Частный детектив. Выпуск 1 - Чарльз Вильямс

— Да, бывали еще два непостоянных члена. Но я не могу ни одного из них представить в этой роли. Это старик Морнингтон, который больше пятидесяти лет прослужил в Британском музее, у него надтреснутый тенор, который никогда не спутаешь с моим голосом, и еще Суэйл, а он вчера вечером выступал по радио, так что у него алиби…

— В какое время он выступал?

— В девять сорок пять или около, хотя я не ручаюсь за точность. Кроме того, никто из них не бывал у Гримо в доме. Другие посетители таверны? Кто–нибудь из них мог слышать наши разговоры, но в беседу они никогда не вступали. Я думаю, что вам стоит подумать над этим. Повторяю, единственными близкими друзьями Гримо были я и Барнэби. Но я не убивал, а у Барнэби — алиби, он вчера вечером играл в карты в своем клубе.

Хедли внимательно посмотрел на него:

— Я надеюсь, что он действительно играл в карты?

— Я не знаю, но держу пари, что это так. Барнэби не дурак. И он не стал бы совершать преступление именно в тот вечер, когда его отсутствие в обычном для него месте было бы обязательно замечено.

Это, кажется, убедило Хедли больше, чем все ранее сказанное Петтисом. Он продолжал барабанить пальцами по столу. Доктор Фелл был погружен в свои мысли. Петтис переводил взгляд с одного на другого.

— Если я дал вам пищу для размышлений, джентльмены… — начал он, и Хедли оживился:

— Да, да! Конечно! Кстати о Барнэби: вы знаете о картине, которую Гримо приобрел у него, чтобы защитить себя?

— Защитить себя? Как? От чего?

— Мы не знаем. Я думал, что вы сможете объяснить это нам. Вам что–нибудь известно о семье профессора?

Петтис был озадачен.

— Ну, что ж, Розетта — очень приятная девушка. На мой взгляд, чересчур современная, — он поморщил лоб, — жену Гримо я никогда не знал, она умерла много лет назад. Но я не понимаю…

— И не надо. Что вы думаете о Дрэймене?

Петтис усмехнулся.

— Старик Хьюберт Дрэймен — самый неподозрительный человек из всех, кого я знаю. Настолько неподозрительный, что кое–кто думает, что он просто мастерски прикидывается.

— Вернемся к Барнэби. Вы знаете, что вдохновило его написать ту картину, или когда он ее сделал, или еще что–нибудь о ней?

— Я думаю, он написал ее год или два назад. Я запомнил ее, потому что это был самый большой холст в его студии. Как–то раз я спросил его, что он хотел изобразить. Он ответил: “Это воображаемое отображение того, что я никогда не видел”. У нее было какое–то французское название, что–то вроде “Dans l’Ombre des Montagnes Du Sel”[3]. Да! Я вспомнил! Барнэби еще сказал мне: “Вам она нравится? Гримо, когда увидел, аж подпрыгнул”.

— Почему?

— Я не обратил внимания на его слова, решил, это шутка, что очень похоже на Барнэби. Картина стояла в студии, собирая пыль так долго, что я был удивлен, когда Гримо в пятницу утром вдруг пришел и попросил ее продать.

Хедли подался вперед.

— Вы были при этом?

— В студии? Да. Я зачем–то зашел в то утро к Барнэби — не помню зачем. Гримо очень спешил и был…

— Испуган?

— Нет, скорее возбужден. Гримо затараторил, как пулемет: “Барнэби, где ваша картина с соляными горами? Мне она нужна. Скажите вашу цену”. Барнэби с удивлением посмотрел на него: “Эта картина ваша, если она нравится вам, возьмите ее”. Гримо ответил: “Нет, мне она нужна для дела и я хочу купить ее”. Тогда Барнэби назвал какую–то смехотворную цену вроде десяти шиллингов, и Гримо сразу же выписал ему чек. Он ничего не объяснил, кроме того, что у него есть свободное место на стене в кабинете, и он хочет повесить ее туда. Вот и все. Он забрал картину, и я помог ему поймать такси…

— Она была завернута? — спросил вдруг доктор Фелл так громко, что Петтис вздрогнул.

Кажется, этот вопрос заинтересовал доктора больше всего.

— А почему вы об этом спрашиваете? — спросил Петтис. — Я как раз хотел сказать — насчет шума, поднятого Гримо по поводу упаковки картины. Он потребовал бумагу, а Барнэби сказал: “Где, по–вашему, я возьму вам такой лист бумаги, чтобы завернуть ее? Зачем вам это нужно? Несите как есть”. Но Гримо настоял, чтобы тот сходил и принес ему несколько ярдов коричневой оберточной бумаги из соседней лавки. Барнэби это не понравилось.

— Вы не знаете, Гримо сразу повез картину домой?

— Нет, кажется, он хотел еще вставить ее в раму, но я не уверен.

