Обиженный полтергейст (сборник) - Алексей Смирнов

Пошутили, поругались, позабыли; бабушка, шевеля губами, отвязала веревочку и спрятала в карман фланелевого халата.

– Ты смотри, домовой, не шали! – суровым голосом сказала мама, обращаясь к мебели, стенам, потолку и рассохшемуся паркету.

В общем, все развлеклись. Не надолго.

Пока не сгинули папашины часы: «командирские», предмет необоснованной гордости, поскольку папа никем не командовал. Но тем ужаснее утрата!

Поиски начали с ванной, затем переместили в кухню, перевернули все вверх дном – с нулевым результатом, а бабушка уж шаркала, кралась, пряча руку в кармане халата.

– Небось, был выпивши и не заметил, как отстегнулись, – брякнула мама: не ко двору, папа выпивал очень редко. И зыркнул на нее так, что та укрылась в буфете – стала, якобы, чашки и стаканы проверять.

– Может, Каринка заиграла? – Митя перевел командирские стрелки на трехлетнюю сестренку.

– Карина!! – приступили к той, возбуждая ответный рев.

Тем временем бабушка, тишком да молчком, ни с кем не делясь намерениями, заползла под стол и бережно перевязала ножку. Часа не прошло, как часы объявились. Они, как ни в чем не бывало, мирно лежали в выдвижном ящике комода. Семья клялась и божилась, что в ящике уже искали и не было в нем ровным счетом ничего командирского.

Бабушка победно поджала лиловые губы, и рот ее сделался похож на тараканью щель.

С третьей пропажей, навесной сортирной ручкой, случилась та же история. Вообще, ее частенько крали подгулявшие гости: легко снимается, изящной работы, да и просто остроумно, но тут никаких гостей не созывали. Веревочка помогла, и веревочку зауважали; что до бабушки – ее не слушали, ибо сочли известный ей магический прием отголоском старины, в которую та, быть может, в чем-то и разбиралась, но теперь ей, спустившейся к очевидному слабоумию, доступна лишь мелкая практика, и никакой теории.

Митя все-таки сделал попытку докопаться до правды.

– Ба, а ба?

– Чего тебе, Митюнечка?

– А зачем духу веревочка?

– Кто ж его знает, зачем. Может, играется с нею… Или понюхает, пожует. Похвалится перед кем.

Видя, что многого от бабушки не добьешься, Митя отошел. Целый вечер ходил он и думал, а поздней уже ночью, когда все спали крепким сном, стащил с подзеркальника мамину брошь и спрятал ее с буквально дьявольской хитростью.

Никто особенно не огорчился: приладили веревочку и стали ждать – занялись, то есть, обычными делами. Однако время шло, а пропажа оставалась пропажей. Мама встревожилась: брошь была дорогая. Бабушка тоже пребывала в растерянности. Качая седой головой и пожимая плечами, она препоясала другой предмет: кресло, за креслом последовали стулья и табуретки. Как ни грустно признать, дальнейшие старания тоже закончились пшиком.

Каринка, чувствуя, что дело для нее опять запахло керосином, сама, без напоминания прибежала из детской и, прижимая ручонки к груди, стала пищать:

– Не я! Это не я взяла, мамочка!

– Конечно, не ты, солнышко, – успокоила ее мама и косо посмотрела на вконец расстроенную свекровь.

– Конечно! – хмыкнул доселе молчавший Митя. – Что ему веревочка? Поиграл и надоело. Может быть, ему подложить куда-нибудь монетку?

– Монетку? – к удивлению и радости Мити бабушка просияла. – Надо попробовать!

И положили монетку – под батарею парового отопления, пять рублей.

А следующим утром видят: брошка лежит себе, сверкает на оттоманке, а пятерку – словно слизнула языком потусторонняя всеядная корова.

– Надо же! – радовалась семья. – Ты у нас, Митька, просто умник!

– Умник, – проворчал призадумавшийся папа. – Если он… этот… войдет во вкус…

А взрослые, приходится признать, частенько оказываются правы. Аппетиты призрака росли, да и вещи-то начали пропадать все дороже и дороже. Про бабушкину веревочку никто уже не вспоминал, и Митя лично спалил эту ветошь на газовой конфорке. Разумеется, семья не разорилась и даже близко не стояла к подобному бедствию. Домовой не зарывался, он честно брал то десяточку, то двадцатку – ну, не свыше полтинника, но зато исправно, не пропуская ни дня. Звали, конечно, батюшек и мамушек; некий лозоносец пообещал квартире скорый распад на молекулы, но денежки капали. Митя богател.

В одну прекрасную ночь он проснулся от того, что кто-то легонько трогал его за плечо. Митя приподнялся на локте и увидел, что в изголовье стоит с насупленным лицом дедушка ростом сантиметров в пятьдесят, с белой бородой и в тельняшке до полу.

– Отдай веревочку, – потребовал старичок.

