Брокен-Харбор - Тана Френч

лицо, верно?

Я достал из шкафа пакет для вещдоков и бросил ему.

– Все нормально. Ты прав: пора перегруппироваться. Идеи есть?

Он уронил стаканчик в пакет и поискал взглядом ручку. Я дал ему свою.

– Ага. Знаете что? У него знакомое лицо.

– Ты долго на него смотрел, сейчас поздно, и ты разбит. Уверен, что память не шалит?

Ричи присел на корточки возле стола, чтобы надписать пакет.

– Уверен. Я его уже видел – может, когда работал в отделе по борьбе с наркотиками.

Температура в допросной и в комнате для наблюдений регулируется с помощью одного и того же термостата. Я ослабил галстук.

– В системе его нет.

– Знаю, своих арестованных я не забываю. Но вы же знаете, как бывает: какой-то парень попадает в поле зрения и ты понимаешь, что он что-то затевает, но повесить на него нечего, поэтому просто запоминаешь лицо и ждешь, когда оно снова покажется. Я вот думаю… – Ричи с досадой покачал головой.

– Не заморачивайся, потом вспомнишь – и тогда сразу сообщи мне, нам надо как можно скорее установить его личность. Что еще?

Ричи поставил инициалы на ярлычке, чтобы потом сдать пакет в хранилище вещдоков, и вернул мне ручку.

– Этого парня не раскрутишь. Да, мы его взбесили, но чем он злее, тем больше уходит в себя. Нужен другой подход.

– Да, – согласился я. – С отвлечением внимания ты здорово придумал, но этот прием себя исчерпал. И запугивание тоже не прокатит. В одном я ошибался: он нас не боится.

Ричи кивнул:

– Точно. Он постоянно начеку, но не испуган, хотя должен бы. Наших порядков он не знает и, похоже, ни разу не имел дела с полицией. Так почему он до сих пор не наложил в штаны?

Конор неподвижно и напряженно сидел, положив ладони на стол. Он не мог нас услышать, но я все равно понизил голос:

– Излишняя самоуверенность. Думает, что замел следы, что нам нечего ему предъявить, если он сам не заговорит.

– Возможно. Но не может же он не понимать, что сейчас целая команда прочесывает дом сверху донизу в поисках любого следа, который он оставил. Это должно его беспокоить.

– Большинство преступников – высокомерные ублюдки. Считают себя умнее нас. Не волнуйся, в конечном счете это сработает на нас. Такие, как он, ломаются, стоит выложить перед ними то, от чего невозможно отмахнуться.

– А что, если… – неуверенно начал Ричи и умолк. Он смотрел не на меня, а на пакет, раскачивая его из стороны в сторону. – Неважно.

– Что “если”?

– Я только хотел сказать: если у него железное алиби, то он знает, что рано или поздно мы это выясним…

– То есть он чувствует себя в безопасности, потому что невиновен.

– В общем, да.

– Исключено. Если у него алиби, почему просто не сказать об этом и не поехать домой? Думаешь, ему по кайфу над нами издеваться?

– Возможно. Теплых чувств он к нам не испытывает.

– Даже если он невинен как младенец – а это не так, – все равно он не должен быть таким невозмутимым. Невиновные пугаются не меньше виновных, а зачастую даже больше, потому что они не такие заносчивые уроды. Разумеется, им нечего опасаться, но они же в этом не уверены.

Ричи взглянул на меня и с сомнением поднял бровь.

– Если они не сделали ничего дурного, – добавил я, – факт остается фактом: бояться им нечего. Однако суть не всегда только в фактах.

– Ну да, наверное. – Ричи потер щеку, которой полагалось бы уже зарасти щетиной. – Но вот еще что. Почему он не пытается бросить тень на Пэта? Мы дали ему десяток возможностей, так что свалить все на Спейна было бы проще простого. “Да, детектив, теперь припоминаю – потеряв работу, ваш Пэт спятил, стал поколачивать жену, лупить детей до полусмерти, а на прошлой неделе я видел, как он пригрозил им ножом…” Конор не тупой, должен был чуять свой шанс. Так почему он за него не ухватился?

– А как по-твоему, почему я несколько раз давал ему такую лазейку?

Ричи смущенно пожал плечами:

– Не знаю.

– Ты думал, я действую небрежно и мне просто повезло, что парень ею не воспользовался. Ошибаешься, сынок. Я и раньше тебе говорил: наш Конор считает, что его связывают со Спейнами особенные отношения, и нам предстоит выяснить – какие именно. Может, Пэт Спейн подрезал его на шоссе и Конор стал винить его во всех бедах и вообразил, что если от него избавиться, то удача снова улыбнется? Или он перекинулся парой слов с Дженни на вечеринке и решил, что звезды велят им быть вместе?

Конор не сдвинулся с места. Пот на его лице блестел в белом свете флуоресцентных ламп, из-за чего Конор казался странным, будто восковым – пришельцем с невообразимо далекой планеты, чей корабль потерпел крушение на Земле.

– И ответ мы получили: по-своему, по-мудацки, Конор любит Спейнов. Всех четверых. Он не стал наговаривать на Пэта, потому что не хочет топить его в дерьме – даже чтобы спасти себя. Он верит, что любил их. Вот на этом мы его и поймаем.

* * *

Мы оставили его там на час. Ричи отнес стаканчик в хранилище и на обратном пути захватил из столовой жиденького кофе, который действует главным образом за счет самовнушения, – однако даже такой кофе лучше, чем ничего. Я проверил, как дела у летунов в патруле: двигаясь к выезду из поселка, они насчитали с десяток машин, и у всех были законные основания там находиться. Судя по голосам, летуны уже начали уставать. Я велел им продолжать поиски. Мы с Ричи, закатав рукава и оставив дверь нараспашку, из комнаты для наблюдений следили за Конором.

Было уже почти пять часов. В коридоре двое ночных дежурных, чтобы не заснуть, перебрасывались баскетбольным мячом и обзывали друг друга мазилами. Конор все так же неподвижно сидел, разве что руки переместил на колени. Какое-то время его губы двигались в размеренном ритме, словно он бормотал что-то про себя.

– Молится? – тихо спросил Ричи.

– Будем надеяться, что нет. Если Господь велит ему держать рот на замке, нам придется туго.

В отделе мяч с грохотом сшиб что-то со стола, один из парней отпустил какую-то шуточку, и второй засмеялся. Через все тело Конора волной прокатился глубокий вздох; парень перестал шептать и, казалось, начал погружаться в своего рода транс.

– Пора, – сказал я.

Мы вошли в комнату, обмахиваясь бланками для показаний, весело жалуясь на жару. Конору мы дали стаканчик с еле теплым кофе, предупредив, что на вкус он как моча, – мол, старые