Время жить и время умирать - Эрих Ремарк

— Передай и Йозефу привет, — сказал наконец Генрих.

— Ладно. Передам.

Артиллерист испустил трубный звук, шумно вздохнул и тотчас погрузился в сон. Казалось, поезд только этого и ждал. Он медленно тронулся.

— Ну, передай всем привет, Мария.

— И ты тоже, Генрих.

Поезд пошел быстрее. Мария бежала рядом с вагоном.

— Береги малыша, Мария.

— Ладно, ладно, Генрих. А ты себя береги.

— Конечно, конечно.

Гребер смотрел на удрученное лицо бегущей женщины за окном. Она бежала, как будто видеть Генриха еще десять лишних секунд было для нее вопросом жизни. И тут Гребер увидел Элизабет. Она стояла за станционными складами. Пока поезд не тронулся, ее не было видно. Он сомневался только мгновение, потом разглядел ее лицо. На нем была написана такая растерянность, что оно казалось безжизненным. Вскочив, он схватил Генриха за шиворот.

— Пусти меня к окну!

В один миг все было забыто. Он уже не мог понять, почему отправился на вокзал один. Он ничего не понимал. Он должен был ее увидеть. Он должен был ее окликнуть. Он ведь не сказал ей самого главного.

Гребер дергал Генриха за воротник, но тот далеко высунулся из окна. Он расставил локти, уперся в оконную раму.

— Передай привет Лизе… — старался он перекричать стук колес.

— Пусти меня! Отойди! Там моя жена!

Гребер обхватил Генриха за плечи и рванул. Генрих стал лягаться и угодил Греберу по ноге.

— …И смотри за всем хорошенько… — кричал Генрих.

Голоса женщины уже не было слышно. Гребер ударил Генриха под коленку и снова рванул его за плечи назад. Генрих не уступал. Он махал одной рукой, а локтем другой защищал свое место у окна. Поезд стал заворачивать. Из-за спины Генриха Гребер все еще видел Элизабет. Она была далеко, она стояла одна перед складом и казалась совсем маленькой. Гребер махал ей рукой поверх головы Генриха, поросшей щетиной соломенного цвета. Может быть, она увидит руку, хоть и не разглядит, кто ей машет. Промелькнула группа домов, и вокзал остался позади.

Генрих медленно отошел от окна.

— Ах ты, чтоб тебя… — начал было Гребер, но сдержался.

Генрих повернулся к нему. Крупные слезы текли по его лицу. У Гребера опустились руки.

— Эх, гады!

— Полегче, дружище, — сказал ефрейтор.

25

Он нашел свой полк через два дня и явился в ротную канцелярию. Фельдфебеля не было. Хозяйничал писарь. Деревня лежала в ста двадцати километрах западнее того места, откуда уехал Гребер.

— Ну, как у вас тут дела? — спросил он.

— Хуже некуда. Как провел отпуск?

— Ничего, так себе. Много было боев?

— Всяко бывало. Ты же видишь, где мы теперь.

— А где же рота?

— Один взвод роет окопы. Другой закапывает убитых. К полудню вернутся.

— А какие перемены?

— Увидишь. Не помню, кто еще был жив, когда ты уезжал. Мы получили большое пополнение. Ребятишки. Валятся, как осенние мухи. Понятия не имеют о войне. У нас новый фельдфебель. Прежнего убило, толстяка Мейнерта.

— Разве он был на передовой?

— Нет, его накрыло в сортире. Взлетел в воздух вместе со всем добром, — писарь зевнул. — Сам видишь, что тут творится. Почему ты не заполучил себе на родине этакий симпатичный осколочек в задницу?

— Да, — сказал Гребер, — в самом деле, почему? Хорошие мысли всегда приходят поздно.

— Я бы обязательно задержался на денек-другой. Никто бы в этой неразберихе тебя не хватился.

— Тоже вовремя не додумался.

Гребер шел по деревне. Она напоминала ту, где он был последний раз. Все эти деревни походили одна на другую. И во всех царило запустение. Разница заключалась только в том, что теперь почти весь снег сошел. Кругом была вода и грязь, сапоги глубоко увязали в этой грязи. Земля цеплялась за них, словно хотела их стащить. По главной улице проложили мостки. Они хлюпали в воде, и если кто наступал на один конец, другой подымался вверх, разбрызгивая жижу.

Светило солнце, и было довольно тепло. Греберу показалось, что здесь гораздо теплее, чем в Германии. Он прислушивался к гулу фронта. Оттуда доносилась, нарастая и спадая волнами, сильная артиллерийская канонада. Гребер спустился в подвал, указанный ему писарем, и сложил свои вещи на свободное место. Он был безмерно зол на себя за то, что не просрочил отпуск еще на день-другой. Казалось, он действительно никому не нужен. Он снова вышел на улицу. Перед деревней тянулись окопы, они были полны воды, и края их осели. Местами были построены бетонные огневые точки. Они стояли, как надгробные камни, на фоне мокрого пейзажа.

