Белое, черное, алое - Елена Топильская

- Я сразу почувствовала в вас что-то такое, не свойственное современным чиновникам, - медленно сказала она. - Вы ведь родились здесь, в Петербурге?

- И не в первом поколении, в паспорте у меня место рождения - Ленинград.

- У меня здесь бывали даже художники, которые не помнили автора "Княжны Таракановой", - так же усмехаясь, продолжила она, глядя на меня в упор, но, несмотря на ее дружелюбность и явное расположение ко мне, мне стало почему-то не по себе под ее взглядом. - А кто ваши родители, Мария Сергеевна? - вопрос был задан очень легко, по-светски, без напряжения.

- Оба инженеры, с техническим образованием. Но у меня в семье и отец, и дед хорошо рисовали, дед предпочитал акварель, а отец и маслом писал.

Сказав это, я сама на себя удивилась: уже давно я взяла за правило не рассказывать никаких подробностей своей жизни людям, с которыми меня сводит уголовное дело, независимо от их процессуального положения. Это опасно; люди, которые сегодня по-дружески заглядывают тебе в глаза и говорят комплименты, завтра могут написать на тебя чудовищную клевету, а для придания правдоподобности своим обвинениям привести подлинные факты твоей биографии, тобою же сдуру любезно сообщенные. Но тут же я нашла себе оправдание бдительность утрачена из-за необычной обстановки, словно я провалилась во времени на тридцать лет назад, в те дни, когда папа рисовал мне на каждый день рождения настоящие открытки с белками и зайцами, державшими подарки для меня; а мама, с высоким лбом и горделивой осанкой, заставляла проходящих мимо мужчин оглядываться ей вслед, и меня, малявку, уже тогда распирало от гордости, пьянил ее женский успех; а бабушка даже в будние дни подавала к обеду гуся в яблоках или запеченную телятину, хотя не так уж много получали мои родители-инженеры, но на еде никогда не экономили, это было у нас не принято. И сейчас, когда я веду собственное хозяйство, мне никак не понять, каким образом ухитрялась бабушка на коммунальной кухне, деля конфорки на плите с соседкой и моя посуду в тазике из-за отсутствия централизованной горячей воды, готовить, почти каждые выходные, пиры на двадцать человек, с салатами, тушеной уткой и пирогами с капустой; с пирожковыми и подкладочными (под суповую) тарелками, хрусталем и мельхиором. Мне не понять, но аромат такого бытия я все-таки вынесла из своего детства, и образ моей бабушки витает надо мной, когда я колдую у своей собственной плиты, готовя по ее рецепту картофельные котлеты с грибным соусом, или коврижку с орехами, или зеленые щи, в тарелке которых, как завершающий мазок в натюрморте, должна плавать половинка крутого яйца желтком вверх. Стараюсь, как могу, и мне кажется, что мои друзья любят бывать у меня и тянутся к моему дому, как когда-то тянулись к нашему дому друзья моих родителей...

Нателла не мешала мне предаваться воспоминаниям, только внимательно следила за выражением моего лица, и по-моему, оно ей нравилось. Заметив, что я вернулась в реальность из тех дней, она мягко спросила, что я предпочитаю чай, кофе или какао.

- Спасибо, - смущенно отказалась я, - я ничего не буду, не утруждайтесь.

- Навязывать я вам не буду, - спокойно отозвалась она, - но если захотите выпить чайку или кофейку, скажите, хорошо?

Я кивнула.

- Где вам будет удобнее - здесь или в кабинете? - спросила хозяйка, доставая из ящичка старинного буфета (почти такого же, как тот, что стоял у нас когда-то) большой конверт, из которого торчали уголки фотографий, и еще один конверт с какими-то бумагами.

- Можно, я посмотрю их здесь, на диване?

- Конечно, пожалуйста. Извините, что все это россыпью, но я не люблю альбомов и очень редко смотрю фотографии, а уж показывать - вообще никому не показываю. Я вам нужна буду?

- А вы хотите уйти?

- Я там на кухне вожусь, так что, если я вам понадоблюсь, крикните. С вашего позволения, если не требуется моего ежесекундного присутствия. Последние слова она произнесла слегка насмешливо, но, впрочем, вполне доброжелательно и вышла, оставив меня наедине с историей своей семьи.

Перед тем как высыпать фотографии из конверта на диван, я еще раз обвела глазами комнату и подумала: как странно, что она не взяла к себе жить внуков. Конечно, ее резоны заслуживают внимания - у нее устоявшийся образ жизни, присутствие здесь детей создаст неудобства и ей, и им; но дух этой квартиры, так удивительно напомнивший мне дух моего детского жилища, заставлял меня думать, что она должна была поступить иначе...

Как я люблю рассматривать старые, еще черно-белые снимки!

Мне кажется, что на них все более веселые и непринужденные, чем на мгновенных поляроидных фото или кодаковских цветных картинках. Здесь, в конверте, преобладали как раз такие, черно-белые фотографии, и в принципе я вполне разобралась в их хронологии.

