Хранители Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель

– Куранты, – произнес Геник.

– Вацлав как-то раз нашел подобную вещицу в Оленьем приколе, в год смерти кайзера Рудольфа, – невольно заметила Александра.

– Кто такой Вацлав? – поинтересовался он, и выражение его лица заставило ее улыбнуться.

– Никто, – ответила она.

Геник поднял одну бровь. Она снова поцеловала его. На этот раз он ответил на ее поцелуй. Александра, как почти все девушки ее эпохи, обменялась своим первым поцелуем с горничной, как только та поделилась с ней новинкой общения с мужчинами, и Александре стало ясно, что для нее не представит никаких трудностей поцеловаться с каким-нибудь слугой в сарае. Выход из этой ситуации был весьма прост: позволить горничной показать ей, как это происходит, а после, испытывая едва пробудившееся возбуждение, спросить, из-за чего, собственно, во всем мире поднимают такую шумиху вокруг поцелуев? И задуматься, почему ее родители, сидя вечером у камина, иногда по полминуты тратят на один-единственный поцелуй? Поцелуи горничной обычно были торопливыми. Поцелуй же Геника был долгим и глубоким. Ее язык невольно подстроился под ритм его языка, и во время их сладкого танца мир для нее исчез, а все чувства сконцентрировались в двух точках ее тела – кончике языка и лоне, казалось, распустившемся, как роза, за считанные мгновения. Когда ей пришлось прерваться, чтобы сделать вдох, она открыла глаза и поняла, что все это время он не сводил с нее взгляда. У Александры кружилась голова, и она была на полпути к наивысшей точке блаженства. Она подозревала, что прошла бы по этому пути до конца, если бы он продолжил свой поцелуй. Чувствуя дрожь во всем теле, Александра потянулась к нему, желая, чтобы он одновременно касался ее во многих местах, но Геник ничего не предпринял в этом отношении – он просто оставил её пылать.

– Механизм, который нашел Вацлав, – хрипло произнесла Александра, едва ли осознавая, что возбуждение ищет пути к выходу, – изображал мужчину и женщину. Они были обнажены. У мужчины был огромный фаллос. Он вошел в женщину и любил ее. – Возбуждение снова охватило ее тело. Подобных слов она еще не говорила ни одному мужчине. Что он подумает о ней? Александра надеялась, что Геник думает именно о том, что чувствует она, ведь она принадлежит ему каждой клеточкой своего тела и хочет, чтобы он взял ее, как золотой мужчина из механизма Вацлава взял свою подругу. В какой-то момент Александра неожиданно поняла: ей не хочется, чтобы, это произошло прямо здесь. Нет ничего, что в их любви было бы неправильным. Мать еще два часа не вернется домой. Геник и Александра пойдут к ней домой, она пошлет горничную на рынок с каким-нибудь поручением, а вместе с ней – младших братьев и няню. А потом в своей комнате, под крышей своего дома, в своей постели она будет отдаваться ему, пока оба не умрут от наслаждения или уже при жизни не вознесутся в рай.

– Слишком опасно, – пробормотал Геник, и она поняла, что произнесла свои мысли вслух.

– Нет, – ответила Александра и снова утонула в поцелуе, – нет. Я же сказала, дома никого нет.

– Твоей матери нет. А твоего отца?

– Мой отец… Поцелуй меня, Геник… – Ей пришлось взять себя в руки, чтобы наконец произнести: – Мой отец сегодня утром уехал вместе с дядей Андреем.

– Как неожиданно.

– Да. К нам вчера заходил кардинал Мельхиор. Они даже взяли лошадей, а не карету, хотя мой отец и ненавидит ездить верхом.

У нее возникло ощущение, что поцелуй его вдруг перестал быть жарким. Ей не хотелось говорить об отце или еще о кому-нибудь из членов своей семьи, если вместо этого она могла целоваться с ним. Александра покрепче прижалась к нему и почувствовала, как его бедро прижалось к ее венериному холму. Прикосновение было ослаблено тысячами слоев одежды, но все равно оказалось более возбуждающим, чем поцелуи.

– Куда поехал твой отец?

– В какой-то город в северной Богемии. Я забыла, как он называется. Что случилось, Геник?

– В Браунау?

– Да… Что с тобой, Геник? Что там такое, в этом Браунау?

Он перевел дух и снова поцеловал ее, и поцелуй чуть было не заставил ее позабыть, о чем они говорили последние несколько минут.

– В Браунау находится величайшее сокровище мира, – ответил он и улыбнулся. Она улыбнулась ему в ответ. – И твой отец хочет заполучить его.

Геник подшучивал над ней. Его улыбающееся лицо сказало все. Александра хотела возмутиться, но вместо этого прыснула со смеху. Глаза его странно сияли, совершенно определенно не от веселья, но она задвинула поглубже эту мысль, как только он присоединился к ее смеху.

– Заполучи его ты, – попросила она, смеясь. – Для меня.

– Как пожелаешь, – согласился он. На долю секунды она испугалась, поскольку его голос показался той части Александры, которая осталась такой же, какой была в ноябре прошлого года, угрожающим. Но и это ощущение исчезло. Любовь оказалась сильнее всех других чувств. – Прямо сейчас и отправлюсь.

