Жизнь и смерть генерала Корнилова - Валерий Поволяев

   — Однако я пригожусь вам сегодня, — тихо и спокойно, добродушным голосом проговорил Лю Вэй.

   — А как ты догадался, что может быть жарко? — Викентий сощурился, словно заглядывал в винтовочный прицел.

   — Один человек сказал... — не меняя спокойного тона, произнёс Лю Вэй. — Он знает.

   — Люди знают всё, — сказал Викентий, лицо у него приняло огорчённое выражение.

   — Всё знают только все. — Лю Вэй приподнялся, глянул в оконце, проверяя, широкий ли открывается обзор. — Я подумал, что вдвоём вам будет трудно сдерживать Янтайского Лао, вот и... — китаец покосился на свою винтовку. — В общем, я с вами. Мне очень надоели хунхузы.

   — Спасибо, Лю! — Викентий вновь обнялся с охотником.

   — Три ствола — это не два...

   — Три ствола — это сила, — подтвердил Викентий, довольный тем, что даже такой приметливый глазастый траппер[25], как Лю Вэй, не заметил того, что в доме сейчас находилась команда из пятнадцати человек.

   — Во всяком случае, мы сумеем продержаться на полчаса больше, — сказал Лю Вэй, — а за это время может подоспеть помощь с русского пограничного поста, — он снова заглянул в оконце, нахмурился: — Через два часа будет сильный ливень.

   — С чего ты взял? Небосвод, как бутылочное стёклышко — блестит прозрачно.

   — Комары, — неопределённо ответил китаец.

Ровно через два часа воздух потяжелел, загустел, сделалось нечем дышать — воздух твёрдыми комками застревал в груди, забивал глотку, и хотя на чистое небо так ни одного облачка не наползло, весь свод от края до края, по косой, распорола яркая ветвистая молния, громыхнул гром. Сильный гром — людям показалось, что с дома сорвало крышу, но крыша находилась на месте.

Китаец пригнулся, вновь глянул в оконце и покачал головой.

   — Природа! — помедлив немного, высказался он.

По крыше с грохотом стебанул дождь, капли — тяжёлые, как пули, будто из свинца отлитые, готовы были насквозь прошибить прочную дранку, в окна дождь ударил так, с таким грохотом, что звук ударов слился в один сплошной гул, даже голосов не стало слышно — лишь мощный, сотрясающий весь дом гул.

Викентий также пригнулся, глянул в оконце. Азартно потёр руки:

   — Готовь, братуха, кадки под грузди.

   — Да, груздей будет много, — подтвердил Лю Вэй.

Грохот дождя оборвался — произошло это также внезапно, кате началось, и в наступившей тишине полоса воды оттянулась за сопки, небо к тому времени уже имело сумеречный цвет, было затянуто плотной тёмной плёнкой. Викентий глянул в окошко и, передёрнув плечами, будто от холода, повторил слова Лю Вэя:

   — Природа!

Конечно, природе здешней, климату только удивляться приходилось, но Викентий климатом был доволен. Зимой, например, в пади, где он поселился с братом, не было ни трескучих морозов, ни резких студёных ветров, как в столице КВЖД Харбине, на берегу Сунгари, а летом в пади жара не лютовала — климат в этой небольшой географической точке был смягчённым.

   — Лю, бражки хочешь? — неожиданно предложил Викентий.

Китаец отрицательно мотнул головой:

   — Не пью.

   — Ты же раньше пил, Лю...

   — Теперь перестал.

   — Силён, бобёр, — восхищённо произнёс Викентий.

Этой ночью банда Янтайского Лао также не явилась. Стражники сидели в засаде беззвучно, будто мёртвые, — ни кашля, ни чоха, ни шевеления, оживали они лишь во время еды да походов в нужник, который был сколочен прямо тут же, в пристройке: Лю Вэй уже понял, что он не один поспешил на подмогу к братьям Грибановым, но ничего Викентию, с которым дружил, не сказал.

Утром Косьменко, не таясь, не пригибаясь, прошёл к Викентию. У того сидел Лю Вэй, поставив винтовку между коленями, — опытный прапорщик мигом определил, что стрелок держит патрон в стволе.

Косьменко, поздоровавшись с китайцем, который в ответ церемонно поклонился, сел на табуретку напротив Викентия.

   — Ну что, друг любезный, будем делать? — спросил прапорщик.

Викентий вздохнул, приподнял плечо, потёрся о него щекой.

   — Разве у нас есть какой-то иной выход?

   — Выхода нет, — проговорил прапорщик, в голосе его послышались озабоченно-виноватые нотки. — Нету выхода. Хотя ребята у меня здорово застоялись — вторые сутки взаперти.

