Заблудившиеся - Андрей Борисович Троицкий

лицом похлопал ладонью по папке. Лариса поставила на стол коробочку с конфетами. Сделав пару глотков, Сайкин отодвинул в сторону чашку чая, отдававшего распаренным березовым веником или кипяченой половой тряпкой — не разобрать. «Наверное, Миша заваривал», — подумал Сайкин, прислушиваясь, пьяная песня за окном грянула с новой силой.

— Ладно, время вечернее, Мише спать пора, — сказал он. — Поэтому не смею задерживать. Хотел, собственно, сказать, что уезжаю, может, надолго. К вашей свадьбе не успею, а подарок сделать обещал.

Он вытащил из кармана толстый запечатанный конверт и положил на стол.

— Вот, раскроешь в день свадьбы.

Он отодвинул конверт подальше от себя. Вместо ответа Лариса открыла кухонную дверь и скрылась в комнате, где двигал своими шлепанцами Миша. Сайкин слышал, как она сказала ему: «Прошу тебя, выйди на улицу и погуляй минут тридцать у дома». В эту минуту он ждал крикливого продолжения ссоры, начатой до его прихода, ждал возражений и ругани. «Интересно, на какие причудливые проявления ревности он способен? — думал Сайкин, постукивая пальцами по столу. — Сейчас, если Миша все-таки уйдет, она выскажет все накопившиеся претензии и обиды. И все-таки пусть лучше Миша проваливает».

Сайкин видел, как Миша, что-то буркнув в ответ, мелькнул в дверном проеме с зажатой в руке кепкой. С минуту он копался в прихожей, надевая ботинки и куртку, входная дверь хлопнула, и все звуки исчезли. «Ясно, кто в этом доме хозяин», — подумал Сайкин. Вдруг ему стало жалко Мишу.

— Он все понимает, — сказала вернувшаяся в кухню Лариса. — Он хороший человек и все понимает. Я не хочу, чтобы ты сюда больше приходил. Прошу, больше не появляйся, — она подвинула табуретку и села. — Не хочу, чтобы его унижали в собственном доме. Поэтому твой визит — последний.

От волнения ее щеки снова слегка покраснели. Сайкин чайной ложечкой помешивал остывший невкусный чай.

— Объясни, пожалуйста, — сказал Сайкин, — откуда вообще появился этот Миша и встал поперек моей жизни?

— Я не должна тебе ничего объяснять. — Лариса поставила локти на стол и, положив подбородок на сведенные кисти рук, в упор посмотрела на Сайкина. — Неужели ты сам за все время, пока мы были вместе, не смог ничего понять?

— Что я должен был понимать? — Сайкин крутил ложечкой в чашке.

— Понять хотя бы то, что я имею право на счастье, — сказала Лариса. — Пусть не на счастье, хотя бы на душевное спокойствие.

Сайкин отложил ложечку в сторону. «Ну вот, начинается, — думал он. — Интересно, с этим Мишей она обрела душевное спокойствие?» За окном уже знакомые голоса затянули новую песню, Сайкин прислушался: это была старая лирическая песня, знакомая чуть ли не с детства. «Приехал, вот теперь выслушивай, — думал он. — Не надо было вызывать ее на этот тягомотный разговор».

— Ты приезжал, когда хотел, был здесь ровно столько, сколько нужно тебе, — говорила Лариса. — Потом исчезал, пропадал где-то, жил своей собственной жизнью. В эту свою жизнь ты меня не пускал. И моей жизнью никогда не интересовался. Иногда я вообще не понимала, зачем тебе нужна, что нас связывает.

Последний куплет песни на улице завершился громким непристойным выкриком, раздался смех. Когда этот смех стих, забренчала гитара.

— Миша или кто-нибудь другой должен был появиться в моей жизни, и он появился, — Лариса сняла локти со стола и потерла лоб. — До сих пор не могу понять, какое место я занимала в твоей жизни, — румянец, делавший Ларису такой привлекательной не сходил с ее лица. — Кем я была для тебя? Женщиной для свободных вечеров? Подругой? Ты так боялся уделить мне лишний час, лишнюю минуту своего драгоценного времени, вернее, ты боялся оказаться втянутым в мою жизнь. Почему? Не понимаю. Ты не делился со мной ничем. По существу, я так и оставалась для тебя посторонним человеком.

— А Миша, он с тобой делится, так сказать, душевным богатством? — не выдержал Сайкин и тут же пожалел о своих словах.

— Твоя худая ирония здесь абсолютно неуместна, — Лариса готова была всерьез рассердиться. — Он другой человек. Может быть, у него и нет особенных душевных богатств, но зато с лихвой человеческих качеств, которых тебе недостает. Он просто добрый хороший человек. Это очень много.

— Очень много, — повторил Сайкин. — В том, что он хороший человек, ты хочешь убедить меня или себя?

— Эх, Витя, ты все испортил сам. — Лариса скрестила руки на груди. — Все могло быть по-другому. Ты так и не научился разбираться в людях, не понял, чем на свете нужно дорожить. Хочешь облагодетельствовать человечество, строишь какой-то комбинат, печатаешь в газетах всякое хвастовство: «Комбинат — та площадка, оттолкнувшись от которой, мы пойдем дальше. Кто это „мы“? Куда это „дальше“? Ты не можешь сделать счастливыми близких тебе людей. А обещаешь счастья чуть ли не всему человечеству».

— Ладно, тебя счастливой сделает Миша.

Сайкину хотелось закончить разговор, но он продолжал цепляться к словам Ларисы.

— Счастливой, может, и не сделает, но с ним я обрела хоть какой-то покой, — Лариса прищурилась. — Тебе этого не понять. Если человека природа обделила какими-то качествами, их трудно приобрести. Черствый хлеб мягким не станет.

В воздухе висел мокрый снег. Помахивая сумкой, Сайкин подошел к машине и полез в карман за ключами. В кустах у подъезда ясно слышался треск ломающихся веток. Тусклый фонарь, залепленный снегом, выхватывал из темноты лишь мокрый кусок асфальтовой площадки. Пьяная песня, заглушенная мокрым снегом, ушла куда-то в соседние дворы.

Шум в кустах послышался снова. Бросив сумку на заднее сиденье, Сайкин обернулся к подъезду и прислушался. Через минуту ему стало смешно. В дохлом свете фонаря можно было разглядеть, как из кустов спиной вперед на полусогнутых ногах выбрался Миша, рукой придерживая клетчатую приметную кепку. Залепленный с ног до головы снегом, Миша невидящими глазами озирался по сторонам, стараясь сообразить, в какой стороне находится подъезд.

Он несколько раз повернулся вокруг своей оси, правильно определил направление, но тронулся с места не сразу. С минуту он раскачивал тело взад-вперед, стараясь придать телу некоторое ускорение, как бегун во время разминки. Наконец, наклонился вперед, поочередно отрывая подошвы от асфальта, резко тронулся с места.

Выпад оказался слишком стремительным, Миша с трудом устоял на ногах и остановился, удерживая равновесие. Он сделал шаг вперед, шаг расчетливый и осторожный. Поставил ногу на носок, будто ступал по липкому полу, осторожно переместил на нее тяжесть тела, но почему-то шагнул назад и остановился.

«Надо же, какой ханыга», — подумал Сайкин. Ему хотелось помочь Мише добраться до квартиры, но видеть слезы Ларисы уже не осталось сил. Он сел в машину и, повернул ключ в замке зажигания, тихо