Митя зажмурил глаза, перекатился на другой бок и натянул на голову одеяло.

– Отдай веревочку, – пробухтело над самым его ухом. Цепкая ручонка схватила край одеяла и оголила Митю полностью. – Отдай, тебе сказано.

– Зачем она вам, – пискнул Митя, не пытаясь даже выяснить, с кем же таким он ведет разговор. Он не успел выйти из возраста, в котором верят всему увиденному и услышанному.

– Нужна, – ответил дедушка упрямо.

– Зачем нужна?

– Нужна, и все. Не твоего ума дела, – дедушка сердился все пуще и пуще. – Твоими монетками да бумажками не удавишься!

Митя, забившись в угол кровати, не сводил с него глаз. Уголки его губ быстро подрагивали.

– Так вам веревочка удавиться нужна? – спросил он шепотом.

– Удавиться. Привалишься спиной, подсунешь голову, потянешься к свету – хр-ррр!… – Старичок, вспоминая доброе, огладил бороду, заулыбался.

– А..а дальше?

– Экий дурной! Дальше – снова живу, понял?

– Так, – Митя стиснул кулаки, решая, звать ли на помощь.

– Не зови, – посоветовал дедуля. – Ты же спишь. Давай веревочку.

– Веревочку… так вон, в шкафу… их там много! Возьми, сколько хочешь!

Старик в исступлении плюнул, растер лаптем дымящийся плевок.

– Хитер ты, а глуп. Мне та, та веревочка нужна! Какая была! У меня с ней хрящи горловые сроднились.

– Но… дедушка, ту веревочку я сжег. На плите. Извините меня, пожалуйста. Я не нарочно. Вы бы мне раньше сказали…

Седая борода дедули сама собой распалась надвое, отчего дохнул наевшийся праха рот.

– Твоя забота, отродье. Буду прятать. Покуда не отыщешь, буду прятать.

– Так сгорела же…

Но старичок пропал. Мите хотелось зайти на кухню, попить воды, но он не мог пошевелиться – так и просидел, не шелохнувшись и глядя перед собой, до самого рассвета. И дальше сидел: с петухами в его семье не вставали.

Утром же выяснилось, что бабушка куда-то ушла. Приперла ивовым прутиком входную дверь, замок не защелкнула, и ушла – в чем была, в ночной рубахе, латаной-перелатаной. Потом семье объясняли, что у слишком старых людей такое случается и называется дромоманией, склонностью к бродяжничеству. Походит, поищет в лесах травки, покушает грибков с черникой – глядишь, и вернется. Но в розыск, раз такое дело, заявили. А в розыске, естественно, выслушали.

– Наверно, наша бабушка была колдунья, – серьезно шепнула Мите Каринка. – Смотри: ушла – и больше ничего не пропадает.

– Да ну тебя, – огрызнулся Митя, думая про себя, что в словах сестренки что-то есть. Бабушка, судя по всему, притягивала к дому всякие неприятные вещи. Они словно чувствовали в ней нечто родственное.

Каринка надулась.

– Тогда давай в прятки играть, – сказала она строго. – А то я папочке скажу, что ты со мной грубо разговариваешь.

Митя закатил глаза и глубоко вздохнул. Бог с ней, как-никак – старший брат, да и от невеселых мыслей отвлечемся.

– Чур, я первая! – завизжала Карина. – Не подглядывай!

– Добро, – кивнул Митя солидно. Как будто он не знал, где искать.

Он вышел в прихожую, уткнулся в стену и начал отсчет:

– Десять… девять…

– Так нечестно, – послышался из комнаты голос. – Я не успею. Давай с тридцати.

– Тридцать… – послушно забубнил Митя. – Двадцать девять… двадцать восемь… двадцать семь… – Считая, он прислушивался к стихающему шебуршанию.

– Готово! – донесся голос Каринки на тринадцати.

– Раз-два-три-четыре-пять, я иду искать, кто не спрятался – я не виноват, – выдал Митя скороговорку и отправился на поиски.

«В шкаф залезла, – подумал он сходу. – Вон, сопит оттуда. Ну, ладно, помурыжим».

– Та-ак, – изрек он вслух. – Под столом ее нет. Удивительно. И под диваном нет. Невероятно. И за занавесками – просто сказка! Куда же она подевалась? А-а-а!

И он торжественно распахнул дверцы шкафа. В шкафу Каринки тоже не было. Ни в ванной. Ни в уборной. Ни на балконе. Ни под пледом. Нигде.

Не было смысла выходить на лестницу – Каринка не умела отпирать сложный замок. Окна закрыты наглухо. Пусто.

Нет, кто-то идет, в дверном замке провернулся ключ. Митя рванулся в прихожую, где встретил маму, нагруженную пакетами, истошным воплем:

– Мама! Мама! Каринка куда-то пропала!

– Как это пропала? – та, отдуваясь, положила ношу на столик.