга «за» и «против». В подобных случаях нет ничего опаснее косности; она приводит к невероятным бедствиям, и государство обнаруживает это лишь в момент своей гибели. Потому надобно как можно более умножать и расширять знания о сложном искусстве управления государством, ибо малейший промах здесь уводит с правильного пути и вырастает в гигантскую ошибку. До сих пор законы были лишь облегчительными средствами, их же превратили в панацею, они, как это правильно было кем-то замечено, суть плод необходимости, а не философии. Именно последней надлежит исправить то, что в них несовершенно. Но каким мужеством, каким усердием, какой любовью к человечеству должен обладать тот, кто из бесформенного этого хаоса возведет стройное здание! И вместе с тем какой другой гений будет более достоин любви человечества? Пусть же подумает он о том, сколь важна сия задача, — ведь дело касается прежде всего счастья людей, а следовательно, улучшения их нравов.

196

Г-н Даламбер сказал, что король, выполняющий свои обязанности, — это самый несчастный человек на свете, а тот, что их не выполняет, наиболее достоин жалости.{389} Но почему король, выполняющий долг свой, — самый несчастный человек на свете? Из-за разнообразия своих обязанностей? Но ведь хорошо выполненная работа есть источник истинной радости. Можно ли так обесценивать это внутреннее удовлетворение, рождаемое сознанием, что ты сделал что-то на благо людям? Разве не заключена награда уже в самой добродетели? Почему может быть глухо к радостям сердце того, кто всеми любим и ненавидим лишь злодеями? Кто не испытал чувство довольства от сделанного кому-то добра? Король, который не выполняет своих обязанностей, более всех достоин жалости. Нет ничего справедливее — во всяком случае, если ему доступны угрызения совести и он не безразличен к бесчестью; если же они ему недоступны, он еще больше достоин жалости. Нет ничего лучше, чем эта последняя мысль.

197