Призраки Черного леса - Евгений Васильевич Шалашов

минутки три. Нет, все пять!

— Ну, виноват я, ездил в усадьбу, — начал цыган каяться. — Курдуле деньги отдал — два талера. Не вру, — испуганно попятился Зарко. — Шесть лошадей было, по талеру каждая, но продал в убыток, за четыре. А половина — это твоя доля. Если не отдал бы — век мне удачи не видеть. Сказал старухе, что ты мне их в долг давал. Удивилась, что возвращаю, но взяла. Ну, она и стала рассказывать, как ты по девкам блудливым шлялся, а невеста твоя молодая целыми днями плакала. Уходить хотел, меня старик этот остановил, кота подал. Вот и все. А как догадался, что вру?

Наверное, когда-нибудь я все-таки пришибу этого вруна. Но сейчас мне стало смешно, а глядя на разбитый лоб — чуточку стыдно.

— Как ты людям врать умудряешься, если врать не умеешь? Сам же в своем вранье запутался.

— Так все просто же! — радостно сообщил цыган. Утвердив шляпу на лоб, чтобы она закрывала ссадину, сказал: — Я людям вру, а они знают, что вру, но все равно верят. Любят гаджо, если ромалы им врут, доверчивые они. Ты один попался, на слово не веришь. Так как ты узнал, что я у Курдулы был?

— Ты мне про какого тут старичка плел? Домовой к тебе в кибитку пришел, в табор? Где это видано, чтобы брауни от своего дома далеко отходили?

— Так это брауни был? — состроил удивленную рожицу Зарко. — То-то я понял, что старичка этого слушаться надо. Ай да я! Не послушал бы брауни, мне бы удачи не было.

«Кар тебе в сумку, чтобы сухари не мялись!» — мысленно пожелал я конокраду. Но вслух говорить не стал, потому что так до сих пор не понял — почему пожелание пениса в сумке считается ругательством? Вслух же сказал:

— В общем, чтобы завтра ноги твоей здесь не было!

— Не гони меня, баро Артакс, — сложив руки на груди, сказал Зарко. — Если сам дедушка домовой приказал — не могу я тебя бросить. Удачи не будет, как жить стану? У меня, помимо Папуши, две правнучки на выданье. Кто их замуж возьмет, коли баро удачи не будет? Хочешь, поклянусь, что больше врать не буду?

— Тьфу ты, — не выдержал я. Опять ведь врет! И он знает, что я знаю, что врет он о том, что больше не станет врать… Точно, утоплю я когда-нибудь этого вруна. Дожил до старости, а ведет себя как подросток.

У костра между тем хозяйничала Папуша. Мурлыча себе под нос какую-то заунывную песню, девчонка закатывала в золу глиняные шары. Увидев меня и Зарко, заулыбалась и что-то затрещала.

— Говори, чтобы баро Артакс понял, — обреченно махнул рукой цыган.

— Я деду говорю — старому гаджо мяса поесть нужно, — пояснила Папуша. — Он крови потерял много, обязательно надо мяса поесть.

Я понял, что за блюдо печется. Посмотрел на Томаса — старик опять спал, — покачал головой. Если лекарка говорит — надо мяса поесть, — пусть поест. Вот я точно это мясо есть не стану!

Я принялся готовить себе кашу. Пока варил, глина стала как обожженный кирпич и Папуша начала разгребать золу, выкатывать шарики из костра, подталкивая их к деду.

— Проснись, старый, ужинать станем, — потряс Зарко раненого за здоровую руку.

— О, как пахнет-то вкусно! — сказал Томас, учуяв ароматные запахи. Втягивая в себя воздух, старик с шумом проглотил слюну. — Мяском свеженьким потянуло. Никак, кролика запекали?

Зарко раскалывал шарики, выковыривал их содержимое и раскладывал по широким листьям того же лопуха.

— Вот, старый, это тебе, — вручил цыган Томасу лопушок, как вручают королевское блюдо.

Томас принялся за еду, старательно смакуя и обсасывая каждую косточку. Покончив с одним лопушком, принялся за второй.

— Молодой кролик-то, нежный. Кости маленькие совсем — крольчонок, не иначе, — приговаривал Томас.

Зарко, поедая свежее мясо, только переглядывался с внучкой да иногда что-то с улыбкой ей говорил. Может, смеялся над Томасом или надо мной. К счастью, дед с внучкой не настаивали, чтобы и я насладился народным цыганским блюдом, и я, вдыхая изысканный аромат, молча давился подгоревшей пшенкой, которую перед варкой опять позабыл окатить крутым кипятком.

Томас наелся раньше других, улегся на спину и с довольным видом спросил:

— Кроликов как ловили? Силки ставили?

— Силки, — поспешил я ответить, показывая Зарко кулак. — Твоя врачевательница — она мастерица не только лечить, но и кормить. И ловить…

Ежиков, которых все дружно ели, ловить непросто. Они только выглядят медлительными, но бегать умеют. А девушка — молодец. Сбегала в лес всего-то на полчаса, наловила и приготовила.

Сам я ничего против ежей не имею. Наоборот, всегда забавляли фыркающие зверьки, сворачивающиеся и выставляющие иголки. Не осуждаю цыган — им так часто приходилось скрываться в лесах, голодать, что печеные или тушеные ежики стали для их народа тем же самым, чем для нас являются штрудели или сосиски. Если буду очень голодным, съем и ежа. Наверное, если поголодаю подольше, съем даже крысу. Но если есть выбор — слопать несчастного и очень вкусного ежика или наесться невкусной пшенной каши — выберу кашу.

— Молодец, девочка, хорошо приготовила, — похвалил старик лекарку.

Та зарделась, а Зарко вроде бы недовольно глянул на старика — не принято у цыган хвалить своих женщин, но в то же время было заметно, что похвала внучке ему приятна. А ведь любит он свою внучку, очень любит.

Посмотрев на косточки, лежащие около Томаса, я вспомнил о Шоршике:

— Папуша, ты кота не видела?

— Видела, — откликнулась девушка. — Он у могилы кого-то ловил.

— Мышкует, — сыто отозвался Томас.

Мышкует — хорошо. И коту развлечение, и нам забот меньше. Но я почему-то забеспокоился о коте. Вдруг заблудился? При мысли, что кот может заблудиться, стало смешно. Кошки, если нужно, не по одной сотне миль проходят, чтобы домой прийти. Но все равно надо сходить посмотреть — где он там? Не зря же брауни отправил ко мне своего любимца.

Кота искать не пришлось. Словно почуяв, что о нем говорят, Шорш вышел откуда-то из травы, таща в зубах что-то странное и большое, едва ли не с