Ирландский спаситель - М. Джеймс

снова исчезнуть.

— Семья Накамура, в частности, известна тем, что является одновременно самой богатой из семей якудза и самой жестокой. Если мы договоримся о встрече с Номурой Накамурой, действуй осторожно. Позволь мне говорить первому. Я, по крайней мере, раньше имел дело с якудзой, а никто из вас этого не делал.

Мысль о том, чтобы медлить, не использовать каждую возможность, чтобы ухватиться за любую зацепку, которая поможет нам найти Ану, раздражает меня. Но в то же время я прекрасно понимаю, что не смогу спасти ее, если буду мертв. И я, конечно, никогда не имел дела с якудзой. Я совершенно уверен, что никто из Королей никогда не имел. Я взял Левина с собой не просто так, и это именно то, что нужно.

Холодная голова на наших плечах продвинет нас в этом мире дальше, чем дымящийся пистолет в нашей руке. Слова эхом отдаются в моей голове из ниоткуда, и мне требуется мгновение, чтобы вспомнить, где я слышал их в последний раз. Конечно, не от моего отца.

Мгновение спустя я вспоминаю подслушанный в детстве разговор между моим дедом и отцом в коридоре, где я впервые увидел кровь на руках моего отца. Я не осознавал, что слова остались со мной, но они должны были остаться.

Мой отец не усвоил этот урок, но, возможно, я усвоил, даже если не осознавал этого так ясно. Я никогда не был человеком, склонным к вспыльчивому насилию, каким был мой отец или даже Коннор, у которого был вспыльчивый характер, несмотря на внешне спокойное поведение. Даже на боксерском ринге я стараюсь сохранять хладнокровие, оценивать своего противника, а не мгновенно набрасываться на него.

Посмотри на меня, папа, с горечью думаю я, когда самолет идет на посадку. Твой сын-неудачник, подменыш, ступающий туда, куда, возможно, еще не ступал ни один Король, по крайней мере, тот, о котором я слышал. Ты гордишься мной?

Я сомневаюсь, что он был бы таким, но это давно перестало иметь значение для меня. Но когда мы встаем, чтобы пройти по проходу и выйти, в моих мыслях возникает другое лицо то, которое оставляет намек на боль в моей груди, слабое желание, чтобы он мог видеть, где я и что собираюсь делать.

Я действительно скучаю по тебе, брат.

— Водитель должен быть здесь и ждать, — говорит Левин, когда открывается дверь, ведущая на взлетно-посадочную полосу. — Мы отправимся в Токио и найдем место для ночлега, и я начну наводить справки…

Его голос затихает, когда его ноги касаются земли, и я сначала не понимаю почему, когда пригибаюсь и делаю три быстрых шага вниз по лестнице. Но когда я выпрямляюсь и хорошенько разглядываю асфальт перед нами, мой собственный пульс учащается, в животе образуется узел страха.

— Черт, — я слышу, как Макс ругается позади меня, быстрым и проникновенным ругательством.

Там есть черная машина, все в порядке. Но я не думаю, что это водитель, о котором упоминал Левин. Перед ней выстроилась шеренга японцев в черных костюмах, вооруженных и бесстрастных, преграждающих нам путь к отъезду. Ни один из них не двигается, когда Макс спрыгивает и встает рядом со мной, его лицо выглядит таким же неуверенным, как и мое.

Это было совсем не то, чего мы ожидали.

Но я бы поставил горшок с золотом лепрекона, что они здесь из-за нас.

АНА

Когда на следующее утро Александр входит в мою комнату с подносом для завтрака, я не знаю, чего ожидать. Часть меня надеется, что, возможно, все вчерашнее было просто каким-то ужасным сном или что он решит простить меня после хорошего ночного сна. Может быть, он даже присядет на край кровати, как он иногда делает, пока я ем, и объяснит, что я нашла в кабинете. Или, возможно, это тоже было частью сна. Это достаточно невероятно.

Достаточно одного взгляда на его лицо, когда он закрывает за собой дверь, чтобы понять, что это не так. Он не выглядит таким сердитым, как вчера, но и обычной приятной улыбки на его лице тоже нет, когда он входит в комнату. Его глаза не совсем встречаются с моими, и он ставит поднос с завтраком на туалетный столик вместо того, чтобы отнести его к кровати, поворачивается ко мне лицом, плотно сжав губы.

— Доброе утро, малышка, — натянуто говорит он, как будто ему от этого так же неловко, как мне от напряжения в воздухе. Или, может быть, это его способ скрыть свой гнев.

По какой-то причине эта последняя мысль заставляет меня скорее грустить, чем пугаться.

— Иди завтракать. — Александр тянется за тарелкой и стаканом апельсинового сока рядом с ней, и у меня возникает момент полнейшего замешательства. Я каждый день завтракаю в постели. Он приносит мне поднос, и я ем, пока он ходит за одеждой горничной, а затем я встаю и позволяю ему раздевать и наряжать меня…

У меня скручивает живот, когда я впервые осознаю, что я действительно начала зависеть от своего распорядка здесь. Каким бы нетрадиционным и странным это ни было, как бы сильно я ни знала, что должна сопротивляться этому на каждом шагу, это приносит мне некоторое утешение. Однообразие всего этого, то, как Александр изо дня в день повторяет одни и те же движения, было утешением, о котором я даже не подозревала, пока прямо в эту секунду оно не исчезло.

Раньше у меня был распорядок дня, строгий. Вставать в пять утра, без вопросов. Завтрак из яйца вкрутую и черного чая или иногда тоста с авокадо, если график был особенно напряженным, и я шла на свое первое занятие за день. Это расписание могло меняться от семестра к семестру, но дни не менялись, и я проходила их как по маслу, не пропуская ни одного занятия, ни одной практики. Я была беззаветно предана балету, который, как я считала, был великой любовью всей моей жизни, больше, чем когда-либо я могла быть предана любому мужчине. Возможно, мои ночи были непредсказуемыми и дикими, но мои дни посвящались науке.

Это было вырвано у меня внезапно, без предупреждения. И теперь я вижу, что каким бы пограничным в отношении и, безусловно, морально серым ни было обладание мной Александром и его поведение со мной, это также было источником стабильности, в которой я не понимала, как отчаянно нуждалась, до прямо сейчас, когда я наблюдаю, как она снова растворяется.

Когда Александр прищелкивает языком в мою сторону, его глаза сужаются от растущего раздражения, мои пальцы сжимают покрывало на кровати, и я пытаюсь не паниковать, когда понимаю, что он делает. Я понимаю это за секунду