Детские снимки Нателлы, она с родителями. В детстве она, конечно, была очаровашечкой. Ее фото в юности; она на показах в качестве модели, модное закулисье, полуголые девушки не в фокусе - похоже, что снимали в шутку, неожиданно для моделей. Какой-то пикник на берегу озера: бутылки, гитары, шашлыки - вид издалека. Большая цветная фотография, сделанная во Дворце бракосочетания; Нателла в очень красивом наряде, ослепительно улыбающаяся, рядом с симпатичным молодым человеком, держащим под руку хорошенькую сияющую невесту в платье с кринолином. Наверное, свадьба сына. В этом ворохе обязательных для любой жизни исторических вех мое внимание привлекли две фотографии: одна - гроб, в котором лежит мужчина с неумело заретушированной раной на виске, она явственно видна даже на черно-белом снимке; у изголовья очень красивая женщина в черном кружевном платке, наброшенном на светлые волосы, и рядом с ней очень похожая на нее маленькая Нателла. Обе не смотрят в объектив.

И вторая: снимок сзади - Нателла в обнимку с каким-то мужчиной, она обернулась к снимавшему, а мужчина нет; лица его не видно, но фигурой его Бог не обидел; весна или лето, она в легком платье, на которое наброшен мужской пиджак, а он в брюках и рубашке. Нателла смеется, придерживая рукой сползающий пиджак. Эта фотография заинтересовала меня фоном: парочка снята в движении, они направляются к чрезвычайно знакомому мне зданию - нашему Районному управлению внутренних дел. На здании висит транспарант с текстом: "55 лет Великому Октябрю!" Значит, Нателле на этом снимке двадцать шесть лет, машинально подсчитала я. Других фотографий, на которых Нателла была бы снята с мужчиной, я не нашла. И фотографий вместе с сыном - тоже.

Из конверта с бумагами я вытащила пожелтевший Нателлин аттестат о среднем образовании; одни пятерки. Странно, что она не стала поступать в институт, хотя, по всему судя, она себя на сто процентов реализовала как модель, а потом как бизнес-леди; ну и зачем ей тогда высшее образование?

Нашелся там еще конверт без письма, тоже очень старый, с адресом Нателлы, нацарапанным аккуратным старческим почерком, и обратным московским адресом, от Богунец Алевтины Аркадьевны. Свидетельство о смерти отца Нателлы - Редничука Ивана Аркадьевича, род смерти - убийство. Я тихо переписала себе в записную книжку московский адрес и данные свидетельства о смерти. Повертела в руках еще один старый конверт, фамилия адресата на нем была стерта, но адрес остался: "Учреждение... (две большие буквы дробь трехзначное число)". На штемпеле дата неразборчива, а год виден отчетливо - 1971. Индекс учреждения, по-простому исправительной колонии, я тоже переписала себе. Потом громко позвала: ,

- Нателла!

Она вошла сразу, вытирая руки белым льняным полотенцем с красной вышивкой по краям.

- Я закончила, - сказала я ей. - Вы разрешите мне на пару дней взять все фотографии? Они могут мне пригодиться. Через два дня я их верну.

Она секунду помедлила с ответом, потом проговорила:

- Конечно, ради Бога.

Я собрала фотографии в конверт, положила конверт в сумку, и мы распрощались, договорившись, что через два дня я созвонюсь с ней и мы поедем в квартиру ее сына - посмотреть архив там.

Конечно, я могла бы взять только те три фотографии, которые меня заинтересовали, - снимок у гроба мужчины, Нателлу в обнимку с молодым человеком возле нашего РУВД и свадебную фотографию ее сына, но мне почему-то не хотелось раньше времени ей показывать, что именно меня заинтересовало, поскольку я намерена была покопаться как раз в этих периодах жизни Нателлы Редничук.

Выйдя на улицу, я остановилась и вдохнула слегка морозный воздух, чтобы собраться с мыслями. Как же меня взволновала эта квартира! Ее непередаваемый аромат, ее аристократическая обветшалость, пыльные шторы, криво висящие картины, туманные зеркала, утонченность в каждом предмете... И полное отсутствие мужского духа, даже на время залетающего. Во всяком случае, мне так показалось. Я могла бы поклясться, что в этой квартире Нателла живет одна. Можно, конечно, допустить, что у нее есть еще одна квартира для встреч с мужчиной, но мне трудно представить Нателлу, организовывающую условия для свиданий. Не такая она женщина, чтобы самой этим заниматься, не такая. Полно, конечно, женщин, которые на все готовы и сами рвутся на свои деньги снять квартиру для интимных встреч или совместной жизни с мужиком и каждый вечер покупать ему бутылочку... Как говорит Горчаков, историческое развитие отношения к женщине: семнадцатый век - жизнь за взгляд, восемнадцатый век - полжизни за поцелуй, девятнадцатый век - состояние за обладание, двадцатый - ладно, Маня, ставь полбанки, я приду. Но Нателла точно не из таких.