Государева невеста - Елена Арсеньева

Холодный утренний воздух пахнул ей в лицо и согнал остатки сна. Светлая звезда денница еще стояла на восходе солнечном, и вокруг был разлит бледный предутренний полусвет. Час, самое малое два – и все зальется ослепительным солнечным сиянием, начнут просыпаться птицы, а потом люди. К этому времени Маша хотела бы уже оказаться подальше, под защитой леса. И стоило ей растерянно оглядеть темно-зеленое таежное крыло, окаймившее дальнюю околицу, размышляя, куда податься, как возникла перед ней в звоне бубенчиков эта девчушка и вопросила звонким, чистым голоском:

– Сиверга?

Маша радостно кивнула. Девчонка кивнула в ответ и проворно засеменила по тропке тоненькими ножками, обутыми в тускло-серебристую обувку. Маша уже знала, что на лето вогулы шьют обувь из рыбьей кожи, украшая ее рисунком из отвара лиственничной коры. Тускло-желтая одежка девочки напоминала посконную [62] рубаху и не иначе была соткана из крапивных нитей. Маша поежилась: как, должно быть, колет тело сие рубище! Впрочем, может статься, им, Меншиковым, тоже придется носить такие же рубахи и даже вогульские шубы из оленьих шкур, сахи называемые, когда сносится, изотрется та немногая одежонка, которую им оставили Мельгунов да Плещеев при последнем обыске. У Маши снова набежали на глаза слезы: среди невозвратно пропавших вещей были платье и фата, в которых она некогда венчалась с князем Федором. Ничего ей так не было жаль из своих многочисленных нарядов, как этого платья, да фаты, да еще горностаевой епанчи и зеленого платка, привезенных некогда батюшкой из Франции. Платок-то пропал еще прежде, до отъезда из Раненбурга, и сколько ни искала его Маша потом, найти не удалось. Но что тряпки, что вещи! Маша согласилась бы век свой коротать вовсе обернутая жгучей крапивою, лишь бы надежду иметь свидеться однажды с возлюбленным. Она не забыла Федора, не желала его забывать – и не забудет, несмотря на все ухищрения Бахтияровы!

Маша поежилась, оглянулась с опаскою. Неужто и впрямь удалось избежать ей всевидящего взора, неизменно следовавшего за ней всюду, куда она только ни шла, даже собиралась идти? Неужто проспал Бахтияр добычу?

От этой мысли сделалось весело, небывало весело на душе – но тут же веселье сгинуло, будто ветерок его унес: сзади доносились тяжелые шаги, словно кто-то мчал по тайге напрямик, ломая подлесок.

Девочка тоже услышала это – обернулась, метнулась к Маше, схватила ее за руку, дернула в сторону.

– Медведь?! – слабо, с ужасом пробормотала та, но девочка резко покачала головой, утягивая Машу за куст, и она тотчас сама увидела, что это не медведь: Бахтияр – с ружьем в руках, два пистолета за поясом – пробежал мимо, сведя на переносице длинные черные брови, зыркая по сторонам, настороженный, как охотничий пес.

Он частенько хаживал в лес, плодами его охоты жили Меншиковы, однако Маша ни мгновения не сомневалась: вовсе не зорьку утреннюю боится пропустить Бахтияр – ее, беглянку, ищет! И правда: пробежав по тропе еще немного, стал, огляделся… пошел тихо, нагнув голову, словно бы принюхивался, надеясь напасть на утерянный след.

Девочка стиснула Машину ладонь, призывая к молчанию. А та и вовсе дышать перестала, не сводя испуганных глаз с Бахтияра, который метался уже совсем близко и готов был сделать стойку всякую минуту. Еще пять-шесть шагов – и безошибочное, почти чрезъестественное чутье наведет его на куст, скрывающий добычу! Надо отходить, пока не поздно. Перебежать на цыпочках вон ту изумрудную поляну, скрыться в темном ельнике, выждать…

Она приложила палец ко рту и повернулась к девочке, отчаянными движениями головы и всего лица показывая, что надобно спешно бежать. Та кивнула, и, взявшись за руки, они невесомо попятились, не спуская глаз с Бахтияра, который, на счастье, ринулся к другому кусту, потом повернулись – и опрометью бросились бежать по изумрудной траве, однако, сделав три-четыре шага, обе ухнули в ледяное объятие внезапно разверзшейся болотины.

* * *

Маша и крикнуть не успела, как погрузилась с головой, но тут же коснулась ногами тверди и подалась всем телом ввысь, вынырнула, хватила воздуху, открыла глаза. Рядом кипела-баламутилась вода – она протянула руки, зашарила вслепую, наткнулась на что-то бьющееся, теплое, потянула ввысь: девчонка, слава богу, живая! Та со всхлипом тянула в себя воздух, давилась кашлем. Маша, едва стоявшая на своей спасительной кочке, держала девчонку на весу – в воде она была легкая, вот ежели бы не рвалась так…

– Тихо, тихо! – прошелестела Маша, еще не забывшая последней своей заботы: во что бы то ни стало скрыться от Бахтияровой слежки. – Ради господа, молчи!

Девчонка вытаращила на нее свои узкие глазки – верно, вспомнила, как они прятались, – и прижала ко рту ладонь, пытаясь заглушить надсадный кашель. По-прежнему поддерживая ее, Маша огляделась.

Вот же угораздило! В двух шагах твердая земля, а здесь гибельная чаруса. Зеленая, обманувшая своей красотой и видимой прочностью ряска смыкается на глазах, затягивает глянцево-черные оконца воды. А стужа, стужа-то какая! Недолго выдержать, вот так-то стоя.

Зуб на зуб уже не попадал, но страшно не было: земля в двух шагах. Худо-бедно, выберутся. Вот только ушел ли Бахтияр? Может, не слышал, не видел?.. Ох, напрасны надежды! Вон он, стоит у самого края болотины, глядит, глазам своим не веря, на две женские головы, торчащие из воды, словно кочки. Сила нечистая! Из-за него ведь они здесь очутились – а напрасно. Неужто не попасть нынче к Сиверге? Неужто пропал день из-за Бахтияровой прыти?

Ладно. Раз уж он все равно их заметил, можно не стеречься. Теперь главное – из болота выбраться, а там, может, и удастся от Бахтияра отделаться, не то – запретить ему за собой идти, только и всего.

– Ай, джаным, джаным, джаным!

Черкес наконец вышел из оцепенения, подбежал к краю чарусы, протянул ружейный приклад, но Маша не тронула его, а толкнула вперед девочку: синеватая бледность, залившая детское лицо, невидящие, расширенные глаза напугали ее. Она вдруг вспомнила, как кто-то рассказывал: вогулы не спасают своих тонущих, веря, что если дух воды позвал к себе человека, то не стоит ему перечить. Маша остро пожалела, что не вогулы были там, на расшиве, с которой кинулась она в Волгу, надеясь отыскать покой… И тут же девочка вновь забилась, задергалась в ее руках. Боже ты мой, да ведь она каждую минуту прощается с жизнью, думая, что дух воды вот-вот заберет ее!

– Держи ее, Бахтияр! – крикнула Маша и засмеялась от радости, увидев, что детские руки мертвой хваткой вцепились в приклад.

Лицо Бахтияра исказилось брезгливой гримасой, однако он без спора потянул ружье, и через несколько мгновений девочка, громко всхлипывая, упала на твердый берег, вскочила на четвереньки, поспешно отползла подальше от чарусы и уже с облегчением простерлась на земле.