Электрические тела - Колин Харрисон

Будь я помоложе, я ревновал бы, впадал в отчаяние, пытался с этим справиться. Но плоть продолжает жить. Думаю, Долорес знала, что это относится и ко мне тоже. Она знала про Лиз – и могла догадаться, что были и другие. Такова природа того, что происходит между мужчинами и женщинами. Так что когда мы с Долорес ныряли в темноту – как мы сделали это позже той ночью, – мы трахали наших прежних партнеров, а они трахали нас: Лиз, Гектор, Саманта, пожарный, девушки из моей юности, парни до Гектора. Комната, постель и пот были отголосками времени и смерти. Думаю, мы оба достаточно хорошо знали жизнь, видели ее основополагающий трагизм и потому спешили к мимолетному прибежищу наслаждения. У некоторых пар в объятиях, которые приходят следом за судорогами, наступает момент близости. Для нас близость была в самих судорогах: мой влажный лоб прижимался к ее лбу, ее язык врывался в мой рот, она засасывала мои губы так, словно хотела оторвать их, оставляя сладкую боль. Кончив, мы отваливались друг от друга, падали обратно в себя – потные, усталые.

На следующее утро, когда я пришел на работу с отяжелевшим от недосыпания и секса телом, я проверил поступившие к Хелен бумаги и обнаружил у нее на столе папку, в которой пересылались бумаги внутри Корпорации. Это оказалось личное дело, запрошенное мною у Джэнклоу из кабельного телевидения «Большое Яблоко». Он задержал его отправку на много дней, так что я успел о нем забыть. Я развязал папку и вытащил ее содержимое. Там оказалось подобострастное письмо от Джэнклоу с извинениями за задержку. Копия с пересказом нашего разговора, задокументированное послушание, предназначалась Президенту. Я был уверен, что тот ее никогда не увидит. Ах, мелкое притворство, которое навязывает нам наша работа! Само дело оказалось разочаровывающе тонким. Я уселся за стол, ясно сознавая, что нарушаю права Гектора как работника и частного лица.

Бумаги в папке лежали в беспорядке. Первая содержала отзывы начальства Гектора, составлявшиеся каждые три месяца. Это явно считалось формальностью, потому что записи были краткими и повторялись. «Работает хорошо. ВВР (это я расшифровал как «время выхода на работу») хорошее. Отношение хорошее». «Работает хорошо. Может рассчитывать децибел-потерю. Соединения качественные, научился останавливать тарелки, хорошо разобрался в устройстве разветвителя каналов и усилителя. ВВР хорошее, отношение нормальное». «Хорошо работает в коллективе. Освоил панель коаксиального кабеля. Порезал руку 5/12 – день отгула. ВВР хорошее, отношение нормальное». И так далее. Гектор при всех своих страданиях и ярости оказался идеальным работником. За три с половиной года он пропустил всего четыре рабочих дня. Я продолжил листать страницы, понимая, что это ничего мне не даст. Лист за листом демонстрировали полную благонадежность Гектора в отношении Корпорации. Если я рассчитывал найти нужный психологический портрет Гектора Салсинеса, то я ошибся. В конце концов, он был одним из множества, маленьким человеком. Корпорация присутствовала в жизни тысяч мужчин и женщин вроде него. Подобно большинству администраторов крупных корпораций – скажем, таких, где число сотрудников превышает двадцать пять тысяч, – я лично не знал никого, кто работал на нижних ступенях организации. Хотя нам обычно нравилось считать себя снисходительными к этим низко стоящим служащим, на самом деле мы по-настоящему никого из них не знали. А это означало, что когда наступало время урезать выплаты на стоматологию или пенсионные отчисления сотрудникам Корпорации или закрывать какие-то подразделения, то это было абсолютно безболезненно. Неверно было бы утверждать, что никого это не волновало, но следовало сказать, что от вас ожидали не слишком большого накала чувств.

Переворачивая страницы личного дела, я невольно задумался над тонкой связью, возникшей между Президентом и Гектором. Оба знали друг о друге – пусть чисто теоретически, – и можно было бы утверждать, что каждый занимал маленький уголок разума другого. Каждый имел некую связь с другим. Можно было бы уверенно сделать самую высокую ставку на то, что они никогда не будут говорить друг с другом, однако такой же малой была вероятность того, что когда-то будем разговаривать мы с Гектором. А мы уже это делали, несколько раз, но что касается Гектора, то для него я был более или менее неотличим от Президента: мы были просто людьми, только находились на разных отрезках дуги власти. Для Гектора я был олицетворением Корпорации: связывая его нищей оплатой и убивающей душу работой, она одновременно крала у него семью.