   — Остаётся только одно, Андрей Викторович, — терпеть. — Викентий назвал прапорщика по имени-отчеству, что делал редко. — Бог терпел и нам велел.

Викентий вообще мало кого величал по имени-отчеству, обращался так только к людям, которым верил безоговорочно.

Два члена комитета по снабжению Заамурского пограничного округа Корнилов и Пневский поняли, что своими силами с Сивицким и его окружением им не справиться: слишком уж всё повязано, хорошо смазано, свито в один узел, куда ни сунься — всюду приманка торчит, стоит только взяться за неё — и невинный человек тут же становится таким же замазанным, Корнилов и Пневский очень боялись этого, поразмышляв немного вечером за бутылкой смородиновой настойки, отправили депешу в Петербург, начальству. В депеше подробно рассказали о деятельности генерал-лейтенанта Сивицкого, скрывать ничего не стали.

Воз, однако, с места не сдвинулся, более того, при встречах с Корниловым Сивицкий ехидно посмеивался — значит, содержание письма двух полковников ему было известно, Сивицкий демонстративно подбивал кончик правого уса и, не здороваясь, проходил мимо.

   — А ведь эти червяки нас сожрут, Лавр Георгиевич, — сказал Пневский Корнилову.

   — Не верю. Не может быть, чтобы в Петербурге не было людей, которые не понимали того, что происходит.

Такие люди в Санкт-Петербурге были, но их точку зрения перекрывали другие, куда более сильные: за Сивицкого вступился временно исполняющий обязанности командующего Отдельным корпусом пограничной стражи Кононов.

Хоть и был Кононов «врио», а сил его хватило на то, чтобы защитить Сивицкого: бумагу, присланную Корниловым и Пневским, положили под сукно.

Корнилов отплюнулся, выругался матом и рванул крючки на тесном воротнике кителя:

   — Душно!

Неужели Пневский прав? На лице Корнилова напряжённо вздулись желваки, потом они опали. Глаза угасли.

   — Воры не унимаются, — произнёс он раздражённо при встрече с Пневским.

   — Значит, надо посылать в Санкт-Петербург следующую бумагу. Если и её положат под сукно, пошлём третью. Под лежачий камень, Лавр Георгиевич, вода не течёт.

С этим Корнилов был согласен. Настроение у него было паршивое. Такое паршивое, что он даже ощутил некую ноющую далёкую боль, очень противную — у него начали болеть зубы.

   — Хотел бы я повидаться с этим зловредным стариком один на один, — задумчиво произнёс Василий Созинов, лёжа на топчане. В зубах он держал прутик, грыз его.

   — Выплюнь ветку, — строгим тоном потребовал Егор, — что за привычка — всякую грязь в рот тащить...

   — Не скажи, брательник, — Василий ещё немного погрыз ветку и швырнул её к порогу, — китайцы ветками чистят себе зубы. Это специальное дерево, — он вытащил из кармана вторую ветку, — чистящее. И дух от него остаётся приятный.

   — Ты какого старика имеешь в виду? Янтайского Лао или кого-то ещё?

   — Лао. Пока я с этим гадом не поквитаюсь, других стариков для меня не существует.

   — Никто даже сказать точно не может, как он выглядит. Одни говорят — седой дохлый таракан, другие — мужик в соку, корове голову запросто может свернуть, третьи вообще называют молодым человеком... Не пойму, в общем. Каждый говорит своё.

   — Главное знать, что это — Янтайский Лао, а там глаз на задницу можно натянуть любому — и молодому, и старому. В отместку за Ванюшку.

Яркий диск уже опустился за сопки, но темнота пока не наступала — солнце продолжало светить из-за сопок, наполнять не только большое грибановское поместье, но и всю падь печальным вечерним теплом.

Днём к братьям приезжал почтмейстер, сопровождаемый двумя конными стражниками. В бричке у почтмейстера лежал большой парусиновый мешок, украшенный неряшливо застывшей сургучной печатью. В таких мешках возят деньги. Да и стражники могли сопровождать только деньги — не почтмейстера же!

Из усадьбы Грибановых почтмейстер уехал уже без приметного мешка. Это видели по меньшей мере полсотни китайцев — на станции прокладывали дополнительную ветку, шпалы для этой запасной ветки возили из здешнего леса, резали их и обрабатывали вонючей жидкостью прямо в тайге.

Полковник Корнилов действия своих подчинённых одобрил.

   — Я так полагаю — гулять Янтайскому Лао на свободе осталось совсем немного, — сказал он.

Наконец свет над сопками начал гаснуть, печальная тёплая лиловость уступила место серой синеве, в просторной избе братьев сделалось темно.