Конторщица (СИ) - Фонд А.

В деревянной веранде пахло сухими яблоками, зверобоем и мятой. На дощатом некрашеном полу лежали в ряд плетеные круглые коврики. Мать с сестрой разулись на улице, глядя на них, сняла свои кроссовки и я. Но лидочкина мать внесла их в веранду со словами "куры щас обсерут", что сопровождалось раздраженным фырканьем сестры.

Внутри дом был большой и чистый "до скрипа", на дверях к каждой из четырех комнат висели одинаковые цветастые занавески с рюшами, каждая была перевязана лентой на бант.

Мы вошли в среднюю, где громко тикал голубой пузатый будильник на столе, это оказалась кухня, точнее в этой комнате был большой сервант с посудой, стол, полки, какие-то коробки с крупой и макаронами, начатые мешки с мукой и сахаром. Но следов приготовления пищи я не заметила. Очевидно, как и большинство крестьян, Скобелевы готовят где-то в пристройке, именуемой "летней кухней".

Я принялась выгружать подарки на стол. Мать и Лариса наблюдали за мной.

— Зефир я не люблю, — заявила лидочкина сестра и надулась.

Я пожала плечами и продолжила выкладывать продукты.

— А почему ты торт не привезла? — спросила она, разворачивая фантик на шоколадной конфете.

— Не было в магазине, — ответила я и достала упаковку с пряниками.

— А пироженки? — попеняла Лариса, с набитым ртом. — Я люблю бисквитные пироженки с розочками из масляного крема.

— Жирный крем вредно для фигуры и желудка, — ответила я.

— Ууууу, какие мы городские стали, — скривилась Лариса, развернула еще одну конфету и сунула в рот, — а то я смотрю ты сохнуть начала… от зависти, наверное…

— А зачем так обкарнала себя? — перебила Лариску мать, выразительно зыркнув на нее.

— Да это мне в парикмахерской химией пережгли, пришлось срезать, — соврала я, чтобы не объяснять того, что они наверняка никогда не поймут.

— Ужас, — удовлетворенно констатировала лидочкина сестра с плохо скрываемым ехидством. Пока я выгружала подарки, она смолотила полкулька конфет и потянулась за пряником.

— Не наедайся, ужинать скоро будем, — нахмурилась лидочкина мать. Крышки и закаточный ключ она одобрила, на отрез ткани неодобрительно проворчала "баловство", но Лариске не отдала, и сразу же положила себе в сундук, который запирался на ключ.

Платок мать сразу примерила, глядя в небольшое зеркало на стене. А вот лидочкина сестра на платок разозлилась, даже смотреть не стала. Хотя я взяла ей модный, в красно-белую клетку.

Но настоящее скандал грянул после того, как я вытащила "Шипр" и носки:

— А это отцу и Вите, — сказала я, пристраивая все это добро на столе среди остальных подарков.

— Вите? — сузила глаза Лариска и заорала, — мам, ты глянь, она тут моему Вите подарки взялась возить… так ты из-за этого приехала, а?

— Что-то не так? — не поняла я ее реакцию.

— "Нетак"? — взвизгнула Лариска, — я тебя сейчас за твои патлы и будет тебе "нетак"! Ты посмотри на нее, стервь такая! Приехала тут она! На чужих мужиков вешаться!

На всякий случай я отодвинулась от нее:

— Что с ней? — осторожно спросила я лидочкину мать, которая с каким-то странным выражением лица следила за событиями.

— Замолчи, Лариска, — припечатала мать, и та заткнулась, злобно зыркая на меня.

Мать исподлобья глянула на меня и продолжила:

— А ты, Лидка, чем думала? Ты зачем сюда приехала? Подарки чужому мужу дарить? Так поздно подарки дарить, он на Лариске женился, а не на тебе. Пора бы уже смириться. Сколько времени прошло, люди до сих пор смеются.

Я сидела, мягко говоря, в шоке. А мать тем временем говорила и говорила:

— Ты сама виновата, что такого мужика не удержала. Вот он на Лариске и женился. А раз не удержала — то нечего теперь чужое счастье рушить. На тебе он все равно никогда не женится…

Хлопнула дверь и в дом вошел пожилой мужчина. По всей видимости это был отец Лидочки.