Тем временем, как показывало его личное дело, он исполнительно и надежно работал, подключая кабели, подсоединяя жилища к источникам массовой культуры. До чего это должно быть утомительно: просверливать дыры в оконных рамах и огромным пистолетом для скоб закреплять толстый кабель, ползущий по плинтусам и дверным коробкам к той комнате, где жильцы смотрят телевизор. Мужчины носили голубые комбинезоны и рубашки в красную полоску, а на кармане у них были таблички с их именами. Они разъезжали по городу в «Форде-Эконолайне» со стремянкой, закрепленной на крыше. Немалая часть работы проводилась на улице, в холод, дождь и жару. Гектор ежедневно сталкивался с личной жизнью клиентов компании: детьми, собаками, игровыми комнатами, домашними хозяйками, больными – он видел чужую жизнь, с которой он мог сравнивать собственную жизнь. И порой, как рассказала мне Долорес, все казалось безнадежным, потому что ему платили за выполненное задание, а не за время работы, а ему, несомненно, попадались дворы, откуда трудно было добраться до главного кабеля, или клиентов не оказывалось на месте в назначенное время, или они вдруг решали, что не хотят, чтобы им в стене сверлили дырку. И Гектору приходилось просто перечеркивать копию бланка, звонить в диспетчерскую, получать следующий вызов и ехать туда. Вот почему ему приходилось подрабатывать продажей машин, пытаясь навязать отремонтированные руины и астматические развалюхи неосторожным покупателям. Насколько я понимал, эти почти бесплодные усилия не были бы напрасными, если бы каждый день он мог возвращаться к Долорес и Марии. Я знал, что мужчина способен выдержать всевозможные разочарования, если верит, что в этом есть некий смысл. Но для Гектора Салсинеса такого утешения не существовало. Долорес и Мария исчезли. Его отчаяние может только нарастать.

А потом, перелистывая папку, я наткнулся на бланк заявления о приеме на работу, который Гектор заполнил от руки такими же неровными печатными буквами, какие были на адресованных мне записках. В анкете было написано – женат. На бумаге стоял красный штамп «Принят на работу», и к нему был подколот листок сведений о служащем. Он выглядел обычно: адрес, по которому он проживает, полное имя Долорес и дата ее рождения (20.03.65 г.) и другие сведения... Вот только Гектор написал, что у него двое детей. Несколько секунд я недоумевал. Двое? Но так было написано: Гектор Роберто Салсинес, три года, Мария Палома Салсинес, пять месяцев. На три с половиной года старше, Мария - младшая сестренка. Была ли Долорес матерью обоих детей? Я немного подумал и понял, что это так: второе имя каждого ребенка было именем родителей Долорес.

Я закрыл папку с личным делом и отодвинулся от стола. Я оцепенел, головная боль пробиралась в мои мысли. За дверью было слышно, как по коридору несется Моррисон. Во всей этой гадкой истории был еще один ребенок. Долорес ловко скрыла этот факт. В этот момент я по-другому оценил настойчивые попытки Гектора вернуть любовь Долорес. Тут существовала какая-то тайна, которой я не знал, и я ощущал себя униженным и глупым, влипшим в мерзкую передрягу. Жизнь всегда не такая, какой представляется. Долорес лгала. Да, она лгала.

Глава двенадцатая

У Моррисона уже было все схвачено. Он уже держал в руках сделку с «Фолкман-Сакурой» – вернее, сжимал ее своими семью пальцами. Она уже была его собственностью, и на хрен любого, кто будет настолько глуп, что попытается отнять ее у него. Я прочел это на его лице, когда утром зашел к нему в кабинет, чтобы напомнить о перехваченных Ди Франческо факсах и о том, что у меня на следующий день назначена встреча с Президентом. Величественно восседая за столом в синем костюме – почти такого же цвета, как военно-морская форма, которую он когда-то носил, – Моррисон наблюдал за мной с равнодушной снисходительностью, словно я был муравьем, карабкавшимся по обрывку бечевки. Я знал, что он думает о заметке, напечатанной этим утром в «Уолл-стрит джорнал», где высказывалось предположение о том, что Корпорация рассматривает возможность создания международного совместного предприятия беспрецедентных масштабов. В качестве возможных претендентов в заметке упоминались «Ф.-С.» и несколько других интернациональных конгломератов, включая некую новую малазийскую группу, которая тайком скупала самые разные виды собственности и, по слухам, имела десять миллиардов наличными. Далее в заметке говорилось, что подобный союз в лучшем случае проблематичен, если принять во внимание различия в корпоративной культуре, ограничения Федеральной комиссии по средствам коммуникации, накладываемые на международное владение американскими средствами массовой информации, и тому подобное. Журналист заявлял, что на самом деле Корпорация нуждается в простом вливании наличных средств либо с помощью нового выпуска акций, что только разгневало бы держателей акций, которые сочли бы это снижением своей доли, либо с помощью прямого денежного вливания от внешнего инвестора. Как и большинство экономических обозревателей, он был прав только наполовину. Но сам факт появления такой заметки в газете означал, что Моррисон приказал одному из пресс-секретарей, занимающихся в Корпорации связями с общественностью, внедрить такую информацию в журналистскую среду.