Венгерская вода - Зацаринный Сергей

– Там сейчас все вертится вокруг принятия католичества Корибутом, – подумав, ответил Симон. – Ведь с некоторых пор он оказывается под покровительством папы, а это уже все ставит с ног на голову, потому как венгры, поляки, рыцари – все они воевали Литву с благословения Святого престола. Тут тебе и призыв к защите веры, к крестовому походу, и отпущение грехов. Теперь всё. Литовский князь – примерный сын матери-церкви. Тевтонским рыцарям еще есть к чему придраться: Ольгерд католичества не принимал. А вот польский король нынче оказывается, как рак на мели. Он же у поганого царя ярлык взял, получается, едва не подданным его себя признал. Как там в Писании: поклонился, чтобы царство получить? Да еще дань платит. Думаю, Корибут в первом же послании не преминул об этом его святейшеству донести. А уж коли папе посулили всю Литву под его руку привести…

– Только вряд ли Авахаву до этого дело есть, – покачал головой Злат. – Он купец сурожский, его рынок в Орде. А вот ежели между польским Казимиром и татарами был против Литвы союз, то он теперь дымит и искры сыпет. Если Авахав ко всему этому был причастен, то ему самое время лететь во Львов, загня хвост. Я вот что думаю. Этот самый Пакослав, что к хану ездил, по дороге со многими эмирами встречался. И кто их знает, о чем они договаривались. Там ведь у границы многие недовольны. Их в последнее время не раз били в венгерских землях, а от хана помощи так и не пришло. Теперь все края за Днестром Людовику Венгерскому присягнули. Кто в наши степи отошел, а ведь кто и молдавскому князю служить остался. Улуснику венгерскому. Продали же в Чембало без ведома хана татарских невольников. Скорее всего тех самых пленных, что к венграм недавно попали.

Доезжачий долго молча думал и вдруг спросил монаха:

– Ты на венгерском разумеешь?

Тот в некотором недоумении кивнул.

– Слушай завтра внимательно. В этих лесах ведь полно венгров живет. Издревле.

Когда мы уже собирались спать, ко мне подошел Туртас.

– Ты завтра будешь забирать ладан из вещей брата? Я хочу на его сапоги глянуть. Когда он в обители был, дядя его след вынул. Что-то там по-своему заговорить хотел, чтобы дорогу обратно к нему не нашел. Воском залил. Оказалось, слепок так и лежал до сих пор в укромном месте. Я его выпросил. Хочу завтра сравнить с теми сапогами, что остались.

Услышав наш разговор, доезжачий усмехнулся:

– Вот так у нас все. Следов полно, да все запечатанные.

XXXIV. Печа наручадская

Гора, к которой мы направлялись, была хорошо видна из Мохши. До нее вполне можно было успеть дойти пешком туда и обратно между утренним и полуденным намазами. Конечно, солидному заморскому купцу даже на такое недальнее расстояние пристало ездить верхом, поэтому доезжачий подобрал нам подходящих лошадок. Две получше, для меня и Мисаила, и мерина попроще для Симона, изображавшего слугу.

Хоть монах и был ростом с Симбу, но ему недоставало крепости и стати, потому одеяние оказалось немного великовато. Злат, придирчиво осмотрев его со всех сторон, махнул рукой: «Сойдет».

Уже когда выехали из ворот, с нами навязался и Баркук. Он с самого начала просился, чтобы его взяли посмотреть пещеры, согласен был даже бежать всю дорогу, держась за стремя. Вот я, увидев его огорченное лицо, и сжалился.

Когда накладывали в мешочек ладан из вещей Омара, Туртас примерил восковой слепок к сапогам. Тот не совпал ни с одной подошвой.

– Видно, твой брат берег хорошую обувь и для ходьбы по округе надевал что поплоше. Лишний раз подтверждается, что в последний раз он отправился за город.

Стоявший рядом Злат еще раз внимательно осмотрел сапоги Омара.

– Твой брат знал толк в обуви. Понятно, что сапожника он выбирал самого искусного. По мерке шил. Потому и берег эту пару. А вот сапоги, которые здесь за город надевал, явно уже готовыми купил. Видишь, насколько они больше? Твоему брату приходилось не меньше двух локтей онучей наматывать, чтобы на ноге не болтались. Попрел знатно по летней жаре.