Гребер вернулся. На главной улице он встретил командира роты Раз. Тот балансировал, идя по мосткам, похожий на аиста в очках. Гребер доложил о прибытии.

— Вам повезло, — сказал Раз. — Сразу же после вашего отъезда все отпуска были отменены. — Он устремил на Гребера свои светлые глаза. — Ну как, стоило ездить домой?

— Да, — ответил Гребер.

— Это хорошо. А мы тут вязнем в грязи, но это только временная позиция. Отойдем, видимо, на запасные, которые сейчас укрепляются. Вы их видели? Вы, как будто, там проезжали.

— Нет, не видел.

— Не видели?

— Нет, господин лейтенант, — сказал Гребер.

— Примерно в сорока километрах отсюда.

— Вероятно, проезжали ночью. Я много спал.

— Должно быть, так оно и есть. — Раз снова испытующе посмотрел на Гребера, как будто хотел расспросить еще о чем-то. Потом сказал: — Ваш командир взвода убит. Лейтенант Мюллер. Теперь у нас командиром лейтенант Масс.

— Так точно.

Раз поковырял тростью мокрую глину.

— При этой распутице русским будет трудно продвинуться вперед с артиллерией и танками. И мы успеем переформироваться, так что все имеет и хорошую, и дурную сторону, верно? Хорошо, что вы вернулись, Гребер. Нам нужны старые солдаты, чтобы обучать молодежь. — Он снова поковырял глину.

— Ну, как там, в тылу?

— Примерно как и здесь. Много воздушных налетов.

— В самом деле?

— Не знаю, что в других городах, но у нас каждые два-три дня был по крайней мере один налет.

Раэ взглянул на Гребера так, будто ждал, что он еще что-нибудь скажет. Но Гребер молчал.

Все вернулись в полдень.

— А-а, отпускник! — сказал Иммерман. — И какой черт принес тебя обратно? Почему не дезертировал?

— Куда? — спросил Гребер.

Иммерман почесал затылок.

— В Швейцарию, — заявил он наконец.

— Об этом-то я и не подумал, умник ты этакий. А ведь в Швейцарию ежедневно отбывают специальные вагоны-люкс для дезертиров. У них на крышах намалеваны красные кресты, и их не бомбят. Вдоль всей границы расставлены арки с надписью: «Добро пожаловать». Больше ты ничего не мог придумать, дуралей? И с каких это пор ты набрался храбрости и говоришь такие вещи?

— У меня храбрости всегда хватало. Ты просто позабыл об этом в тылу, где все только шепчутся. Кроме того, мы отступаем. Мы, можно сказать, драпаем. С каждой новой сотней километров наш тон становится все независимее.

Иммерман принялся счищать с себя грязь.

— Мюллер накрылся, — сказал он. — Мейнеке и Шредер — в госпитале. Мюкке получил пулю в живот. Он, кажется, помер в Варшаве. Кто же был еще из старичков? Ага, Бернинг — оторвало правую ногу. Истек кровью.

— А как поживает Штейнбреннер?

— Штейнбреннер здоров и бодр. А что?

— Да просто так…

Гребер встретил его после ужина. Настоящий готический ангел, почерневший от загара.

— Ну, как настроение на родине? — спросил Штейнбреннер.

Гребер поставил наземь свой котелок.

— Когда мы доехали до границы, — сказал он, — нас собрал эсэсовский капитан и объяснил, что ни один из нас, под страхом тяжкого наказания, не имеет права сказать хотя бы слово о положении на родине.

Штейнбреннер расхохотался.

— Ну, мне-то можешь спокойно все рассказать.

— Я был бы просто ослом. Тяжкое наказание — это значит: расстрел за саботаж обороны империи.

Штейнбреннер уже не смеялся.

— Можно подумать, что речь идет бог знает о чем. Как будто там катастрофа.

— Я ничего не говорю. Я только повторяю то, что сообщил нам капитан.

Штейнбреннер пристально посмотрел на Гребера.

— Ты что, женился?

— А ты откуда знаешь?

— Я все знаю.

— Узнал в канцелярии. Нечего строить из себя невесть что. Частенько захаживаешь в канцелярию, а?

— Захожу, когда нужно. Если я поеду в отпуск, я тоже женюсь.

— Ну? И ты уже знаешь на ком?

— На дочери обер-штурмбаннфюрера моего города.

— Еще бы!

Штейнбреннер не уловил иронии.

— Подбор крови первоклассный, — продолжал он с увлечением. — Северофризская — с моей стороны, рейнско-нижнесаксонская — с ее.

Гребер не отрываясь смотрел на багровый русский закат. Черными лоскутами мелькали на его фоне несколько ворон. Штейнбреннер, насвистывая, ушел. Фронт грохотал. Вороны летали. Греберу вдруг показалось, будто он и не уезжал отсюда.

От полуночи до двух часов утра он был в карауле и обходил деревню. На фоне фейерверка, вспыхивающего над передовой, чернели развалины. Небо дрожало, то светлея от залпов артиллерии, то снова темнея. В липкой грязи сапоги стонали, точно души осужденных грешников.