Доктор Фелл сел в кресло и больше вопросов не задавал.

Хедли продолжал еще какое–то время спрашивать Петтиса, но, как заметил Рэмпол, ничего важного узнать больше не удалось. Когда разговор переходил на личности, Петтис был осторожен в суждениях. Он рассказал, что среди домашних профессора никаких трений не было, не считая неприязни между Мэнгэном и Барнэби. Барнэби, хотя и был на тридцать лет старше, проявлял интерес к Розетте Гримо. Профессор никогда об этом ничего не говорил, но, похоже, не осуждал его ухаживания, хотя, по мнению Петтиса, против Мэнгэна у него тоже не было возражений.

— Но я полагаю, джентльмены, вы понимаете, — заключил Петтис, вставая, чтобы уйти, когда часы Биг—Бэна пробили десять, — что все это — второстепенно. Едва ли кто–нибудь из нашего круга может иметь отношение к убийству. Что касается финансовой стороны дела, то мне известно немногое. Гримо был богат. Его адвокаты, насколько я знаю, — Теннант и Уильяме с Грэйс—Инн… Кстати, джентльмены, как насчет совместного ленча у меня? Я живу на другой стороне Рассел–сквер. Хотелось бы продолжить с доктором Феллом беседу о привидениях…

Он улыбнулся. Доктор Фелл поспешил принять приглашение, пока Хедли не отказался, и Петтис вышел.

— Итак, — проговорил Хедли, — с ним все ясно. Конечно, мы все проверим. Интересная мысль: зачем любому из них совершать преступление именно в тот вечер, когда их отсутствие обязательно будет замечено? Надо повидаться с этим Барнэби, но, похоже, что и он здесь ни при чем…

— А прогноз погоды обещал, что снега не будет, — сказал доктор Фелл задумчиво. — Хедли, это разбивает вдребезги все наши предположения! Это все переворачивает вверх тормашками. Едем на Калиостро–стрит! Это лучше, чем блуждать в потемках.

Он снял с вешалки пальто и шляпу.

Глава 13

ТАЙНАЯ КВАРТИРА

В это зимнее воскресное утро Лондон казался вымершим. Улицы на многие мили были пустынны. И Калиостро–стрит, куда, наконец, свернула машина Хедли, выглядела так, будто еще не просыпалась.

Калиостро–стрит была перенаселена лавками и меблированными комнатами. Это были задворки Кондуит–стрит — тоже вытянутой и узкой торговой улицы, тянувшейся от спокойной Гилфорд–стрит на севере до перегруженной транспортом Теобальдзроуд на юге. Калиостро–стрит примыкала к ней ближе Гилфорд–стрит, почти незаметная между домами, нижние этажи которых занимали мясная и бакалейная лавки. Улица была прямой и всего через двести ярдов упиралась в глухую кирпичную стену.

Хедли, доктор Фелл и Рэмпол стояли в начале Калиостро–стрит и разглядывали ряды магазинчиков и лавок, тянувшиеся по обеим сторонам улицы. Все они были закрыты, витрины большинства из них закрывали щиты из гофрированной жести. Не закрытые ставнями витрины были различной степени чистоты — от сверкающего ювелирного магазина в дальнем конце справа до пыльной и беспросветной табачной лавки в начале улицы на той же стороне. Поверх лавок тянулись два жилых этажа из красного кирпича с желтыми или белыми оконными рамами. Холодный ветер гнал по улице обрывки газет и прочий мусор.

— Славное местечко, — заметил доктор Фелл, — ну что же, давайте выясним некоторые детали, прежде чем перейдем к делу. Покажите мне, где находился Флей, когда его убили. Кстати, где он жил?

Хедли указал на табачную лавку, возле которой они стояли.

— Над ней, в самом начале улицы, как я вам и говорил. Мы сейчас туда зайдем, хотя Самерс уже был там и ничего не нашел. А пока давайте пройдем, строго держась середины улицы… — Он двинулся вперед. — Очищенные тротуары заканчивались где–то здесь, футов через сто пятьдесят. Дальше — нетронутый снег. Еще дальше, тоже около ста пятидесяти футов — вот здесь.

Он остановился и осмотрелся по сторонам.

— Как раз на полдороги. Вы обратили внимание на ширину улицы? Отсюда и справа и слева до стен домов не меньше тридцати футов. Если бы он шел по тротуару, мы могли бы предположить, что кто–то высунулся из окна с пистолетом, присоединенным каким–то образом к шесту, и…

— Чушь!

— Конечно чушь, но что мы еще можем предположить? Вот перед вами улица, вы можете убедиться сами. Я знаю, что ничего подобного не было, а тогда что же? Опять же свидетели ничего не видели, если бы что–нибудь было, они не могли бы не заметить. Посмотрите! Останьтесь там, где вы стоите, и не оборачивайтесь!

Хедли прошел дальше, следя за нумерацией домов. Потом он перешел на тротуар справа.