Слепок действительно был значительно шире, чем сапоги Омара. И длиннее больше чем на палец.

Брат был жадноват, но эта черта никогда не переходила у него в бережливость. Особенно в одежде. Хотя по отношению к ней и Омару вернее было слово «наряды». Он любил красоваться. Шелковые халаты, шитые золотом кушаки с кистями, шапки, отороченные драгоценным мехом, и сапоги из лучшего сафьяна были предметом его самой искренней любви. Здесь он не знал чувства меры. Даже отправляясь в путь или на отдаленный склад у какой-нибудь затерянной в камыше пристани, брат наряжался как для визита в султанский дворец и скрепя сердце прикрывал все это великолепие дорожным плащом от грязи и пыли. Но и сам этот плащ непременно был из тонкой крашеной шерсти с затейливой вышивкой по краям.

Весть о том, что в этих далеких северных лесах даже Омар изменил своим привычкам, меня позабавила. Хотя достаточно лишь раз сунуться в шелковом халате в здешние заросли, чтобы понять: главное достоинство одежды для этих мест – ее прочность. Я даже пожалел, что не расспросил в лесной обители, как был одет брат. Хотя теперь мне точно известно, что сапоги он выбрал попроще.

Этими мыслями я поделился с доезжачим. Он сдержанно улыбнулся, вежливо давая понять, что оценил мою насмешку, и неожиданно посочувствовал:

– В еде твой брат был столь же привередлив? Тогда ему было нелегко привыкать к здешней пище.

До сих пор я не уделал много внимания описанию еды. В этом просто не было необходимости. И вот настал час, когда потребовалось наверстать упущение. Потому что, как говаривал многоученый Илгизар из Мохши, великий мастер выражать неизвестное через известное: «Не нужно пренебрегать ни одной, даже самой на первый взгляд незначительной вещью. На дороге жизни можно найти ответ на любой вопрос – нужно только внимательно смотреть под ноги». Кто знает, не случись разговоров о еде, писал бы я сейчас эти строки?

Пища жителей улуса Берке действительно несколько непривычна для обитателя изнеженного Каира. В этом нет ничего удивительного. Многое из того, что наполняет прилавки наших базаров, здесь просто не произрастает. Зато здесь в изобилии имеется то, что в других местах является лакомством. Скажите кому-нибудь на каирском базаре, что мясо – это пища бедняков, и над вами в лучшем случае посмеются. А пастухи огромных стад на просторе Великой Степи, бывает, месяцами не видят ничего, кроме баранины или конины, и радуются как лакомству хлебной лепешке.

Когда я только ступил на землю улуса Берке (я называю его так на наш лад, хотя тамошние жители говорят «улус Джучи»), то моим первым открытием стала великолепная здешняя рыба. Когда появлялась возможность, я непременно заказывал рыбные блюда и обращал мало внимания на остальное. Меня даже не порадовали арабские кушания, которыми меня потчевал добросердечный дядюшка Касриэль.

Уже по пути через Великую Степь я волей-неволей познакомился с пищей ее обитателей. Она не отличалась разнообразием и могла удручить самого непритязательного человека, ибо состояла повсеместно из проса и мяса. Причем не поровну. Там, где было больше проса – ели в основном просо. Где мяса – мясо. Одинаково и богатые и бедные. Мясо варили или жарили на углях. Из проса варили мутную похлебку или густую кашу. Конечно, у обладателей стад не было недостатка в молоке и твороге. Мне рассказывали, что здесь даже делают из молока кобылиц хмельной напиток, но мне так и не довелось его попробовать.

Однако я буду несправедлив к пище Великой Степи, если не расскажу о кушанье, которое действительно меня удивило и запомнилось. Однажды, когда мы уже оставили корабль и пробирались в сторону Мохши ве́домыми только нашему спутнику тропами, то замешкались на одном из привалов и решили остаться там до ночи. Костер, на котором готовился наш немудреный обед, был обложен дикими камнями, которые сильно раскалились. Вот тогда сотник, узнав, что мы никуда не трогаемся, приказал резать барана. Меня тогда удивила подобная поспешность. Мы ведь только пообедали, ужин еще нескоро, а мясо жарится быстро. Что, мы будем вечером холодную баранину есть?