Потрясенная, она поняла, что по крайней мере сейчас Генрих не шутит, и растерянно наблюдала за тем, как он снова прикрывал ковром то место в полу, где находился люк.

– Но… я думала…

Он бросил на нее взгляд через плечо, поправляя ковер. В глазах его горел дикий огонь.

– Ты что же, думаешь, я этого не хочу? – хрипло спросил он. – Как ты считаешь, о чем я думаю, когда лежу ночью один в постели? Как ты считаешь, кого я обнимаю в мечтах, когда укрываюсь одеялом? Я хочу тебя, Александра, я хочу вкушать твои поцелуи и пробовать на вкус каждую клеточку твоего тела. Я мечтаю о том, чтобы позволить себе погрузиться в тебя и стать с тобой единым целым, а потом порхать с тобой, как бабочка во время бури, и сгорать в солнечных лучах. Откровенность за откровенность, любимая: я хочу быть тем механическим мужчиной, а ты должна стать моей золотой подругой, и я хочу пропасть в тебе. – Он встал и схватил ее за плечи.

Александра дрожала от возбуждения и разочарования одновременно, так как ей не составило особого труда прочитать на его лице, что то, о чем он только что так горячо и такими поэтическими словами сказал, сегодня не произойдет. Дыхание его было учащенным, щеки горели. Удивительная раздвоенность, которую она ощущала последние несколько минут, ушла. Теперь обе разъединенные части ее души сошлись во мнении: ему понадобилось все его самообладание, которое у него только было, чтобы прямо здесь и сейчас не притянуть ее к себе, положить на пол и не завершить их слияние в водовороте пыли, сорванных одежд и мигающего фонаря. Что же касается ее самой, то она бы отдалась ему, задыхаясь от страсти, если бы он решился на это.

– Но не так, – выдавил Геник. – Не здесь, не в этом мавзолее рассыпавшихся прахом планов, и не в доме твоих родителей, украдкой и дрожа от страха перед неожиданным возвращением кого-нибудь из твоей семьи. Любовь – это обед из многих перемен блюд, и их следует не глотать впопыхах, а тщательно вкушать, вкушать до изнеможения, и я хочу вкусить его с тобой перед лицом всех святых и старых языческих богов, которые об этом знают куда больше, чем любой из отцов Церкви!

Словно пребывая в трансе, Александра встретилась с ним глазами. Казалось, в глубине души девушка понимала, что ее любовь навсегда приобрела бы привкус вульгарности и звериного совокупления, если бы она позволила себе идти по тому пути, которого хотела. Александра не ожидала, что он – он, а не она, он, которому она предложила себя с потрохами и без единого условия! – откажется, вместо того чтобы воспользоваться ее предложением, да еще и приведет такой возбуждающий аргумент… Подозрительная, недоверчивая Александра в ее душе утонула в потоке чувств и в конце концов перестала о себе напоминать. Она почувствовала, что глаза ее наполнились слезами.

– Ты говорила, что твой отец хочет познакомиться со мной? Так и будет, любимая, Я возьму тебя с собой в путь к высотам блаженства, но сделаю это лишь после того, как поговорю с твоим отцом и раскрою ему всю правду о моих чувствах к тебе.

– Геник… – прошептала девушка, совершенно растерявшись. Он заставил ее замолчать и во время этого молчания поцеловал ее. Поцелуй был почти болезненным. Она прижала губы к его губам и испытала наслаждение от боли, которую вызвал поцелуй.

– Я отведу тебя домой, – сказал Геник. – Не хочу терять ни минуты. Я поеду за твоим отцом, а когда вернусь, с его стороны ко мне не будет больше недоверия, которое могло бы стать между нами.

– Я люблю тебя, – опьяневшая от нахлынувших чувств, прошептала она. – Я принадлежу тебе.

– Да, – ответил он и прижал ее к себе, – клянусь Богом, да!

7

Филиппо не имел представления о том, что произошло за последние несколько дней, так как он наблюдал только конечный результат. А он состоял в том, что толпы орущих, потрясающих кулаками, ругающихся мужчин собирались в переулках и начинали еще громче орать и еще яростнее потрясать кулаками. Затем они расходились, чтобы вновь образовать несколько групп и продолжить вопить, размахивая кулаками, будто все они хотели выиграть конкурс на самый громкий крик и самый грозный жест. Если бы Филиппо не знал, откуда берет начало этот всплеск возмущения, все это его бы даже позабавило. Рассерженные мужчины, насколько он понимал, были протестантами. Постороннему наблюдателю они бы показались похожими на жаб, которые весной вторгались в болота Рима и образовывали озлобленно квакающие гроздья, вращавшиеся в воде или падавшие с береговых склонов, – и все это в поисках самки. Здесь же – и в этом заключалась причина того, почему Филиппо не мог смеяться, – они искали повод учинить расправу, и можно было ожидать, что рано или поздно они его найдут. Те, кто придерживался католической веры и имел отношение к Градчанам, где в основном и происходили демонстрации жаждущих крови ревнителей веры, напротив, начинали искать повод для того, чтобы больше этого отношения не иметь.