— А я слышу, вроде как голосят не своим голосом, смотрю — обувка такая на веранде стоит. Я сразу и понял, что это ты приехала, — улыбнулся он, глядя на меня, — Ну здравствуй, доча…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Он протянул ко мне мозолистые руки с узловатыми, натруженными от работы пальцами, и мы крепко обнялись. Сзади фыркнула Лариска.

— Дай-ка, доча, я на тебя посмотрю хорошенечко, — он мягко отстранил меня и принялся рассматривать, — повзрослела как, похудела. Но ты у меня красавица.

А я украдкой рассматривала лидочкиного отца: тяжелая работа сильно его состарила, невысокий, морщинистый, но лицо вроде хорошее, доброе. Во всяком случае более доброе, чем у лидиной матери.

— Ты бы хоть стол накрыла что ли, мать, — продолжил он. — Радость у нас, дочь из города приехала. Уж сколько времени не виделись…

— А то я сама не знаю, — буркнула лидочкина мать, выходя в коридор. — Пойди лучше корову загони. Подою, потом сядем.

— Дак, это же долго будет, Шура, — начал он, следуя за ней. — Девка с дороги, небось, голодная, да и я сегодня не успел пообедать, соляру привезли, весь перерыв с мужиками проигрались.

Лариска юркнула из комнаты за ними следом.

— Ничего с тобой не станется, — раздраженно отвечала ему мать, голоса доносились все глуше и глуше, хлопнула дверь, и я осталась в доме одна.

Мда…

Ну, примерно какой-то такой прием я и ожидала, но не настолько же.

То, что семья, мягко говоря, недолюбливает бедную Лидочку, это было ясно с самого начала, но повод совершенно дикий и мерзкий. Насколько я поняла из сумбурных обвинений, существует некий неотразимый мачо по имени Виктор. И этот чудо-красавец каким-то образом умудрился встречаться с Лидой, а жениться на Ларисе. То есть вбил клин между родными сестрами. И вот, вместо того, чтобы бедной девушке посочувствовать, семья начинает ее всячески обвинять и по сути вынуждает бежать в город. Дикое варварство! Кстати, не удивлюсь, если роль Ларисы в этой истории главная.

В общем, хочется воскликнуть: "О времена! О нравы!", но я что-то так устала, что даже это мне лень.

Я сидела в комнате одна и не знала, чем себя занять. Было интересно, конечно, посмотреть, как живут родственники Лиды, но я опасалась быть застуканной при осмотре комнат. Кто его знает, как они отреагируют.

Наконец, я не выдержала напряжения и вышла во двор. Стемнело, стало прохладно, вдалеке слышалось разноголосое мычание коров. Из хлева доносились звуки "цвык-цвык" — лидочкина мать доила корову. Отец в это время выгребал навоз из другой части хлева, очевидно, от свиней, судя по запаху. Все были заняты делами. Мимо молча прошмыгнула Лариска. Шла домой. В руках она тащила увесистую авоську с продуктами, среди которых я увидела ранее отвергнутый зефир, а также конфеты и колбасу, которые я привезла. Со мной, естественно, даже не попрощалась.

Ужин, хоть и поздний, я таки дождалась. Лидочкина мать налила всем в миски супа, крупно порезанный хлеб, пара разрезанных луковиц, кусочки сала на тарелке и пожаренная яичница, — вот, пожалуй, и все угощение. За столом были мы втроем, Лариска не вернулась.

— Ты как, доча? Тяжело в городе? — начал отец.

— Ну, везде тяжело, — дипломатично ответила я.

— Ты скажи, Лидка, зачем ты приехала? — вдруг в лоб спросила мать, внимательно глядя на меня.

— Так вы же сами меня вызвали, — удивилась я.

— Мы тебя не вызывали, — покачала головой мать.

— А кто телеграмму давал, чтобы я на картошку приехала? — опешила я. — Я тогда не смогла, болела, вот только сейчас смогла, и приехала.

Мать недоуменно покрутила головой, глядя то на меня, то на отца:

— Какую телеграмму?

— Ну, мне телеграмма пришла, честное слово, — ответила я, — жаль, я не догадалась с собой захватить. Да кто ж знал, что тут такое будет…

— Не выдумывай. Не знаю, ни о какой телеграмме, — недоуменно пожала плечами мать. — Степан, скажи что-то…

— Это я дал, — буркнул отец и откусил кусочек хлеба.

— Зачем? — не поняла мать.